***
В тот зимний вечер в ратуше было очень жарко. На протяжении всего празднества Диане приходилось терпеть напускное тщеславие своих родителей, выслушивая, как много надежд они возлагают на их старшую дочь, начиная с заграничной парижской школы для девушек, которая обеспечит ей необходимое для светской леди образование и, если повезёт, хорошего мужа. От их разговора становилось душно, и Диане пришлось уйти на несколько минут. Ей захотелось побыть одной, подальше от кичливых речей своих родителей, непослушной упрямой сестры, сплетен подружек и даже от Гилберта и Энн с их нелепым флиртом! Они были слишком банальны, обмениваясь томными взглядами через весь танцевальный зал; Гилберт сбегал так часто, как мог, под различными предлогами (отшучивался, бегал за пуншем, чтобы задать вопрос по домашней работе), как и Энн вечно куда-то уходила со своим «нужно сказать что-то Гилберту прямо сейчас». И всё-таки видеть Энн, так самозабвенно влюблённую, было бесконечно забавно. Диана была свидетелем расцветающего романа Энн и Гилберта на протяжении трёх лет, и очень надеялась увидеть его реализацию до того, как ей придётся покинуть Эвонли. Вспомнив о своём отъезде и о том, что родители отказали ей в исполнении её мечты, Диана едва не упала в сугроб, когда убегала из ратуши, чтобы побыть наедине, подумать и позлиться. Она не знала, когда начала плакать, но как только она покинула здание, и морозная ночь приняла её в свои объятия, горячие сердитые слёзы покатились по щекам. Диана также не знала, сколько времени провела на улице; но она не могла найти в себе силы праздновать начало будущего сезона вместе с другими, когда её собственное будущее разрушено, и каждый день приближает её к погибели. — Тсс... тише... c’est d’accord. Ma jolie fille*, тсс... Неожиданно чьи-то руки обняли её, достаточно свободно, чтобы она могла отстраниться, но достаточно дружелюбно, чтобы не напугать. Голос был ласковым и осторожным, будто человек приблизился к угодившему в ловушку дикому зверю, желая освободить, но понимая, что его могут укусить, если он подойдёт слишком близко. — Ой, Джерри, — выдохнула Диана. Она узнала Джерри не только потому, что он был единственным мальчиком в Эвонли, который разговаривал с ней на французском, но и по знакомому запах земли, воздуха и соломы, который вытеснил аромат снега и холода, окружающий её несколько минут назад. Диана обняла Джерри за шею и уткнулась лицом в его грудь (мальчик был таким высоким!), уже не сдерживая слёз. Она плакала долго, и пока её тело тряслось, а зубы сжимались до скрежета, Джерри тихо напевал ей на ухо, крепко удерживая девушку в своих объятиях; пальцы гладили её тёмные волосы, распутывая локоны, над которыми горничная семьи Барри старательно хлопотала весь день, чтобы Диана выглядела прекрасно на празднестве в честь Нового года. Когда все слёзы иссякли, Диана, сделав несколько глубоких вдохов, чтобы восстановить дыхание, подняла голову вверх и взглянула на Джерри. Он продолжал гладить её волосы, удерживая в своих объятиях. — Прости. — Non, — ответил Джерри, протягивая девушке чистый носовой платок, чтобы она могла вытереть глаза и нос. — Не извиняйся за то, что тебе грустно. Но ты можешь поделиться со мной. — Я не хочу уезжать. — В Париж, oui? — спросил Джерри, глядя на Диану сияющими добротой глазами. Диана кивнула, прикусив губу, и почувствовала, как её глаза снова слезятся. Казалось, глаза Джерри могли отражать её печаль; его тёмно-карие глубины, мерцающие под лунным светом. — Я буду скучать по тебе, — признался он, немного застенчиво. Но Джерри намного чаще был дерзким, нежели стеснительным, так что даже это нежное признание было окрашено лёгким озорством. — Я тоже буду скучать по тебе, — ответила Диана, наклонившись, чтобы снова обнять парня. — С кем я буду делиться книгами в Париже? Глупая шутка, над которой никто из двоих не посмеялся, но атмосфера разговора была по-настоящему искренней. Это случилось в начале октября. Парень был так увлечён чтением «Франкенштейна», что не смотрел на дорогу и столкнулся с Дианой, когда девушка выходила из почтового отделения, держа в руках посылку от тёти Джозефины. Джерри помог Диане встать и предложил донести её посылку до дома. Ничтожное оправдание, чтобы остаться в её компании, но Диана не возражала. По пути Джерри завёл разговор о книге, которую читал, и предложил одолжить