Рыцарь

Сцена первая. Умирающий. На много миль вокруг раздавалось только карканье воронья, налетевшего на еще теплые трупы, в причудливых позах валявшиеся на тропах и в зарослях мирта, чтобы полакомиться свежим мясом, да журчание протекающей недалеко речушки, похожей скорее на ручей нежели на полноценную реку. Солнце клонилось к горизонту, окрашивая небо ярко-алыми пятнами, наливаясь, словно плод балиссы, и готовясь в любой момент лопнуть, забрызгав потемневшие листья ярким соком; день постепенно утрачивал свою власть над лесом. Место недавнего сражения скоя’таэлей и людей молчало и оставалось неподвижно. Наверное, земля предавалась скорби, напитавшись очередной порцией крови. Огромные каменные глаза статуи местного бога Вейопатиса внимательно наблюдали за каждым взмахом черных крыльев. — Уф, ну и страшилище, — раздался в тишине грубый мужской голос. Кусты зашевелились, и на тропу вышли двое стражников. — И кто ставит такую срань, да еще и такую громадную, прямо рядом с городскими стенами. Давно пора взорвать. Нечего любоваться, тут токмо ведьмы шабаши свои устраивают. Они продвигались вдоль берега, разглядывая лежавшие на земле тела в надежде найти что-нибудь ценное, что можно было продать знающим людям, готовым раскошелиться за любой сувенир, снятый с мертвой белки. Луки, ремни, различного рода безделушки, служащие украшениями. Все шло в ход и стоило немало. Помимо коллекционеров, сбагрить некоторое добро можно было и купцам. Те, конечно, были более привередливые и требовали должного качества товара, но некоторые вещицы все же охотно брали. Во Флотзаме мародеры не водились, ибо боялись угодить на виселицу и болтаться в петле на торговой площади на обозрение публики, поэтому с этой ролью неплохо справлялись люди Лоредо с официального его разрешения само собой. Процент был небольшой: Лоредо хорошо зарабатывал на кулачных боях, поэтому позволял другим подзаработать иными способами. — Эй, Рохля, поди сюда, погляди. Маленький коренастый стражник с лоснящимся от жира лицом, названый Рохлей, оторвался от разглядывания целехонького резного лука из красного дерева, зажатого в руке мертвого эльфа, и подошел к товарищу. — Чего это ты тут увидел? Чего шибко ценное? — Глянь-ка, это разве не тот рыцарь, за голову которого орден обещает щедрую награду? Рохля посмотрел на лежавшего у его ног человека, бледное лицо которого отливало синим из-за отбрасываемой ветками тени и казалось чуть ли не прозрачным, и, несмотря на размазанную по рту и подбородку кровь и прилипшую к щеке грязь, было все еще хорошо узнаваемо. Он лежал на боку, левый глаз, затянутый поволокой, смотрел вперед, правый был почти не виден — весь перепачкан сырой землей. Гладко выбрит, плечо распорото до мяса, и в лохмотьях разрезанной рубахи виднеется бардовый рубец — видимо, наплечник слетел во время боя. Длинные светлые пряди, слипшиеся от грязи и крови, выбивались из косы. Сомнений не было — это был именно тот сбежавший более полугода назад рыцарь, чье лицо красовалось на городских воротах рядом с лицом Иорвета. Он казался слишком молодым, несмотря на разрезавшие лоб и переносицу морщины. — Да, похоже, это он и есть. Зигфрид из Денесле. — Ну так, если мы не два слепых крота и это действительно он, то мы несказанно богаты. У ордена деньги водятся, а Великий Магистр уж точно будет не против раскошелиться за изменника. Жаль, что мертвый. За живого бы больше дали, да и посмотрел бы я, как его зажарили на костре точно поросенка, — стражник гадко усмехнулся. Рохля продолжал молча разглядывать тело, забыв даже о луке, за который дали бы не меньше пятисот оренов. — И как это Великий Магистр сразу не вычислил изменника, ведь дурная кровь издали видна. — Да, не, это все белки. Околдовали его. — Брешешь, болван. Не могли его околдовать. Это ведьмы колдуют, а не белки. Дурная кровь, тебе говорят. — Околдовали, околдовали! — запротестовал Рохля. — Я, когда в Вызиме служил, видел его, там у ордена штаб был. Славный был парнишка, преданный рыцарь. Мы с ним вместе на белок ходили. Так что не мог он сам на их сторону переметнуться. Ему явно не поверили, но спорить не стали. — Ладно, теперь уже разницы нет. Все равно он уже тово, мертвый. — Стражник присел на корточки рядом с телом, схватил за располосованное плечо. — Давай-ка лучше поглядим на него повнимательнее да примеримся, как лучше голову оттяпать. Магистру ведь поди и голова сойдет, а нам хоть тяжесть лишнюю не тащить. Довольный своей шуткой, он заржал и резко дернул в сторону, разворачивая тело плашмя. То вдруг ожило, издало протяжный стон. Руки дернулись к груди, изо рта пузырясь потекла кровь. Стражники отскочили. — Мать моя, живой, — воскликнул Рохля, испугавшись до чертиков, так внезапно все это произошло. — Ничего, мы его сейчас добьем, долго все равно не протянет, помрет и до города дотащить не успеем. И правда, жить ему оставалось недолго, у парня явно было проткнуто легкое, так как под ребрами виднелось темное мокрое пятно, все продолжавшее расползаться. Смерть уже явно стояла рядом с ними, вглядываясь в посеревшее лицо и протягивая костлявые пальцы, чтобы закрыть наконец глаза умирающего. Глаза эти уже и так вряд ли что-то видели, подумал Рохля, ежась, настолько пустой был остекленевший взгляд. Он такой видел только у людей в лечебнице в то время, когда там царила катриона. В какой-то момент ему показалось, что взгляд рыцаря стал более осмысленный, понимающий. Он опять застонал и прижал одну руку к ране. — Может, еще выживет? — взволнованно спросил Рохля. Второй уже достал меч из-за пазухи. — Нет. Уже нет. Он только и успел замахнуться, как прорезавший воздух тихий свист превратился в стрелу, всадившуюся стражнику прямо между глаз. Тот отшатнулся, выронил меч и рухнул прямо в кусты. Оранжевое оперение угрожающе выглядывало сквозь ветки. Рохля выхватил меч, судорожно озираясь вокруг. Дело рук скоя’таэлей. Они где-то поблизости, наверняка вернулись за мертвыми. Плакали теперь его денежки. Не то что за рыцаря ничего не получит, так и остальное не собрать. Как бы живым отсюда выбраться. Вновь раздался знакомый свист. Стрела пролетела у самого уха стражника и впилась в массивный ствол. Зная, что эльфы не промахиваются, Рохля понял, что это предупреждение. Пора было драпать. Бросив меч, он дал деру, так что пятки засверкали, надеясь поскорее добраться до Биндюги, а там в город. Так и не получив ни одной стрелы, спина стражника скрылась среди листвы, хотя глухой шепот его шагов все еще раздавался, постепенно удаляясь. Наконец, затих и он. Все затихло. Солнце, в последний раз ослепительно плюнув, зашло за горизонт, и теперь сползали с неба его последние алые щупальца, смываемые ночью. Внимательные глаза Вейопатиса, серьезно смотревшие все это время на то, что происходило внизу, скрытые темнотой закрылись. Или так просто казалось. Зигфрид вымученно улыбнулся, обнажая окровавленные зубы. Сцена вторая. Ненависть. Идти одному в лес, кишащий монстрами и скоя’таэлями было не самой лучшей идеей, но Зигфрид решил, что так привлечет меньше ненужного внимания. Тем более стоял полдень, и для всяких чудовищ это была не самая любимая пора для охоты, поэтому можно было надеяться, что все пройдет гладко. Пекло просто ужасно: в городе пропаренный воздух отдавал смрадом проточных канав и выгребных ям, потом и мочой, в лесу деревья дарили густую тень, поэтому было гораздо прохладнее и дышать легче. Помимо обычного желания избавиться от болтовни безмозглых стражников и городской вони, Зигфриду просто хотелось побыть одному и подумать. Тут как раз подвернулась работа. Несколько караульных пропало в лесу, недалеко от лесного святилища, — что они там делали и почему ушли так далеко от крепости, никто не знал. Один из тех, кто был с ними в тот вечер в карауле, но решил остаться на месте, молчал словно воды в рот набрал, только и слышно от него было, что ничего он не знает. Необходимо был их найти и выяснить, кто их убил: скоя’таэли или какая-нибудь тварь. В том, что они были убиты, никто не сомневался. Орден согласился помочь, а Зигфрид вызвался добровольцем. Флотзам ему не нравился. Город был грязным, грубым и темным. Виселица, расположенная посреди торговой площади, вот и все достопримечательности, больше ничего сносного. Имелись также бордель и корчма; поговаривали еще про подпольные кулачные бои, которыми славился Флотзам, но ничего из этого Зигфрида