заживо.

джонсон уверен, что его жизнь на самом деле малобюджетный артхаус, в котором он самый дешёвый актёр, а смысловая фальсификация, как блевотный саундтрек, под который включают светодиоды и показывают чей-то передоз. это так забавно, он половину сознательной жизни носит на себе эти ёбанные сф, думая, что выёбывается мерчагой любимой группы, а оказывается это клеймо инициалов. какая-то тупая аллегория о том, что он подписал договор со смертью, даже не зная этого. салли фишер — мальчик с отъехавший головой, который переворачивает апартаменты в поисках чего-то несуществующего. ларри страшно. но не от красноглазых демонов и покойников, которыми всё кишит, а от какой-то хуйни в грудине. и лучше бы это был рак лёгких, накрывший его на последнем году школы. но эшли говорит это тупая влюблённость, которая либо пройдёт, либо съесть его с потрохами, если он будет думать слишком много. джонсон, конечно же, думает. рисует кривые картины, пропивает печень, курит по две пачки в день и думает. на обрывчатых листках бумаги вырисовывается только салли. как личное помутнение рассудка или слишком реалистичная галлюцинация, которая преследует его в любом углу. вот он — сидит за партой рядом, касается его колена своим, скучающе слушает учителя. и вот он же — смотрит на него пустотой протеза с клетчатой разлиновки. ларри, естественно, рвёт все рисованные версии; чтобы не ожили, чтобы не были замечены реальностью. всё мешается до тошноты в скачущих попытках убежать и быть ближе. фишер не понимает нихуя, смотрит либо вслед, либо снизу вверх и почему-то постоянно молчит о происходящем. говорит снова про призраков, завороженно рассказывает об этой поеботе, пока джонсон отлетает башкой. грызёт фильтр, пытаясь попасть зубами по кнопке, злобно щёлкая зажигалкой без дела. давно стало плевать, если мать узнает, что он курит. прямо в своём захламлённом подвале. салли иногда стреляет у него сигареты. молча тянет пачку, выуживая хуёвую отраву, потому что на что-то хоть немного стоящее денег нет, и всегда отворачивается спиной, пока в накрашенных пальцах не остаётся потухший окурок. ларри стойко не лезет. но сейчас почему-то касается дёрнувшегося плеча, сжимает-комкает одежду и замирает. фишер кручёно выдыхает дым, мелко касается чужих, разъёбанных в драке с тревисом костяшек, и зачем-то поворачивается. — противно? ларри, конечно же, знал. про собаку и разодранное лицо. царапал выточенным карандашом глубокие шрамы так часто, что даже не удивлён. бесконечная улыбка с выглядывающими зубами. больше ему не видно. — дурной ты. фишер теряется. и они молчат, будто говорить о взаимоотношениях самое ужасное, что существует на свете. ларри тушит желание тактила, сидящее демоном на плече, и отодвигается в другой конец кровати. на следующий день. и даже через неделю. выстраивая охуительную стену каждый раз, джонсон наперёд знает, что она с треском развалится и придавит ему какое-нибудь из чувств, которое потом будет болеть сильнее обычного. его собственные шрамы болят тоже. от ожогов и ножа, потому что он невменяемый и потому что ему хуёво. салли хрипит в рацию, а у джонсона внутри то ли дырка, то ли уже целая пустота. эш говорит: ты довёл себя до ручки. ларри скалится — по-хуй. эш говорит: поговори с ним. ларри курит третью пачку за сутки. эш настойчиво трещит в телефоне: прямо сейчас. ларри открывает бутылку. последовательность действий ещё-немного-и-я-убью-себя. он спит с петлёй на шее, потому что его лампочка на одном проводе слишком хлипкая, а на улице валит снег, чтобы идти к дому на дереве. фишер появляется парой часов спустя. пинает ногой по щиколотке, приглушённо ругается, открывает окно, сдирает плетённую верёвку, неприятно царапающую кожу. называет дураком-дебилом-идиотом, громко хлопает дверцей шкафа и почему-то плачет. впервые лично при ларри, не в шипящий динамик и не рассказом об ужасной ночи, а сидя на полу у его кровати. джонсону совестливо до отвратительности. он гладит чужие путанные волосы и, наверное, умирает, когда к руке ластится щека в рубцах. коцанный протез свисает защёлкой на стуле. непривычная искренность рвёт что-то внутри механизма. — покажешься? — ты пьян. ларри поворачивается набок, замыленно смотрит салли в затылок. беззастенчиво снимает резинки, лезет пальцами в пряди, почти воет от того, что ему разрешают. — это мешает? снова молчат. джонсон почти засыпает обратно, останавливая