её Диане. И она согласилась. Так и началась их история. После того как Диана прочитала «Франкенштейна», они тайно встретились под крытым мостом, чтобы обсудить сюжет, и провели вместе почти весь день, пообещав друг другу поделиться другими романами. И так они проводили всё больше и больше времени вместе, обсуждая доктора Джекила и мистера Хайда, «Дракулу», «Войну миров» и «Человека-невидимку». — Дело не только в книгах, ты же знаешь, — тихо сказал Джерри, отрывая Диану от размышлений. Диана осмелилась откинуть голову назад, чтобы взглянуть на высокого парня, чувствуя, как её сердце начинает биться быстрее. От этого лицо Джерри превратилось во что-то невыносимо нежное, и ему пришлось тяжело сглотнуть воздух, когда он поднёс руку, чтобы провести пальцами по щеке девушки. Диана всегда считала Джерри красивым — ведь он был таким высоким, стройным, мускулистым и с милой улыбкой — но это был первый раз, когда она подумала о Джерри с точки зрения того, с каким желанием горели его глаза, или как его руки согревали каждую часть её тела, до которой дотрагивались, и как притягательны были его губы, похожие на булочку с корицей. — Для меня это всегда была возможность провести время с тобой, — признался он. — Мне будет этого не хватать. — Мне тоже, — сказала она, потянувшись к его пальцам, касаясь его руки на своей щеке. — Я буду скучать по нам. — Диана? — спросил Джерри немного неуверенно, слегка запинаясь в своих словах, и Диана могла понять, о чём именно он хочет спросить, прежде чем сделать. — Могу я поцеловать тебя? В этот момент сокрушительный крик «С Новым годом!» раздался из стен ратуши, указывая на наступление полуночи. И пока весь Эвонли торжествовал под взрывы конфетти и хоровое пение «Auld Lang Syne»**, Диана Барри впервые поцеловала Джерри Байнарда, и тайное празднество, знаменующее Новый год, стало нечто большим для двух несчастных влюблённых…***
— Ох, Диана, — Энн вздохнула, лёжа рядом со своей задушевной подругой на мягкой, точно облако, подушке, на её огромной кровати с балдахином. — Первый поцелуй в полночь! Звучит невероятно романтично. — Так и было, — ответила Диана, прижимаясь к Энн. — Все истории, которые ты рассказывала мне о настоящей любви, о птичьих серенадах, неразлучных облаках и трепещущих сердцах, всё это было моей прекрасной реальностью. — Шесть месяцев! — воскликнула Энн. — Я всё ещё не могу поверить, что ты так долго держала это в тайне. Даже от меня! Твоей лучшей подруги! — У меня была веская причина держать наши отношения в секрете, не только от тебя, а от всех. Я знала, что с самого начала в нас не было никакого смысла, потому что мы из разных слоёв общества, и поэтому все прекрасные вещи, которые мы построили вместе в нашем замке мечты, обязательно рухнут, как только о нас узнают. Как ты думаешь, меня когда-нибудь отпустит та несчастная сцена на ярмарке? Старухи ещё не перестали сплетничать? Девочки ещё хихикают за моей спиной? Сможет ли моя мать когда-нибудь перестать оплакивать ущерб, который я принесла нашей семье? — Дорогая Диана, — утешала её Энн. Она поцеловала свою подругу в лоб, нежно вытирая слёзы, омрачающие её прекрасную кожу. — Я правда люблю его, — сказала Диана. — И он любит меня. Но мир предпочёл просто наблюдать, как мы страдаем порознь до конца наших дней, чем просто позволить нам быть вместе. — Почему ты его любишь? — спросила Энн, и Диана бросила косой взгляд на свою подругу. — Я имею в виду... это же Джерри! Я не могу представить его кем-то другим. Просто Джерри. Раздражающий, надоедливый, старший-брат-которого-я-никогда-не-хотела Джерри. Я не могу представить его в роли романтического героя верхом на лошади, или меланхоличным лордом, который читает поэмы среди туманных болот, или лихим пиратом, странствующим по семи морям в поисках сокровищ и приключений. — Ты не понимаешь, Энн, — пыталась объяснить Диана, скользнув в свою мудрую интонацию. — Романтические идеалы из наших рассказов — это просто идеалы. Они никогда не будут соответствовать реальной жизни, да и не должны. Я не говорю, что Джерри идеальный кавалер, но он идеален для меня. — Что ты имеешь в виду? — Он понимает меня. Поддерживает мои амбиции. Хочет, чтобы я поехала в колледж, и будет работать и копить деньги на нашу свадьбу, пока я буду учиться, чтобы стать выступающей пианисткой. Он даже готов оставаться дома и следить за домашним