не привлекало — кулакам он предпочитал меч, водку не пил да и девки бордельные его не привлекали. Все свое время он отдавал служению Вечному Огню и ордену. Но деваться было некуда. Орден Пылающей Розы шел по следам белок, а здесь, в предместьях Флотзама, те обосновались накрепко. Новый Великий Магистр просто горел идеей извести их всех до последнего. Проплутав в лесу около часа, он наконец вышел к водопаду, на журчание которого ориентировался, а тут уж до нужного места было рукой подать. Пройти пару метров вдоль берега — и уже показалась огромная каменная голова, молчаливо возвышавшаяся над каждым проходившим мимо путником. Из-за широко раскрытого рта создавалось впечатление, что этот неподвижный исполин вот-вот начнет говорить загробным голосом, что слышен будет во всей округе. Зигфрид поежился. Ну и жуть. Чуть поодаль, у двух столбов, на вершинах которых располагались такие же грозные лица с разверзнутыми ртами, находились караульные. Все трое были мертвы. Лежали, лицом уткнувшись в грязь, без движения. Тела давно остыли. На спинах целый осенний лес с горящей оранжево-красной листвой — узнавалось оперение скоя’таэлей. В воздухе пахло кровью, Зигфриду казалось, что он чувствует ее солоноватый вкус во рту, когда наклоняется, чтобы поближе разглядеть трупы. Стрелы необычные, крепкие, сразу видно, что сделаны мастерами своего дела. Он осторожно вытащил одну из них — та с трудом, но все же вышла, разрывая еще больше плоть, — тщательно осмотрел. Со стороны это, пожалуй, выглядело странно — рыцарь Ордена с нескрываемым интересом изучает стрелу, пущенную в человека его главным врагом вместо того, чтобы поскорее вернуться в город и рассказать все Магистру, который тут же приказал бы выследить и истребить отряд терроризирующих округу белок. Но Зигфрид само сбой не собирался так делать. Он вообще не был уверен, что расскажет правду Великому Магистру. Рыцарь тяжело выдохнул, бросил стрелу и спрятал лицо в ладонях. Молитва сама пришла на ум. — Вечный Огонь, наполни мое сердце, — горячо прошептал он. Однако страх уже подкатывал к горлу, он больше не чувствовал Огня внутри — вот в чем заключался его страх. В последнее время он стал слишком много думать, это пошатнуло его веру. Вера не может сочетаться с мыслями о другом, потому что все мысли должны быть обращены только к ней, но Зигфрид хотел думать. Он слишком много пережил, чтобы все еще, оставаясь в неведении, слепо следовать за Вечным Огнем. Сначала был Геральт, поселивший сомнение в его сердце, потом — обнажение меча, пожары, казни, убийства безоружных эльфов и краснолюдов, и все, что он мог, это стоять, склонив голову, закрыв глаза, и, предаваясь молитве, отгородиться от звучания смерти вокруг. Именно тогда Зигфрид начал думать и задавать вопросы, которые боялся произнести вслух. Сейчас он был как никогда близок к пропасти. Успокоив колотящееся, словно сумасшедшее, сердце под кольчугой и уняв липкий страх, рыцарь открыл глаза, отнял руки от лица. Вокруг все так же было тихо, только стрекотали кузнечики. Солнце достигло зенита и теперь заливало своими лучами все вокруг, проникая в любые доступные щели. Ветра не было. Зигфрид встал с колен, мимо уха провизжала стрела, воткнулась в ствол перед ним, угрожающе подрагивая оперением. Скоя’таэли! Они совсем рядом, и это их предупреждение. Сглотнув вязкую слюну, Зигфрид произнес: — Я не желаю вам зла и не хочу большего кровопролития, — все, что он смог из себя выдавить, хотя и понимал, как глупо, должно быть, это звучит. — Зачем вы убили этих караульных? Они сделали вам что-то плохое? Вторая стрела впилась в кору дерева, прямиком под первой. Смерть явно наступала ему на пятки. — Я Зигфрид из Денесле, рыцарь Ордена Пылающей Розы, который обосновался во Флотзаме. Если в городе узнают, что убиты караульные, то они начнут вооруженное выступление, — в голове стоял туман, Зигфрид до конца не был уверен в том, что говорил, но с каждым словом голос его становился все увереннее и увереннее. Он пытался разглядеть среди зарослей фигуру хоть одного из скоя’таэлей, но не мог, те были словно невидимки. — Так как я не хочу проливать кровь, то никому не скажу про то, что караульных убили вы, но вы должны перестать убивать людей. Справа от него послышался хруст веток, Зигфрид резко обернулся. Ему в грудь пристально смотрел кончик стрелы, тетива была натянута до предела и в любой момент готова была выпустить стрелу из своих объятий. — Безмозглый dh’oine! Думаешь, мы будем слушать приказы какого-то идиота, возомнившего себя черт знает кем. Радуйся, что до сих пор жив. Еще одно слово и эта стрела пробьет твой череп. Мы не боимся орден и убьем каждого, кто смеет втаптывать эльфов в грязь. Перед Зигфридом стоял эльф, в котором легко узнавался атаман белок Иорвет, портрет которого во Флотзаме был прикреплен ко всему, к чему только можно было прикрепить объявление. Вот только в жизни он оказался гораздо красивее, чем на почти карикатурном объявлении. Тонкие орлиный черты лица, острые как у всех эльфов уши, единственный открытый взору глаз гневно сверкал, тонкие пальцы мягко держали стрелу в тетиве. Налитый кровью шрам рассекал правую щеку, придавая ему довольно воинственный вид. Какое-то время они молча смотрели друг на друга. Повисшее в воздухе напряжение можно было резать ножом, но Зигфрид упорно продолжал верить в то, что они смогут достичь понимания. В груди вновь разгорелся Вечный Огонь, уже давно не сопряженный с ненавистью; он нахмурил брови. — Я не желаю зла. Вечный Огонь ведет меня через мрак, и я не хочу войны. Прошло еще несколько мучительных минут, на протяжении которых Зигфрид в любой момент ждал выстрела, прежде чем Иорвет вдруг усмехнулся и опустил лук. Из кустов показалась еще пара скоя’таэлей, так же вооруженных и наготове. Один из них что-то недовольно сказал на Старшем наречии, Иорвет так же ответил ему, лицо последнего удивленно вытянулось. — Брось меч, — наконец обратился к нему Иорвет. — Никогда не встречал такого тупого фанатика. Мы тебя выслушаем, но только быстро. Чувствую, это будет забавно. Зигфриду не понравилось, что его приняли за шута, но во всяком случае пока что его не убьют. — Не в ваших интересах идти против ордена. Великий Магистр жаждет истребить всех белок до единой, поэтому, чтобы вас выманить, начнет убивать всех нелюдей, живущих в городе. — Не смей нам угрожать, dh’oine! Рука, держащая лук, напряглась, сильнее сжимая древко. — Я не угрожаю, я не хочу этого, но рано или поздно это случится. Резня неизбежна, но ее можно отложить. Если они подумают, что караульных убили монстры, то у них не будет повода начать резню, — Зигфрид чувствовал, что ему не верят. Три пары темных глаз внимательно следили за каждым его движением. — Я тоже убивал скоя’таэлей, видел, как убили Яевинна и казнили Торувьель. Но после свержения Якова из Альдерсберга я очень много размышлял и понял, что Вечный Огонь не зовет убивать невиновных. Он призван провести людей через тьму, в которой они живут уже многие годы. Может, я мог бы убедить в этом Великого Магистра и остальных рыцарей, тогда мы могли бы- Его прервал громкий смех. — Ты что, местный юродивый? Или начитался всяких легенд о героях с горящими сердцами, выводящих стадо из тьмы? — усмешка стерлась с лица Иорвета. — Так вот, все это глупости. Люди не умеют считаться с тем, что отличается от них, они только уничтожают, истребляют, заполняют весь мир своей вонью и возней, как клубок копошащихся червей. Вы убиваете нас только потому, что у нас другая форма ушей, мы убиваем вас, чтобы защитить себя, чтобы добиться уважения и равенства. И твой Вечный Огонь создан именно для этого. Он сеет хаос и испепеляет все вокруг. Знаешь, чтобы с тобой сделали твои же соратники за то, что ты тут решил поиграть в благородство? Завтра ты бы пылал, как факел, в центре площади. Но довольно речей. На этот раз я сделаю вид, что верю тебе. Мы бросим тела в пещеру накеров, а ты ничего никому не скажешь. Считай это моей прихотью ради забавы. Не более, — сузив глаз, эльф сделал несколько шагов вперед, оказываясь слишком близко к рыцарю, после чего прошипел. — И запомни, если вы посмеете напасть, мы не будем стоять в стороне и дрожать. Свободен. У Зигфрида жутко сосало под ложечкой, с самого утра он ничего не ел, а напряжение, что сковывало его тело во время обмена речами, только усилило голод. Он уже собирался поднять меч, когда