неловкие касания, но фишер ломает замерший момент. упирается разъезжающими коленями в пол, вздрагивает периодами и смотрит единственным целым глазом. собирался с силами или ждал, когда это останется незамеченным — ларри так и не понял. он гладит чужую, неровную щеку и жмурится до тупой боли. фишер глухо смеётся. ларри знает — думает, что ему противно. — иди ко мне. я тебя прошу, — умоляет даже, но больше не смотрит. двигается в упор к стене, освобождая пространство. думает, что таким кретином ещё нужно быть, но всё равно стойко ждёт — чего-то. одеяло шуршит. фишер жмётся к нему, сбивчиво тараторя про то, какой он безмозглый, когда ларри сцепляет руки за его спиной. от него несёт сигаретами и виски, но мальчишка всё равно вжимается носом в шею, не вуалированно всхлипывая. [я испугался за тебя] джонсон не находит в себе силы спросить самое нужно, пока момент ещё позволяет. поэтому сам молчит неделю, ударяясь башкой об стену каждый раз, когда ситуация навязчиво всплывает ярким пятном, как напоминание о его тупизне. салли смотрит на него чаще обычного и заглядывает каждый вечер. что-то виснет между ними, так сильно сдавливающее глупое сердце; ларри бесят сопливые сравнения, но слева в груди почему-то правда болит (он всё ещё надеется на рак). в ларьке, где он покупает сигареты, его больше не кошмарят с возрастом, протягивая пачку сразу, как уставшее лицо появляется напротив. пальцы уже не дрожат, когда он оставляет пятый круглый ожог на бедре. на фильтре криво выведено сф, и это не дань любви к завывающей группе. колонки заходятся лишь для того, чтобы мать не имела желания к нему заглядывать — она не любит шум и слишком заботлива, чтобы мешать сыну слушать любимую музыку. эшли закатывает глаза, протягивая ему новую пачку бинтов. — ты покупаешь ебучие сигареты, но не можешь заглянуть в аптеку, — ругает, но смотрит с душащим волнением. — ты если откинешься, то никому прикольно не будет. ему особенно. — откуда тебе знать? — ларри шипит, кидает бинты в портфель, куда-то под учебники. прячет их усерднее, чем сигареты. — дурной ты всё-таки. у джонсона, конечно же, всё на свой лад. он морозит задницу на деревянном полу того самого дома на дереве, сидя спиной к ебучему сундуку с вещами отца. и эта засечка почему-то больше не болит, даже не чувствуется и ларри секундно становится грустно от того, что он забыл. фишер подрывает его телефон, стоящий на беззвучном. ларри замечает это лишь когда лезет за мобильником в портфель, чтобы посмотреть время — одиннадцатый час и почти сотня пропущенных. ему страшно и он несётся в апартаменты, чтобы найти спящего у его кровати салли, на полу, как тогда; это вызывает какое-то зудящие чувство, усиливающееся, когда джонсон сбивчиво извиняется, не решаясь разбудить. всё в заминках и единственная заметка о ситуации — напуганный взгляд фишера, когда он оглядывает ларри, вцепившись в его толстовку. а потом он снова пьян (совсем немного) и обнимает салли посреди совей комнаты. тот просто молча пришёл, как делал это последние полтора месяца, но выдержка джонсона пошла к чёрту и ему охуенно сильно нужно было сделать что-то подобное. — протез сними, — глухо бормочет фишер, — мне неудобно. трахаться ночью, когда в соседней комнате спит мать — хуёвая затея. особенно если ты трахаешься с лучшим другом, в которого вообще-то пиздец как влюблён. салли цепляется за его плечи и сбивчиво стонет в рот. джонсон целует его после каждого вдоха, не имея в себе сил успокоить дрожащие руки. им двоим страшно, но для храбрости пил только ларри (пару глотков вина полтора часа назад). нихуя не видно и слишком неловко, у него куцый опыт и ебейший ворох чувств, от которых он постоянно замирает, прижимаясь губами к какой-либо части тела фишера. — я, блять, люблю тебя, — выговаривает в чужое ухо, но фишер отчего-то ржёт. — во время секса не считается, — подставляет шею, рвано дыша и жмурясь. — просто кусай, а не выёбывайся. ларри хочет повторить глупые слова до того, как синяк сойдёт с чужой кожи. пару раз подрывается с кровати, хватает рацию и даже почти набирает номер. зажимает салли у своей двери, когда на бледной шее остаётся лишь синяя тень напоминания о произошедшем. фишер смотрит доверчиво, позволяет снять мешающий протез и зачем-то щёлкает выключателем. ларри просит: только не молчи об этом. ларри целует его несвойственно мягко. салли признаётся в ебаной любви.