хозяйством, пока я буду путешествовать со своими концертами. Он хочет, чтобы я была счастлива, и я хочу того же для него. Мне кажется, с ним я становлюсь свободнее, чем даже с тобой, Энн. Джерри заставляет меня чувствовать себя в безопасности, красивой, желанной, и что я больше, чем просто украшение. Он интересуется моим мнением и просит его объяснить, рассказывает мне о своём мире сельского хозяйства, и не заставляет меня чувствовать себя глупой из-за того, что я не знаю разницу между совком и мотыгой. Я люблю его, потому что я лучшая, более правильная версия себя, когда я с ним. Энн вспомнила день, когда она провожала Джози домой, рассказывая своей бедной подруге о том, какими качествами должен обладать порядочный кавалер; именно таким Диана описывала Джерри. Говоря о своём возлюбленном, девушка будто на глазах превращалась из робкой школьницы в светскую даму, излучающую уверенность. В её сердце не было сомнений, что Джерри Байнард — любовь всей её жизни, и Энн была в восторге от такой великолепной декларации любви. — В таком случае я желаю, чтобы чудо случилось и помогло вам с Джерри, — сказала Энн, целуя Диану в щёку. — Я уверена, должен быть какой-то способ убедить твоих родителей... — Они уже купили билеты в Париж, — грустно ответила Диана, и Энн почувствовала, как разбилось её сердце. — Но ты ведь не должна была уехать до конца августа! — Мама и папа посчитали, что моё увлечение оправдывает скорый отъезд. Я уезжаю в Шарлоттаун через два дня. — Два дня! Значит, мне осталось лишь два дня с тобой?! Ох, Диана! Две родственные души рыдали в обнимку, сетуя на несправедливость родителей, общества и трагичной любви. Они отослали горничную, когда девушка принесла поднос с чаем и печеньем, предпочитая утонуть в слезах, а не играть по правилам приличия. Сейчас не время для серебряных подносов и булочек; пора беречь каждую драгоценную минуту, пока они всё ещё вместе. Позже в обед, когда их глаза уже болели от пролитых слёз, а лица превратились в два одинаковых красных пятна, изображающих апофеоз скорби, Энн и Диана сидели на мягком подоконнике, давая обещания друг другу, как и в первый день их встречи, клялись в верности, любви и множестве писем. — Хватит этого, — объявила Диана, вытирая влажные глаза. — Я настаиваю, чтобы остаток твоего визита был весёлым. Больше никаких слёз! — Обещаю сделать всё, что от меня зависит, — сказала Энн. — Я хочу вернуться к теме секретов, — начала Диана, и озорная искра сверкнула в её тёмных глазах. — Позволь тебе напомнить, что я была не единственной лучшей подругой, которая держала в секрете своего кавалера, — проницательно сказала девушка, игриво толкнув Энн в бок. — Не думаю, что это ко мне относится, — спорила она. — Ты целовалась с Гилбертом Блайтом! Несколько раз! — Но он не мой кавалер. — Энн! — вздохнула Диана, взглянув на подругу с нежным отчаянием. — Гилберт был твоим поклонником гораздо дольше, чем мы с Джерри вместе. Он влюблён в тебя с тех пор, как ты огрела его доской по голове. Я уверена, он бы сам признал это, если бы ты спросила. — Именно. Если бы я спросила, — повторила Энн, подумав обо всех тех вопросах, которые ещё не спросила у Гилебрта. Как много они ещё не сказали друг другу, даже несмотря на то ничтожное количество истин, которыми им удалось обменяться в Туннеле Любви три дня назад. — Энн, я собираюсь спросить тебя кое о чём, и, пожалуйста, ответь искренне. Ты правда влюблена в Гилберта Блайта? — Я не знаю, — ответила Энн с покинутой честностью. — Но ты выглядела достаточно уверенно на ярмарке, когда говорила, что он твоя судьба, — напомнила Диана, и взяла руку Энн, сжимая в своей. — Что изменилось? — Ничего не изменилось, — ответила Энн. — Только... я подумала, а что я действительно знаю о любви? Я никогда не любила прежде, так как я могу быть уверена? Я знаю, я говорила на ярмарке, и это были чувства — ужасно сбирающие с толку, восхитительные чувства — но чем больше я думаю об этом, тем меньше понимаю, что я на самом деле чувствую; что именно он заставляет меня чувствовать. Он единственный, о ком я думаю в таком смысле, но любовь? Как узнать? И как мне убедиться, чтобы я могла сказать ему? — В этом и загвоздка, — согласилась Диана. Джерри признавался ей в любви множество раз, но Диана никогда не говорила ему этих слов в ответ, потому что не знала, правильно ли она понимает свои