Иорвет остановил его, наступив на оружие и тем самым не позволяя забрать. — Это оставь здесь. Как трофей. Спорить было бесполезно и даже опасно для жизни, поэтому Зигфрид молча повиновался. Скоя’таэли неподвижно стояли, не спуская с него глаз, он спиной ощущал их тяжелые взгляды, направляясь к воротам. Так же бесшумно, как и появились, скоя’таэли убрались. Вместе с ними пропали и тела караульных. Весь обратный путь Зигфрид думал, как объяснит отсутствие меча. Потеря в бою с чудовищем не годилась, потому что это бы значило, что он, испугавшись, позорно сбежал, а для рыцаря такое поведение означало только одно, — клеймо позора. Либо ты гибнешь в бою, либо выходишь из него победителем. Ничего лучше того, что он нелепо потерял его, спустившись в пещеру накеров и после того, как разделался со всеми мерзкими тварями, подскользнувшись, выронил оружие, которое со звоном свалилось в какую-нибудь расщелину, Зигфрид придумать не смог, хотя и понимал, что какое-то время придется получать смешки в свой адрес. Еще одной проблемой оставались эндриаги, которыми просто кишел флотзамский лес и против которых выходить на кулачный бой так же глупо, как и верить тому, что белки перестанут нападать на солдат только потому, что их попросил рыцарь. Видимо, Зигфрид все же был неисправимым глупцом. Идеалистом, свободным от предрассудков, как однажды назвал его Геральт. Но какие идеалы он продолжал отстаивать, Зигфрид и сам не знал. Убедить рыцарей ордена, а уж тем более людей вроде Лоредо в том, что нужно прекратить войну, распустить гетто нелюдей и смириться с существованием друг друга, он не смог бы даже будучи Великим Магистром. Должны были пройти столетия, наполненные тысячами войн, чтобы все расы могли хотя бы здороваться при встрече без оскорблений. Не так давно он сам был таким, а что теперь? Теперь он пытается бороться сам с собой. Только Геральт всегда умел занимать нейтральную сторону. До Биндюги он добрался без происшествий, не встретив ни одной эндриаги, хотя слышал цокот их лап о кору деревьев. Ему также иногда казалось, будто за ним кто-то следил, но Зигфрид прогонял пободное наваждение. В деревне было шумно, люди вывалили на улицу, так как в домах, нагретых прямыми лучами солнца, стояла духота. На улице же можно было поплескаться в реке или просто посидеть на берегу, где от воды веяло приятной прохладой. Когда он вышел из леса, некоторые провожали его взглядом, кто-то приветливо кричал похвалы ордену, но в основном люди даже не обращали внимания, привалившись к бревнам и тяжело вздыхая. Мимо пронеслась чумазая девчушка, истошно вопя: — Смерть Иорвету! Белок на сук! — И, сам не зная от чего, Зигфрид вздрогнул. Слишком дико было слышать подобное из уст несмышленого ребенка. Если Иорвет прав и его действительно казнили бы только за одну единственную ложь в помощь белкам, подумал Зигфрид, то эта девчонка стояла бы в первом ряду, и глаза ее пылали бы восторгом, отражая блики огня. *** — Эльфку. Недалеко от деревни нашли эльфку. Скорее, скорее идем посмотрим, — кричала Марта, увлекая за собой в сторону северных болот, где одиноко стоял дом отшельника, пустовавший многие годы, но все равно наводивший страх на местную ребятню, и Зигфрид, повинуясь собственному любопытству, бежал за ней, углубляясь все дальше и дальше в лес. В деревню на болотах, отрезанную от всего мира, они приехали совсем недавно, — отец вновь взялся за охоту на монстров, которых тут и в близлежащей Вызиме хватало с лихвой — поэтому Зигфрид мало кого знал. Детей тут было немного, в основном они развлекались тем, что гоняли кур по округе да лазали по топям, чумазые, как поросята. К Зигфриду они относились как к какой-то симпатичной побрякушке: сначала заинтересовано разглядывали, потом стали таскать с собой, не решаясь замарать, потому что осознавали, что он не такой как они, чужак, который вскоре уедет. Сегодня день был особенный, весть о якобы мертвой эльфке разнеслась среди детей быстрее ветра, подарив новое необычное приключение. Остановить их желание поглядеть на необычное существо, о котором столько страшных историй рассказывали родители, пугая детей безжалостными остроухими тварями, всаживающими стрелы в любого, кто посмеет приблизиться ближе, чем на сажень, не мог даже запрет родителей и необходимость пробираться через лес, рискуя наткнутся на утопца. Зигфриду тоже не терпелось увидеть нелюдя, поэтому он, ни слова не сказав матери, тайком выбрался из дома и увязался за компанией ребят. Те с радостью его приняли, предвкушая что-то необычайно интересное и радостно переговариваясь. Был полдень, лес казался миролюбивым, несмотря на то, что на болотах всегда было пасмурно и воздух, постоянно стоявший туманной дымкой, окрашивал все зеленоватым оттенком. Всего их было пятеро, самому младшему мальчишке Вацлаву шел всего пятый год. Он шел чуть позади и явно трусил, у него дрожала нижняя губа от желания высказать свои опасения, но он не решался. Возглавлял поход самый старший Колек. Ему было восемь, но для своих лет он был слишком рослый, поэтому казался старше. На лице его, прямо вдоль правого уха, горел свежий шрам — повод для детской гордости. Колек всем рассказывал, что получил его, когда отбивался от разъяренного утопца, но все знали, что шрам появился прямиком после того, как он, свалившись с крыши сарая, напоролся на гвоздь. Размахивая палкой, он сбивал с кустов листья и, единственный зная путь, вел в нужном направлении. Зигфрид шел за ним, рядом семенила Марта, потом шли два брата-близнеца, различить которых было практически невозможно. Они уже оставили далеко позади глиняные ямы, где как обычно во всю кипела работа и со стороны которых иногда еще были слышны крики мужиков, когда Вацлав все же решился задать мучивший его вопрос. — А што ешли эта эльфка там не одна? Мошет, там ловушка, и кохда мы пхидем, они на нас нападут и иштыкают швоими штхелами, — Вацлав ужасно пришепетывал, у него недавно вывалился передний зуб. — Заткнись, Коротышка, — злобно бросила ему Марта. — Говорят тебе, дохлая она. Никто не будет у дохлой эльфки ждать в засаде, на нее только утопцы позарятся. Струсил — так и скажи. Мальчик обижено засопел, никак не возразив, и опустил голову. Видимо, теперь ботинки казались ему гораздо интересней. Близнецы зашумели, начали скакать, напевно выкрикивая: «Струсил, струсил, Коротышка, » — корча грязные рожи. — Да, тихо вы, болваны! Не хватало еще нарваться на какую-нибудь дрянь, — строго сказал Колек, даже не обернувшись; те сразу притихли, успокоившись. — Никаких эльфов там нет. Остроухие уже давно убрались отсюда в свои кусты. Так что кроме нас там да этой эльфки никого не будет. Все знают, что эти твари те еще трусы. Стражники их только так уделывают, они сразу улепетывают в свои леса, только по веткам скакать и умеют, точно белки, — он загоготал. — Да, вон, хоть Зигфрида спросите. Его отец поди дюжинами их убивал. Он же благородный рыцарь, охотник на чудищ. А, Зигфрид? Много нелюдей убил твой отец? Чего молчишь? Звук собственного имени вывел его из какого-то оцепенения. Все его мысли были обращены к мертвой эльфке и скорому прибытию на место, все же от местных болот ему было не по себе. Когда он понял, что от него хотели, то даже смутился, не зная, что ответить. Конечно, его отец действительно был рыцарем и убивал чудовищ, и он много ему рассказывал про всяких тварей, про охоту и нелюдей, про последних с особенной неприязнью, но чтобы отец когда-нибудь рассказывал, про то, как их убивал, Зигфрид припомнить не мог. — Не знаю, — зло бросил он, чтобы только от него отстали. — Ууу, какой неразговорчивый. Не хочешь делиться со своими новыми друзьями историями. Колек усмехнулся, все засмеялись, близнецы опять начали бесноваться. — А колхдовать, колхдовать они умеют? — вновь подал голос Вацлав. И без того большие, чуть на выкате, глаза его были широко распахнуты, из-за чего казались просто огромными. — Конечно, колдхуют, — передразнил его Колек. — Сидят и ждут, когда к ним пожалует такой трус, как ты, чтобы околдовать, увести и бросить на съедение кикиморам, своим домашним питомцам. Разве ты не знаешь, что эльфские чары действуют только на трусов? Вот ты там единственный и останешься, если будешь дрожать, как осиновый лист. Ладно, почти пришли уже. Впереди показался хвост твердой почвы, извиваясь лежавший на мутной зеленой воде. у самого берега виднелось черное