чувства. Только после случившегося на ярмарке, после бесконечных часов разлуки, без его смеха, пения, поцелуев и прикосновений, Диана наконец смогла понять. Когда она заявила во всеуслышание в самом центре ярмарки, впервые произнеся эти слова вслух, Диана смогла почувствовать облегчение; признание было таким же приятным, точно она обрела крылья и смогла взлететь, наконец открыв Джерри правду. И не важно, что планировали её родители. Они никогда не смогут изменить её чувств. — В книжках персонажи просто знают, — жаловалась Энн, — но эти чувства... я не могу понять. Я всю жизнь думала, что моя любовь будет трагическая и невзаимная. — Но ведь сейчас она взаимная? — Я не знаю, какая она! — Но конечно, она взаимная, Энн! Ты видела, как Гилберт смотрит на тебя? «Его глаза полны романтики...» — голос Руби отозвался эхом в её воспоминаниях. При этой мысли Энн покраснела, и Диана не упустила шанса подразнить её. — Мы не говорили о... нас. — Совсем? — спросила Диана. — Не совсем, — сказала Энн, вспоминая слова Гилберта. «Для меня никогда не будет никого, кроме тебя» — он произнёс это в Туннеле Любви, когда держал её за руки, и это признание было дороже золота. В тот момент Энн была уверена, что чувствует то же самое; эти слова поселились в её сердце, и Энн хранила их бережно и деликатно, точно хрупкую морскую раковину, принесённую волной на берег со дна океана. Она не смогла ответить Гилберту тогда, и теперь, через три дня после ярмарки, Энн так сильно запуталась в своих мыслях и чувствах к Гилберту, что даже Александр Македонский не смог бы развязать узёл, который она соорудила. — Что-то всегда мешает. — Например? — Например шторм, дети, похороны и красивые белокурые секретарши. — Я думала, что мисс Роуз была просто недопониманием. Столько воды утекло. — Так и есть, — проворчала Энн, всё ещё чувствуя дискомфорт из-за ситуации с Уинифред. В конце концов она так быстро поверила, что Гилберт готов променять её на более симпатичную девушку. Действительно ли она любит его, если оказалось так легко убедить себя, что ему будет лучше без неё? С другой стороны, Энн однажды прочитала, что если ты на самом деле любишь кого-то, то сможешь отпустить. Так что, возможно, её готовность принять, что Гилберт найдёт другую девушку — ту, что будет очаровательна и хороша собой — было доказательством, что она любила его всем сердцем... ...или могло означать, что она не любила его так самоотверженно, как, согласно поэтическим заявлениям, она должна, и поэтому даже не подумала бороться и просто смирилась, отошла в сторону и позволила Гилберту уйти, будто она верила, что их расставание было неизбежно. — Всё так сложно! — воскликнула она, когда возилась с одной из своих косичек, почти желая, чтобы Гилберт был рядом и дёрнул за неё. — Но теперь, когда вступительные экзамены занимают всё время — не только моё, но и Гилберта тоже — у нас не будет времени, чтобы поговорить о наших чувствах... — О том, что вы влюблены в друг друга — да, — прервала Диана. — Тогда почему не после экзаменов? — спросила она, мягко хлопнув Энн по плечу. — Вы сдаёте экзамены завтра в обед. Джози сказала, что все собираются в Руинах после, чтобы отпраздновать. Я уверена, вы найдёте свободное время, чтобы поговорить. — Может быть… — Энн, пожалуйста, прислушайся ко мне. — Потому что ты мудрейшая в нашей дружбе? — Именно, — ответила Диана. — Не позволяй любви ускользнуть от тебя. У вас с Гилбертом есть реальный шанс быть счастливыми, и я настаиваю, чтобы ты воспользовалась им. Это будет ужасно, если оба наших романа закончатся трагично. Одна из нас должна быть счастлива, ты так не думаешь? Так что сдавай экзамены, иди в Руины и тогда, может быть, после того как вы признаетесь друг другу в вечной любви, вы сможете улизнуть в лес и поцеловаться ещё несколько раз. Диана хихикнула, когда Энн столкнула её с сиденья у окна, и девушка с таким грохотом упала на ковёр, что призвала миссис Барри, без стука вошедшую в комнату. Лицо женщины изображало недовольство и разочарование. — Думаю, тебе пора домой, Энн, — сказала она неумолимым тоном. — Ох, мама, пожалуйста, можно она... — Нет, Диана, не можно, — строго ответила миссис Барри. — Пойдём, Энн. Пожав плечами, Энн слезла с сидения и помогла подняться своей подруге с пола; девушки крепко обнялись и обменялись драматичными прощаниями, обещая друг другу встретиться ещё один раз прежде, чем Диана отправится в Шарлоттаун через два дня. Энн последовала за миссис Барри вниз по лестнице и задержалась у двери, чтобы снять свою шляпу с крючка, прежде чем покинуть дом. — Перед тем как ты уйдёшь, покажи свои карманы, — приказала миссис Барри, не позволив девушке выйти за порог. В замешательстве, Энн сделала то, о чём просила женщина, вывернув пустые карманы юбки наизнанку. — И твои рукава. Подними вверх манжеты. — Миссис Барри... — Я знаю, что ты никак не участвовала в их тайных встречах. Но я также знаю, что вы с Дианой преданные подруги. Мой муж и я решительно собираемся положить конец этой несчастной интрижке, и я не позволю допустить тайную переписку между Дианой и... ним. Так что подними рукава. Энн выполнила приказ миссис Барри, и когда женщина убедилась, что никаких тайных записок не было, она открыла дверь и пожелала Энн хорошего дня. Проходя вдоль извилистой тропинки, ведущей прочь из дома, Энн взглянула на окно спальни своей подруги и увидела, как Диана посылает ей на прощание воздушные поцелуи. Энн послала воздушный поцелуй в ответ и начала свой путь к Зелёным Крышам, её сердце неистово билось от переполняющих его чувств. Чувств из-за отъезда Дианы. Чувств из-за разлуки Дианы и Джерри. Чувств из-за приближающихся экзаменов. Чувств к Гилберту, с которыми нужно было разобраться. Было слишком много всего, требующего совместного рассмотрения, и в то же время каждая мысль заслуживала отдельно посвящённого ей времени и внимания, так что как только Энн перелезла через ворота Зелёных Крыш, первым делом она направилась в сарай. Джерри перекидывал сено вместе с двумя своими братьями — Жаком, который был на год его старше, и Жаном, на три года моложе. Их наняли, чтобы помочь Джерри с фермой хотя бы до конца посевного сезона. Все трое пели, выполняя свои обязанности, но остановились, когда заметили Энн, чтобы поприветствовать её с улыбкой. — Джерри, можно поговорить с тобой? – спросила Энн, увлекая парня к углу сарая. — Как она? — сразу же спросил он. Мысль о Диане и Джерри как о романтической паре согревала сердце Энн, особенно когда их чувства стали настолько очевидны, что Джерри даже не пытался скрывать их. Улыбнувшись, Энн приподняла юбку, отчего Джерри кашлянул и отвернулся. Она тихо хихикнула про себя, сунув руку в чулок и достала письмо, которое Диана вручила ей тайно, когда они остались одни в комнате. — Она попросила меня передать тебе это лично в руки, — сообщила Энн, чувствуя гордость за то, как ловко спрятала письмо от миссис Барри, и строгая женщина не смогла обнаружить его даже несмотря на все попытки перехватить любовную переписку. Письмо было написано на личной почтовой бумаге Дианы, бледно-голубой с монограммой наверху. Лист был согнут четыре раза и запечатан восковой печатью с гравировкой голубой сойки. Джерри рассмотрел письмо так аккуратно, точно это был ребёнок, боясь испачкать его поверхность грязными пальцами. — Спасибо! — воскликнул парень, бросаясь к Энн, чтобы крепко обнять её. Девушка горячо обняла друга в ответ, решив посвятить свою вечернюю молитву Диане и Джерри, чтобы попросить Бога о чуде для них двоих. — Не буду отвлекать тебя, — решила она, оставив Джерри наедине с любовным письмом. Когда благое дело было сделано и её душа была спокойна, Энн вошла в дом, чтобы заняться самыми неотложными делами, которые требовали её внимания. Пришло время готовиться к вступительным экзаменам. В течение всех этих месяцев Энн занималась упорной подготовкой к экзаменам, и даже смерть Мэттью и увлечение редькой не повлияли на её строгий график. В последние дни перед экзаменами весь пол её спальни был завален бумагами, сломанными перьями и чернильными кляксами. На кровати были раскиданы учебники, за которыми едва ли можно было разглядеть стёганое покрывало, а на столе возвышалась гора учебных конспектов. Уютно устроившись на полу, где лучи яркого солнца, пробивающиеся через окно комнаты, нагрели место, Энн принялась за работу. Она начала с самого нелюбимого предмета — математики. С самым неприятным делом лучше покончить в начале, как говорит Марилла. В течение часа Энн повторяла формулы, решала уравнения, сточив карандаш до самого конца, пока не достигла уверенности, что не осталась ни единой формулы, которой она не знала. Следующими на очереди были биология и физика, с их диаграммами и гипотезами, затем