вытянутое пятно, напоминавшее человеческое тело. Радостно завопив, дети бросились к нему, забыв про опасности и утопцев, даже Вацлав, казалось, приободрился, хотя продолжал топтаться на месте, озираясь по сторонам, видимо, выискивая среди веток нелюдей. — Не бойся, Вац, колдовать они не умеют. — И, сказав это, Зигфрид побежал за ребятами. Когда он достиг кромки воды, те уже окружили тело. Марта приплясывала, так что грязные брызги летели из-под подошв. — Живая, живая! Эльфка живая! — орала она, размахивая руками. Зигфрид удивленно глянул в сторону тела: что? С ума она что ли сошла? Но Марта оказалась права, эльфка действительно была жива. Ее грудь то и дело вздымалась от слабого дыхания, лицо было белым, как полотно, глаза полузакрыты. Три глубокие раны от когтей зияли в боку, пропитавшая одежду кровь расползалась багровыми пятнами по поверхности воды. Бросили ее тут или она одна плутала по болотам, подумал Зигфрид, любопытно разглядывая необычный наряд и острые уши. Пожалуй, только они и отличали ее от человека. Видимо, поняв, что она не одна, эльфка застонала, попыталась повернуть голову, чтобы рассмотреть их. Черные густые пряди, разметались змеями, прилипнув к бледной коже. — Добить ее надо. — Чего? — оторопело вскинул брови Зигфрид и уставился на Колека. — Добить, говорю, надо. А-то вернуться за ней эти нелюди и в деревню придут. — Ты же говорил, эльфы трусы и боятся стражников! — А где ты, болван, видел стражников в нашей деревне? — Колек угрожающе зашипел, делая размашистый шаг в его сторону и приближая их лица, так что кончики носов почти соприкасались. Глаза его сузились. Остальные, не скрывая любопытства, наблюдали за развернувшейся сценой. — Все стражники в Вызиме. Пока они до нас доберутся, эльфы уже всех перережут и смоются. А ты, видать, в штаны наделал. Будь как свой папаша, иначе не стать тебе рыцарем. Бери камень и бросай. — Бери камень и бросай! — заорала Марта, схватив ближайший к ней булыжник. Все эхом подхватили, и вот уже камни градом полетели в умирающую эльфку, ударяя то в грудь, то в ногу, то в лицо. Кидали не метясь, рассчитывали на удачу, оттягивали момент конца - в этом тоже была своя забава. Воспринимая происходящее как некую игру, ребята начали считать очки, кто куда и сколько раз попадет, продолжая при этом скакать вокруг, словно зайдясь в невообразимом шаманском танце. Вдруг эльфка вскрикнула, когда один из камней угодил прямо в израненный бок, и грозно зашептала, что-то на непонятном языке. — Она хочет нас проклясть, хочет нас проклясть! — оглушительно завизжала Марта своим писклявым голосом. Поколебавшись еще немного, Зигфрид тоже присоединился к всеобщему веселью. Первый его камень угодил в живот, второй — плюхнулся, промазав. Третий, самый большой, — он нашел его недалеко у гнилой коряги — попал точно в цель. Череп раскололся, крови прибавилось, она поползла прямо к утопленным по щиколотку башмакам Колека. Окончательно затихнув, эльфка осталась неподвижно лежать. Черные глаза были широко распахнуты и обращены к затянутому тучами небу. — Отлично. Теперь можно возвращаться, — слова Колека прозвучали как приказ. Тут он остановился, осмотрел всех, потом огляделся вокруг и произнес: — Кто-нибудь видел Вацлава? Все отрицательно замотали головами, в глазах замелькал испуг. Зигфрид не видел его с тех пор, как оставил у выхода из леса. Увлеченные эльфкой и в дальнейшей суматохе, никто даже не обратил внимания на то, что мальчика нет рядом. — Может, его утопцы утащили, — осторожно подал голос один из близнецов. — Ерунда, — буркнул в ответ Колек. — Поди побежал стучать на нас мамочке. Ох и достанется же нам, когда они узнают, как далеко мы забрались. Бежим скорее к глиняным ямам и, если что, говорим, что Коротышка врет. Все дружно рванули в сторону деревни. Тропа быстро вывела их к глиняным ямам. Там уже собралась вся деревня. Стоя на коленях перед небольшой каменной статуей, изображавшей существо, в котором трудно узнавался водяной, хотя это был именно он, местные жители внимали речам Васки, главы селения, в чьем доме и остановилась семья Зигфрида, и падали ниц, бормоча пугающие молитвы. На вывалившуюся из леса компанию детей никто не обратил внимание, настолько все были поглощены странным обрядом. Для этих людей он был привычен, как прием пищи. Они молились своим богам, просили у них милости, пусть даже это были обычные водяные. Марта всплеснула руками. — Мы и забыли, — и все его друзья рванули в сторону взрослых, усаживаясь рядом с родителями. Не зная, что делать, Зигфрид последовал за ними, опустился на колени рядом с незнакомым мужчиной — своей матери он среди толпы не заметил. — …посягаются утопцы, все чаще пугая наших людей, не давая возможности трудиться единственным трудом, которым мы зарабатываем себе на жизнь, — донесся до него властный голос Васки. Она вскинула руки, сделала небольшую паузу. — Наши дети пропадают на болотах, городские нарушают уклад жизни. Мы утратили милость Водных Владык. Молитесь усерднее, молитесь искреннее, чтобы в наши дома скорее вернулся покой. К вечеру они узнали, что Вацлав так и не вернулся домой. Наверное, заплутал в болоте и утонул или был убит утопцами. Никто из них не сознался, что именно с ними ушел Вацлав, слушая душераздирающие завывания его матери, но каждый ощущал долю вины, лежащую на плечах. Всю следующую ночь Зигфрида мучили кошмары. Во сне он вновь и вновь возвращался на болота, чувствовал воду, хлюпающую в ботинках, сырость и вязкость воздуха, который проникал внутрь, заставляя легкие болезненно сжиматься. То справа, то слева мелькали тени лучников, утопцев и пиявок, угрожающе урчащих. Он бежал, спотыкался о выпирающие корни деревьев; где-то за спиной звал его жалобный мальчишечий голос, умоляя помочь, но страх настолько сковал все тело, что Зигфрид не мог даже обернуться. Когда он упал в последний раз, его грубо придавили к земле. Повсюду раздавались булькающие звуки молитвы, обращенной к Водным Владыкам; сырая почва забивалась в рот, измазывала щеки, а рука, грубо впиваясь в волосы, заставляла припадать к земле. И неизменно всплывало перед ним залитое кровью лицо еще живой эльфки, обращенное к нему, с горящими гневом глазами и тонкими губами, выкрикивающими непонятные угрозы. Весь липкий от пота Зигфрид проснулся от того, что мать осторожно трясла его за плечо. Отца дома не было; в соседней комнате мерно похрапывала старейшина деревни. Под рубашкой, прилипшей к телу, бешено колотилось сердце. Ловко подняв его на руки, словно он был маленьким ребенком, хотя ему уже было семь, мать поднесла его к горящему камину и усадила перед огнем. Тонкие пальцы нежно поглаживали его по голове, успокаивая. Они были теплые, живые, совсем не такие, как у этих болотных людей, и от огня тоже веяло теплом. — Нечего вам было ходить смотреть на эльфку, — строго произнесла женщина. Зигфрид удивленно уставился на нее. — Так ты знаешь? — Конечно, знаю. Где же еще вы могли так долго пропадать. И больше никакого участия в поклонении этим водным тварям. Ты меня понял? — указательный палец матери укоряюще замаячил перед глазами. Зигфрид кивнул. Так и так он не собирался больше участвовать в подобном. Водные Владыки пугали его даже больше, чем нелюди. — Поклоняться и служить нужно только Вечному Огню. Только он может провести нас через тьму, указав верный путь и наполнив сердца мудростью и светом. Не нужно всматриваться во мрак вод. Здесь люди темные, живущие в грязи и плесени, они давно утратили веру, поэтому и застряли на болотах без надежды выбраться. Надеюсь, твой отец скоро закончит со своей работой и мы уедем отсюда навсегда. Треск поленьев совершенно его разнежил, ужасы ночного кошмара забылись, и мальчик прильнул к матери, ластясь, подобно котенку. Та обняла его, укачивая. — И на мертвых эльфов глазеть нечего, — продолжала женщина. — Это слишком опасно. Там могла быть засада, вас бы просто накололи на стрелы. Что бы я тогда сказала отцу, а? Как бы жили мы без тебя? Ее голос дрогнул. Старея, мать стала слишком плаксива. Зигфрид зевнул. — Марта сказала, что у дохлой эльфки засаду бы устраивать не стали. — Больно много твоя Марта знает. Мала еще. Не стоит недооценивать коварство нелюдей. К тому же ты мог бы пропасть в этих зыбких местах, как тот мальчик. Пререкаться было бесполезно. Разговор исчерпал себя. Сцена третья. Сомнения. Рыцари разбили лагерь на болотах недалеко