история с бесконечным списком дат и британских королей, среди которых было так много Генрихов, что Энн была уверена, один из них точно попадётся ей на экзамене. И затем, наконец, английский. Она оставила свой любимый предмет напоследок, чтобы насладиться им, будто это был дорогой десерт. Энн мычала про себя, листая страницы Шекспира, цитировала Теннисона и смеялась над Диккенсом. Она повторила грамматические правила, нормы литературной рифмы и провела свою приватную орфографическую битву. И когда она закончила произносить каждый звук в слове «звукоподражание», Энн вспомнила первую орфографическую битву, в которой участвовала, но, что более важно, она вспомнила, кто именно был её соперником. Интересно, готовился ли Гилберт к экзаменам сейчас, как она? Закрылся ли он в своей спальне, или, быть может, занимался в гостиной, чтобы развлекаться с малышом Мэттью между химическими уравнениями, или, возможно, он устроился в своём саду, в окружении цветов и ароматных яблонь? Энн тяжело вздохнула, когда этот образ вспыхнул в её голове, и она представила Гилберта, сидящего среди пастбищных угодий: цветочный венок украшает его кудри, пока он читает книжку, лежащую на коленях, а солнечные лучи согревают его кожу; возможно, он держит яблоко в одной руке, медленно поднимая его ко рту, чтобы откусить, ненадолго отвлекаясь от медицинских параграфов; нежная яблочная кожура ласкает его губы, прежде чем сладкий сок будет стекать по его подбородку, и он высунет язык, чтобы поймать капли... Энн едва не подпрыгнула на месте, напуганная тем, насколько неприлично прозвучал этот вздох. Чувства были одновременно волнующими и пугающими: прекрасная щекотка полностью завладела её бёдрами, и никакие шаги, прыжки и трения не могли утихомирить это чувство. Встревоженная, Энн достала свою памятную коробку, красивый сундучок из кедра, который Мэттью сделал для неё на четырнадцатый день рождения — её первый день рождения как Ширли-Катберт. На деревянной крышке были вырезаны Зелёные Крыши, Снежная Королева в её пушистом великолепии и Белль, пасущаяся в поле. С трепетным благоговением Энн подняла крышку, ища особенное сокровище среди других безделушек. Отбросив в сторону письма Коула и тёти Джо, которые она связала вместе бечёвкой, открытки от мисс Стейси из её летних путешествий и банку, наполненную красивыми камнями, которые Энн собирала несколько лет, она наконец нашла то, для чего начала поиски. Маленький словарь с красной обложкой будто стал больше, чем в последний раз, когда она держала его на ладони. Неужели он на самом деле вырос за почти два года с того Рождества? Закрыв глаза, чтобы успокоиться, Энн глубоко вздохнула и пролистнула несколько страниц, пока не нашла нужное ей слово. «Любовь — сильное чувство глубокой привязанности», — прошептала она себе. Запомнив определение, Энн пролистнула большим пальцем несколько страниц, пока не нашла следующее слово, гудящее в голове. «Привязанность — чувство близости, основанное на преданности, симпатии». Затем другое слово. «Симпатия — влечение, внутреннее расположение к кому-либо». Наконец, она нашла последнее слово, чтобы утолить требовательный интерес её ума. — Расположение — хорошее отношение, симпатия, — сказала Энн, тихо улыбнувшись, почти про себя. Энн осторожно положила словарик на комод и взглянула на своё отражение. Она не без удовольствия смотрела в зеркало на зрелую деву, которой стала после своего шестнадцатилетия. Возможно, чуть более грустную, с бо́льшим количеством веснушек, чем ей бы хотелось видеть вокруг своего носа, но всё ту же девушку. За исключением разве того, что было что-то блестящее в уголках её серых глаз. — Какие секреты ты хранишь, Кэти? — спросила Энн своё отражение, желая услышать ответ. Если бы Кэти могла подтвердить, что её чувства к Гилберту — это любовь, настоящая любовь, может быть, беспокойный шторм в её сердце наконец прекратится. Она знала, что ей нравится Гилберт (сильно нравится, возможно даже сильнее, чем кто-либо другой, кроме Дианы, конечно), и согласилась со своим словариком, что она чувствует симпатию и очень дорожит его дружбой. Она также чувствовала привязанность, расположение, но любовь... она просто не знала. Находиться в неведении неприятно, но, как ни странно, идея знать наверняка пугала так сильно, что Энн была готова поклясться, что никогда не хотела бы знать, любит ли она Гилберта и любит ли он её. Она почти убедила себя, что ей будет достаточно, если Гилберт будет просто ухаживать за ней, держать её за руки и целовать; чтобы они могли проводить часы в компании друг друга, не зная, есть ли между ними любовь. Но, нет, всё же ей никогда не будет достаточно этого. Всю свою жизнь Энн искала любовь. Ей так не хватало любви в детстве, что Энн крепко цеплялась за любой кусочек, который могла отыскать. Эвонли стал её спасением, потому что в этой маленькой деревушке на острове Принца Эдуарда она наконец нашла все возможные лица любви, которые искала: обожание дорогой подруги, безусловную любовь семьи, успокоение — если быть точной — которое даёт наставник, и даже тёплое расположение, разделяемое между соседями. Но страстная, романтическая любовь казалась недоступной для неё. И хотя она целовала Гилберта, и он целовал её, и парень ясно выразил своё намерение начать ухаживать за ней, как этого требуют приличия, Энн поняла, что по-прежнему ведёт себя так, будто врата романтики закрыты для неё. Но они не были закрыты. Или, точнее, не должны были. Если она осмелится открыть эти ворота, почувствует ли она сопротивление, или они распахнутся, приглашая войти внутрь? Был только один способ выяснить это, и первым шагом нужно открыть своё сердце и разум идее, что любовь (не трагическая, а искренняя, страстная, невероятно правдивая любовь) была реальной возможностью; что она достойна быть любимой так же, как и готова отдавать эту любовь. «Никто, кроме тебя, не может диктовать твою ценность», — сказала она Джози однажды. Кажется, пришло время прислушаться к собственному совету. В ту ночь Энн вовремя легла в постель (Марилла настояла, что хороший сон необходим для работы ума). Открытое окно позволило сладкому ароматному бризу заполнить её комнату, пробежаться между распущенных прядей рыжих волос и ленивой щекоткой задеть кожу над подушкой. И когда списки формул, теорий, сонетов и определений пронеслись в её голове в исчезающем вихре знаний, Энн прижала маленький красный словарик к сердцу, позволяя себе мечтать о будущем, с белым домом у моря, дикими розами в саду и лающей у двери собакой. А внутри — кудрявый доктор, ожидающий её с полными романтики карими глазами.***
— Я умираю! — Не умираешь. — Моё сердце вот-вот взорвётся! — Это невозможно. — Оно бьётся слишком сильно! — Это просто нервы. Займи чем-нибудь свой ум. — Муди? Не поиграешь в ниточку со мной? — мило спросила Руби, протянув руку, в которой лежала длинная нить. Муди немного помедлил, охваченный приступом паники, одновременно восхищаясь своей милой возлюбленной, но затем Чарли выхватил коричневый бумажный пакет, в который Муди гипервентилировал, чтобы громким и неприличным способом быстро избавиться от своего завтрака, так что у парня не оставалось другого выбора, кроме как присоединиться к Руби на ступенях церкви и позволить ей, закрутив ниточку вокруг его пальцев, объяснить правила игры. Гилберт с завистью наблюдал за парой, иногда поглядывая на Энн; она прислонилась к двери церкви, держа учебник в своих руках, отдавая всё своё внимание повторению учебного материала. Она даже не успела сказать ему «добрый день», когда все одноклассники собрались перед церковью, ожидая экзаменатора. Он хотел бы, чтобы она так же внимательно изучала его, как свои конспекты. Улыбнувшись этой глупой мысли, Гилберт решил, что напишет это в одном из писем к своей рыжеволосой возлюбленной, чтобы заставить её покраснеть, и затем сосредоточился на конспектах в своих руках. Он быстро повторил периодическую таблицу, вычеркнул составы химических элементов, которые он помнил, и затем пробежался по историческим событиям, которые, по его мнению, вероятнее всего могли встретиться на экзамене. Он нервничал, но это было приятное волнение; всё внутри переворачивалось, будто ты забрался на высокое дерево и, решив взглянуть вниз, внезапно осознал, как высоко ты над землёй. Гилберт был готов, ему хотелось поскорее написать экзамены, чтобы время поторопилось, чтобы он и его одноклассники расселись за парты внутри церкви и в этот важный день наконец покончили с этим. — Изнурённый? Отрываясь от своих размышлений, Гилберт повернулся и заметил Энн, смотрящую на него со своего места. Девушка стояла прямо и неподвижно, её косички были крепко перехвачены ленточками, и она лишь на секунду взглянула на