от друидского поселения. Здесь было сухо, относительно спокойно — утопцы будили своим глухим склизким рычанием, но близко не подходили, а виверны и волки только ластились, потому что уже были приручены — и главное, на безопасном расстоянии от того места, где засел Яевинн со своим беличьим отрядом. Наконец-то им предстояло столкнуться в ожесточенной схватке; многим рыцарям уже надоело, прячась за городскими стенами, наблюдать издалека за тем, как хозяйничали в округе нелюди, как они с каждым разом становились все наглее и, уже не боясь, проникали в Храмовый квартал и устраивали там бесчинства. Так что сейчас все были довольны и навеселе, атмосфера в лагере царила радостная; каждый предвкушал скорый бой: взрослые и стареющие рыцари травили байки о давнишних походах ордена, участниками которых им посчастливилось стать, молодые ловили каждое слово, мечтали о собственных подвигах и шутили, расположившись у костров. Кто-то, развалившись на лежанках, мирно похрапывал, сохраняя силы перед завтрашним боем. Зигфриду сегодня не спалось. Во-первых, он вновь вернулся в Вызиму, на эти болота, воспоминания о которых все еще были свежи, несмотря на то, что прошло уже много лет с тех пор, как он ребенком слонялся среди разваливающихся хижин и глиняных ям. Во-вторых, на его плечи легла серьезная ответственность — возглавлять отряд и вести бой. Еще вчера он был желторотым новобранцем, единственной заботой которого было стоять перед воротами лечебницы, охраняя вход, а самым важным заданием, что казалось великой честью, — расправиться с кокатриксом, обитавшим в вызимской канализации. Сегодня он лицо ордена, компас, указывающий верный путь сквозь болота, и вдохновитель, чье горящее сердце поведет рыцарей к победе над мерзкими белками. Нельзя было ударить в грязь лицом перед Великим магистром, перед своими же товарищами. Страх перед неудачей давно изжил себя в душе молодого рыцаря, но неуверенность все равно оставалась. Казалось, он ощущает, как она давит на плечи, пригибая к земле. Сгорбившись, Зигфрид сидел у костра в одиночестве, изредка подбрасывая поленья в огонь, чтобы тот разгорался с новой силой, и гонял в голове мысли. Он настолько отгородился от окружающей реальности, что не заметил, как к нему подсели. Этот некто какое-то время молча сидел рядом — раздававшееся рядом дыхание было громким и тяжелым — ждал, когда на него обратят внимание, словно и не собирался говорить вовсе. Каким-то внутренним чутьем Зигфрид понял, что это ведьмак. Внутри вдруг затеплилось радостное предчувствие, оно поднялось к груди и затрепетало под красной розой. — Я рад, что ты все же решил присоединиться к нашему отряду в этой схватке. Из тебя вышел бы отличный рыцарь, Геральт из Ривии. Отблески оранжевых языков пламени окаймляли белое лицо ведьмака, напитывали желтизну необычных глаз и мягко, словно прикосновением кисти к холсту, вырисовывали усмешку на губах. — Не хочу тебя огорчать, но я не буду принимать участие, — голос у ведьмака был приятный, грудной. Он говорил это совершенно дружелюбно, как будто вел беседу со старым другом. — Да и рыцарем мне не стать. Я не верю ни во что, кроме силы меча, сохраняющего мне жизнь. Но я ценю твое отношение ко мне. Не каждый человек так же учтив с ведьмаками, особенно при первом знакомстве. — В конце концов, мы сражались бок о бок в канализации, — Зигфрид почувствовал досаду. Все же он надеялся на помощь ведьмака. Воин никогда не бывает лишним, а уж хороший воин тем более. — Но все же, почему ты отказываешься? И почему тогда ты здесь? Не подумай, что я гоню тебя, — поспешно добавил он, посчитав, что вопрос прозвучал грубо. Геральт вытянул ноги поближе к огню. Потрескивание поленьев вызывало приятные воспоминания, успокаивало. — Ноги промочил. Походи-ка целый день по этим болотам. — Он вновь усмехнулся. — Я не воюю с белками, Зигфрид. И с людьми я тоже не воюю. Моя задача — убивать чудовищ. — Но нельзя же постоянно занимать нейтральную сторону, — воскликнул Зигфрид, пытаясь найти хоть что-то в спокойном лице ведьмака, что помогло бы понять его мысли. Но ничего понять было невозможно; ни один мускул не дрогнул, не напрягся, лицо ведьмака оставалось прежним. — Рано или поздно придется выбрать сторону, и лучше ту, что борется за справедливость и праведность. — Какую бы сторону ты не выбрал, везде будет война. Везде тебе придется убивать за то, что ты считаешь правильным, но никто и никогда не скажет тебе, действительно ли то, за что ты борешься, правильно. У каждой стороны своя правда. У ордена своя; у скоя’таэлей — своя, — на какое-то время Геральт замолчал; среди деревьев раздалось жалобное пение птицы. Разговоры прекратились, рыцари улеглись спать. Бодрствующими остались только они вдвоем да двое караульных, вглядывающихся в темноту болот. Зигфрид думал о том, что сказал Геральт, переваривал каждое слово. Этот странный ведьмак, так внезапно появившийся в его жизни, первый, кто говорит ему подобное; он словно намеренно хочет поселить сомнения в его душе, пошатнуть гранитный столп веры в Вечный Огонь. — Но ведь белки убивают людей, — вновь начинает затухший разговор Зигфрид, ощущая, что ступает по опасной трясине — один неверный шаг и провалишься. — А люди убивают белок, — невозмутимо парирует ведьмак, даже не глядя в сторону рыцаря. — Мы убиваем их только потому, что они нападают на нас, на невинных людей. — Разве сейчас скажешь наверняка, кто первым начал убивать? Сейчас важно, кто первый прекратит это делать и предложит пожать руки, заключая мир. — Спокойствие Геральта поражало. Каждое слово, которое он произносил так, словно это было чем-то привычным и понятным даже ребенку, буквально обесценивало все, чем жил Зигфрид. Все, чем занимался орден, кроме, пожалуй, убийства всяких тварей, — с тем, что это правильно, уж ведьмак точно бы спорить не стал. — Ты идеалист, Зигфрид, но я чувствую, что предрассудки в твоей душе не пустили глубоко корни, а значит, мои слова во всяком случаи не будут простым сотрясанием воздуха. Не возражаешь, если я переночую здесь? Зигфрид покачал головой. Уже поздно, опасно ходить по болотам даже ведьмакам, к тому же сапоги у того действительно сырые насквозь. — Мы выступаем рано утром. — Утром меня уже здесь не будет. Какое-то время они еще вглядывались в костер, лижущий ночное небо над пустым болотом и черные силуэты кустов, после чего, удобно устроившись на земле и положив руку под голову, Геральт закрыл глаза. Его дыхание выравнялось. Мысленно Зигфрид пообещал себе никогда не предавать орден, но слова ведьмака никак не выходили из головы. Он заснул, надеясь, что завтрашний бой выкорчует любое ненужное сомнение. *** — Ты за это заплатишь, гнусный предатель! Я давно, давно-о догадывался, что ты заодно с белками, — прошипел безоружный рыцарь, трусливо отступая к двери. — Предатель, изменник веры! — и вылетел на улицу, подобно пробке из бутылки. Разве это рыцарь, подумал Зигфрид, больше похож на грязное животное, решившее доказать свою силу и не придумавшее ничего лучше, чем ворваться в дом к нелюдям и попытаться изнасиловать несчастную эльфку, предварительно расправившись с ее мужем и малолетним сыном. Точно таким же был и его напарник, который теперь лежал мертвый посреди комнаты. Убийство было неизбежно и случилось честно. Погибший сам вызвал его на поединок после того, как Зигфрид потребовал прекратить разбой, порочащий честь ордена, и убийства невинных. В чем же тут предательство? Он стоял и смотрел на то, как медленно чужая кровь стекала по лезвию меча, пока из раздумий его не вывело настойчивое прикосновение к плечу. — Вам нужно бежать. — Рядом с ним стояла та самая эльфка. Голос ее звучал взволнованно, глаза опухли от слез — несколько минут назад она была счастлива и имела семью, а теперь ничего не осталось, кроме этого странного рыцаря. — Вот, возьмите, — она протянула ему кусок ткани, — перевяжите рану и скорее убирайтесь отсюда, пока они не вернулись. Только сейчас Зигфрид заметил, что у него распорото бедро. — Бегите в сторону тракта, там ближайшая деревня, — вновь затараторила она, нервно переступая с ноги на ногу и мечтая поскорее от него избавиться. — Там вам помогут, только скорее, скорее. Надеюсь, вы хотя бы осознаете, что теперь с вами будет, когда здесь появятся рыцари ордена? Увидев, что рана перевязана и кровь перестала течь, эльфка вытолкнула его за дверь, напоследок махнув рукой в