него, мягко улыбнувшись, прежде чем снова перевести взгляд на словарик в её руках. — Ты сохранила его? — спросил Гилберт, удивлённо и нежно, восхищаясь, как веснушчатые пальцы листали его первый подарок. Прошло много времени с тех пор, как Гилберт думал об этом словаре, и ещё больше с тех пор, как он позволил себе мечтать об этом Рожестве, с которого, казалось, прошло больше, чем два года. Он, конечно, надеялся, что Энн понравился маленький карманный словарь, который он купил для неё, и даже предполагал, что она могла сохранить его, но получить подтверждение своим мыслям было почти так же приятно, как целовать её снова и снова. — Кхм! — произнесла Энн, устремляя взгляд между словарём и Гилбертом; больше веселье, чем разочарование, окрашивало её недвусмысленное першение в горле. — Извини, — сказал он, не особо сожалея; никогда не сожалея за свои чувства к Энн. Гилберт быстро сообразил, что она хочет от него, но немного смутился, когда ему пришлось попросить повторить слово. — Изнурённый. — И-З-Н-У-Р-Ё-Н-Н-Ы-Й. — Очень хорошо. Бесстрашие. — Это не по правилам, — сказал он, вспомнив, что они с Энн соревнуются в правописании, должно быть, уже более месяца. — Я не играю, я помогаю тебе учиться, — ответила Энн, примеряя учительскую интонацию, которую она отточила до совершенства. Не важно, что она не сможет достичь послушания абсолютно каждого ребёнка, главное отчётливо и понятно сообщить, что спорить с ней совершенно бесполезно. — Б-Е-С-С-Т-Р-А-Ш-И-Е. — Решительный. Они продолжали тренировать орфографию в течение следующих десяти минут. Энн быстро листала маленький словарик, а Гилберт послушно диктовал каждое слово, которое она произносила. Он обнаружил, что улыбается, когда понял, что все слова, которые Энн просила его произносить, так или иначе были связаны со смелостью и уверенностью. Без сомнений, это был её своеобразный способ сказать ему не бояться экзаменов. Игра внезапно прекратилась, когда Чарли торжественно объявил о прибытии экзаменатора. Все одноклассники рассеялись по сторонам, когда крепкий мужчина прошёл мимо них к дверям церкви. Обменявшись рукопожатиями и объятиями на счастье, молодёжь Эвонли последовала за экзаменатором внутрь. Гилберт поднялся по лестнице, но был задержан, когда Энн схватила его за плечи, не давая войти, пока все остальные их одноклассники не окажутся внутри. Быстро оглянувшись, чтобы удостовериться, что они одни, Энн подскочила вперёд, и уверенно, почти легкомысленно поцеловать его в губы. Парень растерялся, лишь ненадолго, и быстро ответил взаимностью, поднеся руку к её лицу, удерживая свои конспекты большим пальцем, и вернул поцелуй с таким же рвением. Он почувствовал её улыбку напротив своих губ, и не смог удержать себя от того, чтобы прикусить её нижнюю губу. Она слега хихикнула в ответ, нежно промычав, когда Гилберт прекратил своё милое нападение. Было так правильно и прекрасно наконец вернуться в объятия Энн; принимать её поцелуи и целовать в ответ. Когда Энн отстранилась от поцелуя, он позволил не сразу, сумев украсть ещё несколько коротких поцелуев, прежде чем выпустить её из своих объятий. — Пойдём? — спросила она, махнув рукой в сторону открытой двери. — Давай сделаем это, Морковка. Он засмеялся, когда она закатила глаза, и они вместе направились к двери. — Увидимся в Руинах после? — просила Энн, прежде чем они переступили порог. В то время как все одноклассники шептались о вечеринке в честь сдачи экзаменов возможно даже больше, чем паниковали из-за самих экзаменов, Гилберт не особо задумывался об этом. Обещанные игры, танцы, тайные объятия (для тех, кто был заинтересован) и немного самогона задевали его любопытство, но не настолько, чтобы он мог отвлечься от своей интенсивной подготовки. На самом деле единственная причина, по которой он думал об этой вечеринке, заключалась в том, что Энн собирается быть там. — Я могу немного опоздать, должен помочь Башу починить сцепку на тележке. Но я приду, — пообещал он. Энн улыбнулась, и Гилберт почувствовал, как тёплое чувство вспыхнуло у него в груди. — Прекрасно! Ой! Ещё кое-что. — Да? — спросил Гилберт, надеясь на ещё один поцелуй, просто что-то нежное и милое для удачи на экзамене. Но когда она протянула ему руку, он не разочаровался, а скорее немного растерялся, до тех пор, пока Энн игриво не улыбнулась и не заговорила. — Теперь можешь вернуть мне мою ручку?