сторону, куда безопасней всего было направляться. В квартале нелюдей царила паника: комендант этого небольшого города на востоке Аэдирна приказал подавить восстание белок любыми способами. Под раздачу попало местное гетто, где теперь расхаживали солдаты и рыцари ордена, безнаказанно глумясь над мирными эльфами и краснолюдами, сгоняя их к крепостным стенам, поджигая дома. Он лишь попытался быть справедливым. Всего лишь хотел помочь, как когда-то помогла ему та эльфка из лечебницы Святого Лебеды. Абсолютно растерянный, подталкиваемый в спину тонкими женскими руками, Зигфрид побежал. Не разбирая дороги, приволакивая раненную ногу, боль в которой почти не ощущалась. Прочь из города под заслышавшийся позади топот копыт десятка лошадей. Прочь, прочь, пр… Предатель! *** Вызима горела. Несмотря на это, на улицах продолжали вестись ожесточенные бои. Скоя’таэли заняли Купеческий квартал, орден в свою очередь всеми силами пытался выбить их оттуда, однако те явно не собирались сдавать квартал так просто и грамотно вели оборону. Под ногами, куда ни глянь лежали трупы людей, краснолюдов, эльфов. Умирающие стонали в надежде на помощь, пока огонь лизал им пятки; в городе активно орудовали мародеры, без особых угрызений совести мечтая залезть в карман мертвеца и поживиться любой более или менее ценной побрякушкой; то тут, то там сооружались и падали баррикады, раздавался лязг клинков и свист стрел, а также ругань и грязные оскорбления. Все смешалось в один огромный суматошный клубок, так что иногда и не разберешь, кто враг, а кто друг. До куда-то добраться без риска получить стрелу или удар меча либо дубины было практически невозможно, поэтому, если ты был ранен, то варианта у тебя было только два: либо медленно умирать, либо ползти в сторону лечебницы или безопасного приюта. Зигфрид сумел прочувствовать это на собственной шкуре, когда получил сильный удар по голове от краснолюда из отряда Яевинна. Удар был такой сильный, что рыцарь даже ослепнул на минуту, полностью потеряв ориентацию в пространстве, после чего рухнул на землю. От верной смерти — еще один такой удар просто размозжил бы ему череп — его спасло только то, что краснолюда снесло навалившимся потоком людей и нелюдей вперемешку, размахивающих оружием и пытающихся поубивать друг друга. На лежачего никто не обратил внимания, все были заняты бойней. Это дало некое подобие отдыха. Зигфрид неподвижно лежал, стараясь привести в порядок мысли. От удара голова болела ужасно, кровь заливала глаза, струясь из раны на лбу. На какое-то время ему показалось, что мир утратил звуки, динамику. Все окружающее его стало замедляться, уши заложило, как будто кто-то напихал в них соломы, и только громкое хриплое дыхание, вырывавшееся из собственной груди, заполняло пустоту. Когда рядом рухнула очередная баррикада и сквозь повалившиеся бочки и другой хлам прорвалось очумелое пламя, мир вернулся в привычный ритм, он наполнился шумом битвы. В нос ударил отвратительный запах паленой кожи. Горели трупы. Нужно было убираться отсюда, помощи ждать бесполезно. Где-то там от рук белок гибли его люди. Белая Райла убита, слишком много рыцарей пало при осаде Купеческого квартала. Нет, сейчас определенно нельзя было умирать. Медленно он отполз к ближайшему дому, после чего, опираясь на стену, попытался подняться на ноги, однако к горлу тут же подступила тошнота, голова закружилась и его вырвало. К тому же, опять заныла рана от впившегося в ногу шипа эхинопсиса, вот уже несколько недель не дававшая ему покоя. Отдышавшись и сделав пару шагов, он тяжело осел на землю, дальше решив передвигаться только ползком. До лечебницы оставалось каких-то жалких триста метров, нужно было только выбраться из переулка. Зажатый в руке меч служил ему якорем, с каждым рывком пригвождавшим уставшую руку там, куда она легла, тем самым помогая подтянуть оставшееся тело. Когда он дополз до угла крайнего в переулке дома, выходящего противоположными ставнями на площадь, в центре которой и располагался приют для всех раненых и больных, сражение снова стало оглушительно близким. Каждый звук отдавался пульсирующей болью в висках. «Еще немного, еще совсем чуть-чуть,» — повторял он про себя, но с каждым новым рывком усталость все сильнее завладевала телом, сковывая мышцы. Вдруг где-то совсем рядом раздался взрыв, сопровождавшийся истошными воплями. Зигфриду показалось, что голова его лопнула, как мыльный пузырь. Из ушей заструилось тепло, стекая по линии челюсти, по шее за шиворот. На какую-то долю секунды он потерял связь с реальностью. Когда Зигфрид очнулся, вокруг не было ни пожаров, ни трупов, ни пыльных улиц горящего города — только приятный мрак довольно большой комнаты, каменные стены и такой же каменный пол, холодивший спину сквозь тонкую подстилку, служащую постелью. Здесь, в бывшей обители Мелитэле царило другое звучание. Этот крохотный мирок был наполнен стонами умирающих, их несвязным бормотанием, гулкими шагами медсестер, их мягкими голосами. Рядом с ним замаячил темный подол. Девушка поднялась с колен, с наполненным водой тазом засеменила к ближайшему столику. — Как я здесь оказался? — спросил рыцарь единственное, что волновало его в тот момент. Заслышав тихий голос, медсестра слегка обернулась только для того, чтобы посмотреть, кому он принадлежал, и, выплеснув воду за окно, поставила таз на стол. — Вас принес Геральт из Ривии. Сказал, что нашел недалеко отсюда. Геральт? Он здесь? Неужели он тоже сражается? Но Зигфрид не помнил, чтобы видел ведьмака среди их войска. Значило ли это, что он сражался за скоя’таэлей, или так и не стал выбирать сторону и просто попал в Вызиму в разгар беспорядков. — Где он? Я бы хотел с ним поговорить. — Его здесь нет. Он сразу же ушел. Девушка вновь вернулась к нему, опустилась рядом на колени. Только сейчас он обратил внимание на то, что она не была монахиней, как большинство сестер в лечебнице Мелитэле. У нее были мягкие черты лица, черные глаза блестели в полумраке комнаты, из-под копны забранных в причудливую прическу каштановых волос выглядывали заостренные уши. — Вы эльфка? — удивленно воскликнул Зигфрид. Он как-то сразу не обратил на это внимание. — Да. Есть какие-то проблемы? — она печально улыбнулась, наверное, чтобы сгладить резкость вопроса. Зигфрид задумался, прислушиваясь к внутренним ощущениям. Ничего. Никакой неприязни или отторжения. Может, раньше он их и почувствовал бы, но сейчас он не чувствовал ничего, кроме благодарности. На лоб легла влажная травяная примочка, облегчая боль. — Нет, — наконец ответил он. — Просто ты помогаешь людям. Девушка вновь улыбнулась, после чего, осторожно приподняв его голову, начала обвязывать поверх трав полоску ткани, чтобы зафиксировать примочку на ране. — Я помогаю всем, кто нуждается в моей помощи. Здесь лечат каждого, кому это необходимо. Неважно, кто ты есть, главное, что ты болен или ранен и тебе необходим уход. Она закончила с повязкой. — Ну, вот, сейчас вам станет легче, а теперь, — она достала из-за пояса небольшой прозрачный пузырек и протянула ему, — выпейте это, чтобы уснуть. — Нет, нет, я не могу спать. Мне нужно вернуться и помочь ордену. Я уже гораздо лучше себя чувствую и премного вам благодарен. Зигфрид попытался встать и найти свой меч, но эльфка остановила его, резко положив руку ему на грудь. Жест был властным и сопровождался пристальным взглядом и сведенными к переносице бровями. — Никуда вы не пойдете. Вы еще слишком слабы, поэтому вам необходимо поспать хотя бы пару часов, чтобы набраться сил и чтобы рана затянулась. Она настойчиво протягивала пузырек, так что Зигфрид сдался и глотнул лекарство. То оказалось приятным на вкус и действовало успокаивающе. Веки сразу же потяжелели. Он чувствовал, что засыпает. Девушка склонилась над ним, удобнее устраивая его голову на подушке. Ее по-детски нежное лицо выплыло откуда-то из темноты, губы двигались, но, что она говорила, невозможно было разобрать. Потом они растянулись в улыбке. Сцена четвертая. Изменник. Они гнали его к самой границе Аэдирна, буквально наступая на пятки. Целая армия рыцарей Ордена Пылающей Розы во главе с Великим Магистром, словно гончие псы, прочесывали деревни и города, развешивали листовки с его портретом, подписанные: «Разыскивается живым или мертвым! Изменник, еретик, убийца!». Отрезая пути к отступлению — в любой деревне теперь знали его лицо, попробуй сунься, тебя тут же сцапают — орден окружал его со всех сторон. Теперь ему нельзя было показываться на глаза людям, пробираться приходилось лесами, низинами, вдоль берегов, где в любой момент мог напасть какой-нибудь утопец или кикимора и сожрать. Несмотря на то, что меч все еще был при нем, в руках ослабевшего от долгого бега, раненного и потерявшего много крови человека тот был совершенно бесполезен. Зигфрид даже подумывал бросить его, но не решался, — все же оружие придавало уверенности и увеличивало шансы выжить. Всю орденскую экипировку пришлось оставить в одной из деревень, где он скрывался пару дней, пока до нее не добрались его преследователи. Один из крестьян согласился обменять доспехи на льняные лохмотья, которые были менее приметны в отличие от ярко-красного облачения. Там же Зигфриду удалось залатать рану в бедре, остановив кровотечение, — рубанули его тогда знатно, распоров чуть ли не до кости. Поэтому сейчас он прихрамывал, что затрудняло передвижение: идти приходилось медленнее, нога постоянно болела. Из-за постоянной боли в ране, стертых до крови ногах и осознания, чем для него обернулась пошатнувшаяся вера и как несправедлива была к нему судьба, на глаза выступали злые слезы, но Зигфрид, смахивая их тыльной стороной ладони, продолжал упорно двигаться вперед. Куда ему теперь идти? Некуда. Совершенно некуда. Отныне для людей он никто, чужак, якшающийся с врагом. Он словно мертвец, который вдруг восстал из мертвых, а ему не рады даже в собственной семье: он уже не принадлежал их миру, потому что коснулся изнанки. И все же, несмотря ни на что, высшие силы помогали ему выжить, видимо, его роль на земле еще не была доиграна, и зачем-то он был нужен. На пути Зигфрид не встретил ни одного кровожадного монстра, только издалека примечал некоторых, но умудрялся спрятаться. Только один раз, когда он остановился у ручья перевести дух, из пещеры, что скрывалась за водопадом, выполз утопец, зашипел, бросился было на него, но Зигфрид, собрав оставшиеся силы, рубанул его мечом, так что тот рухнул в воду мешком, оставалось добить, проткнув грудину. Сил на то, чтобы вытащить из склизкого тела меч уже не было, единственное оружие пришлось бросить. К счастью, после этого случая удача опять бежала рядом. Интуитивное чутье вывело его к одному из притоков Понтара. На противоположном берегу располагался массивный лес недалеко от Флотзама. Единственные, кто теперь мог принять бывшего рыцаря, были нелюди, с которыми он боролся почти всю свою жизнь. Невероятная ирония. Иронией было и то, что примерно в миле от берега по воде двигались две лодки скоя’таэлей. Не раздумывая, Зигфрид бросился в воду. Та была холодная, тут же свело ногу, но он, не обращая на это внимания, продолжал отчаянно грести. К счастью, не было течений, которые значительно бы затрудняли движение. Если там Иорвет, то есть ничтожный шанс, что он узнает того глупца, с которым вел переговоры несколько месяцев назад и чье лицо теперь наверняка красовалось на воротах Флотзама рядом с лицом самого Иорвета. Если это были какие-то другие эльфы, то он получит стрелу. В любом случае сил скрываться у него уже не было. Постепенно от долгого нахождения в холодной воде тело начало неметь, превращаясь в один большой комок боли; вода обжигала кожу и сил не хватало даже на то, чтобы сделать вдох. Он пытался кричать, но изо рта вырывались только сдавленные хрипы. Перед ним стоял Великий Магистр Яков из Альдерсберга и мягко, по-отечески сжимал плечи, спрашивал достаточно ли сильна его вера, чтобы стать рыцарем, и хватит ли ему храбрости вступить в Орден Пылающей Розы. Мокрые, начинающие терять краску губы сами начали двигаться; Магистр не любил ждать. За его спиной взмывал к высоким сводам зала Вечный Огонь, рождая стоны и крики боли изменника веры, которого ждало только пожирающее плоть пламя. Он проплыл уже добрых полмили, когда был замечен. Эльфы всполошились, кое-кто вскочил, взводя луки, но стрелять они не решались, все же приближающееся к ним человеческое существо не выглядело враждебно, скорее наоборот — очень жалко. Лучники внимательно посмотрели на своего предводителя, ожидая приказа убить незваного гостя, но Иорвет продолжал вглядываться в гладь воды, на которой маячила светлая стриженая макушка. Смутная мысль, что он уже видел эту макушку ранее, мелькнула в голове. — Ждите, — сказал он лучникам, те синхронно кивнули. Человек был ближе и ближе, но явно уже выдохся, потому что приближался так медленно, что казалось, стоял на месте. — Не думаю, что он представляет опасность. Давайте, вытащим его, — вновь сказал Иорвет и приказал развернуть лодку и направить в сторону плывущего человека. Когда незнакомца наконец втащили в лодку, тот был уже весь посиневший, но продолжал цепляться за жизнь. В заострившихся чертах лица, со светлыми, стриженными под горшок волосами, узнавался тот рыцарь-переговорщик, впавший в немилость. Зигфрид. Иорвет никогда бы не подумал, что следующая их встреча произойдет на скоя’таэльской лодке, а не на поле битвы, да еще и при таких обстоятельствах. Мужчина все еще был в сознании, но начинавшаяся лихорадка помутила разум. Тот бредил. Посиневшие губы продолжали шептать одну и ту же фразу. Наклонившись ближе, Иорвет смог расслышать повторяющуюся снова и снова мантру. — Достаточно ли сильна твоя вера, мой мальчик, достаточно ли сильна твоя ненависть. *** Все, что видел Зигфрид в глазах стоявшего перед ним Великого Магистра, была отеческая строгость, смешанная с нежностью и укором, ощущая которую невольно начинаешь оценивать, насколько взросло ты выглядишь в этих глазах, не кажешься ли все еще несмышленым ребенком, с не обсохшим на губах молоком. Та самая, которой ему никогда не хватала в собственном отце. Зигфриду шел шестнадцатый год. Он был уже достаточно взрослым и мысленно оставил юность и ребяческую дурость позади, может, и не по доброй воле, но уверенно и категорично. После гибели отца от лап мантихоры они с матерью остались одни, вели скромное существование на все остатки денег, что имелись, а таких было немного. Род их со временем обеднел, утратив былое величие, а Эйк из Денесле прославился тем, что блистал благородством и за убийство чудовищ не брал ни гроша. Конечно, благодарные жители селений предоставляли семье славного рыцаря и кров, и пищу, но то было при жизни. Теперь же после его смерти нечего было и наедятся, что на их долю перепадет хотя бы толика той доброты, которую дарили люди, пока у них был шанс верить в то, что их доброта окупится сполна и деревня избавится от какой-нибудь мешающей всем жить твари. Еще в былые времена, когда отец был жив, ему пророчили стать рыцарем, и Зигфрид никогда не отказывался от данной идеи, с горделивой важностью слушая восхищенные возгласы, расхвалившие его развитые не по годам способности и обещающие великое будущее, что буквально на роду было написано. Видимо, час пробил. В Редании, откуда они с матерью были родом, обосновался один из известнейших рыцарских орденов той эпохи — Орден Пылающей Розы, куда мечтали попасть многие юноши, решившие посвятить свою жизнь служению Вечному Огню и борьбе со всякой мерзостью, однако удавалось это далеко не всем. Орден придерживался строгих порядков, отдавался культу всей душой и сердцем. Каждый желающий пополнить его ряды должен был для начала пройти испытания в том числе и верой, чтобы стать монахом с мечом и облачиться в красное сукно с горящим на груди алым цветком. Зигфрид был уверен в своих силах. Помимо того, что с самого детства отец каждую свободную от охоты минуту посвящал воспитанию сына в духе рыцарей, славивших их род, и в соответствии с кодексом чести, он и сам понимал, что нужно для того, чтобы стать тем, кем хотел, чтобы он стал, отец. Именно поэтому вся отцовская библиотека с множеством разнообразных трактатов о монстрах была изучена вдоль и поперек. И вот теперь ему наконец удалось добиться аудиенции самого Великого Магистра. Тот был сравнительно молод для такого высокого поста. Несмотря на то, что возраст Якова из Альдерсберга было трудно определить, все же чувствовалась свежесть, исходившая от него. Молодость читалась в теплых глазах, мудрость проступала морщинами на лбу и в уголках рта. В том, как дружелюбно он принял долговязого подростка, державшегося перед ним с напускной уверенностью и решительностью, словно перед ним стоял уже полноценный рыцарь, почти равный ему, было что-то до ужаса приятное. Располагающее к себе. Зигфрид чувствовал, что уже любил его всем сердцем; что любовь, не до конца отданная отцу, слишком рано покинувшему его, млела в груди. — Так значит, ты хочешь стать рыцарем, Зигфрид из Денесле? — вновь обратился к нему мужчина, и в глазах юноши он уже был героем. — Да, я бы очень хотел продолжить дело отца и также, как и он, помогать людям. Рука легла ему на плечо, чуть сжав. Зигфрид замолчал, решительно поднял голову. — Ты же понимаешь, что одного желания недостаточно? Я знал твоего отца. Он был достойным человеком, и я рад, что ты решил встать на тот же путь, что и он. Однако твой отец не принадлежал ни к одному из известных орденов, поэтому был волен поступать как ему заблагорассудится или как того требовал его собственный кодекс. Но здесь все совсем иначе. Вступив в орден, ты станешь частью великой цели, что значит беспрекословное подчинение Великому Магистру, преданное служение Вечному Огню, никакой жалости к врагам, воспевающим грех и языческие молитвы. Хватит ли тебе веры, Зигфрид? Достаточно ли она сильна, мой мальчик? И хватит ли тебе храбрости встать на праведный путь и следовать ему на протяжении всей жизни, не поддаваясь соблазнам и отвергая страсти? Все зависит от ответа, который ты дашь на эти вопросы. Позади Великого Магистра заключенный в огромную чашу разгорался пожар, достигая оранжевыми языками витражей. Зрелище поистине завораживающее. Мужчина перехватил его взгляд, мягко усмехнулся, после чего, все также не убирая с плеча руку, подвел его к этой чаше, содержавшей в себе, казалось, всю мощь мира. — Ты это видишь, мой мальчик, — фраза должна была прозвучать как вопрос, но прозвучала как утверждение. — Начало всего сущего, живущее в этом сосуде. На нем все зиждется. Только Вечный Огонь способен править человеком, что впустил его в свою душу, вести вперед, наполнять силой сердце, давно утратившее надежду. Только он сможет побороть Великий Хлад. Зигфрид осторожно повернул голову, почти любуясь благоговением, отразившимся на лице Великого Магистра при взгляде на святыню. Мужчина, почувствовав на себе внимательный взгляд, тоже повернулся и посмотрел на юношу. — Ты нашел ответы на мои вопросы? — мягко спросил он. Вновь ощущался отеческий, наставительный тон. Великий Магистр уже и сам знал ответ, который собирался дать юноша. Зигфрид утвердительно кивнул. Мать будет им гордиться. — Уверен, из тебя выйдет отличный рыцарь. *** — Поверить не могу! — Зигфрид был сбит с толку и абсолютно раздавлен. За Саламандрами стоял Великий Магистр ордена — человек, которого он уважал больше всех на свете, за которым безоговорочно следовал и которого считал вторым отцом. Удар был под дых, такое чувство, словно вырвали почву из-под ног. Ведь его же вел Вечный Огонь, разве он мог указать неверный путь? Или он настолько ослепил Якова из Альдерсберга, что тот сам не заметил, как свернул с тропы и вышел прямиком к пропасти, куда привел и остальных рыцарей, следовавших за ним, как дети за крысоловом. Не зная, что сказать, Зигфрид растеряно смотрел на Геральта, стоящего рядом с телом убитого им Магистра. — Во что? В то, что главную роль во всем этом играл глава ордена, или в то, что так глубоко заблуждался? — произнесенные ведьмаком слова бьют по больному. Тот словно в душу смотрел своими пугающими желтыми глазами. Повиснув в воздухе, вопрос так и остался без ответа. *** Сквозь абсолютно белую пелену отчетливо проступали птичьи черты Иорвета. На лбу у того блестел пот, а шрам побелел от напряжения, исказившего лицо. Больше Зигфрид ничего не видел. Боль, пронзающая все его тело, разъедала сетчатку, ослепляя. Сильные руки удерживали запястья, вдавливая в некое подобие лежбища, не позволяя цепким пальцам добраться до пылающего адским огнем горла и разорвать в надежде избавиться от боли. — Заткнись и терпи! — приказывал властный голос, однако легче от этого не становилось. Его словно выворачивало наизнанку, скручивало, подобно простыне в руках грузной прачки. Каждый чертов мускул, каждый сустав горел и желал вырваться из-под кожи, боль струилась по венам, заполняя все доступное пространство. — Что. За. Дрянь, — пользуясь временной передышкой, прохрипел Зигфрид прямо в лицо эльфу. — Вы. В меня влили? Новый приступ боли заставил его замолчать, до скрежета стиснуть зубы, чтобы подавить готовый сорваться с губ крик. Все заново. Все опять началось заново. Этот нескончаемое поток захватывал с головой, как только он начинал верить, что все наконец закончилось. Неужели опять? Неужели опять кнут свистит и бьет по спине, умерщвляя плоть, Сомнения. Сомнения. Кто посеял в его душе сомнения? Терпи, рыцарь, кровоточащая плоть не хранит греха. — Не в твоих интересах задавать вопросы, — никакого кнута, вновь эти каменный стены, вновь это напряженное лицо. Зигфрид узнал его — именно с ним он разговаривал пару месяцев назад около Флотзама. Эльф совсем не изменился с тех пор. Так много времени прошло с их последней встречи, но кажется, что все это случилось только вчера. Лес, трупы караульных, нацеленная в грудь стрела, насмешливый тон. — Если не хочешь умереть от заражения крови, придется потерпеть, — уже более миролюбиво произнес Иорвет. Что-то мягкое и влажное легло на лоб, холодило разгоряченную кожу, облегчая муки. Эльф смотрел куда-то над его головой, к кому-то обращался. Они обменялись несколькими фразами на непонятном языке. Похоже, второй голос принадлежал девушке — звонкий, почти детский. Потом все внимание вернулось обратно к нему. Зигфрид тяжело задышал, чувствуя, как тело освобождается от боли. — Ну вот и все. Жить будешь, рыцарь. Сцена пятая. Покой. Прошло уже четыре месяца с тех пор, как он попал в скоя’таэльский отряд и обосновался здесь, пытаясь скрыться от погони, которая теперь казалась далекой и почти иллюзорной. Словно долгие дни скитания в лесах и болотах с одной лишь пульсирующей в голове мыслью: «Бежать!» — были всего лишь сном, и теперь этот сон забывался, погребенный под суетой привычных будней. Даже жизнь среди белок отныне была для него привычной. Изначально было тяжело. Ему не доверяли, часто относились с презрением и открытой враждебностью, но со временем человек среди нелюдей стал обыденностью, частью каждодневного полотна, тем более их жизнь и без того была насыщена событиями, некогда заострять внимание на чужаке. Во многом ему, конечно, помог Иорвет, убедивший всех остальных в том, что он не засланец от людей, умело притворявшийся беглецом. Откуда в самом Иорвете была такая уверенность, Зигфрид не знал. — Такой идиот, как ты, не может быть шпионом, — любил отвечать предводитель белок, когда он его об этом спрашивал. Большего от него добиться было невозможно, но в любом случае Зигфрид был ему благодарен. Со временем они нашли общий язык, несмотря на то, что сначала это казалось невозможным. Как и любой эльф, Иорвет был слишком гордым. Гордость подогревала ненависть, не позволяла терпеть постоянное присутствие врага, пусть тот и не представлял особой угрозы. Когда, Зигфриду позволили стать полноценным членом отряда, хотя и очень неохотно — Иорвет чах над ним, как дракон над яйцом, заставляя отсиживаться в пещерах и не лезть никуда — ему был вручен его же меч, оставленный в их первую встречу в качестве трофея. Так ему ясно давали понять, что в стрельбе из лука он никуда не годится и никогда не сможет научиться им владеть должным образом. Оружие знает своего хозяина. Помимо возвращения утраченного меча, следствием обретенной привилегии стало то, что они с Иорветом стали проводить гораздо больше времени вместе. И хотя в отряде был определенный круг эльфов, знающих толк в сражениях и выполнявших функции некоего совещательного совета, отрицать превосходную осведомленность Зигфрида в военном деле не было смысла. Или, может, ему все еще не доверяли, поэтому решили держать ближе, чтобы быстрее раскусить. Зигфрид предпочитал склоняться к первому варианту. — О чем ты думаешь, человек? — знакомый голос вытянул его из мыслей. Иорвет сел напротив, пытливо вглядываясь в чужое бледное лицо. Зигфрид пожал плечами. Они были одни, остальные легли спать или ушли в лес. Костер давно погас, когда внезапно зарядил дождь. Уйдя глубже в лес, отряду пришлось разбить лагерь на поляне, точно такой же, какой когда-то был разбит на болотах отрядом Яевинна. Это сравнение наводило Зигфрида на мрачные мысли. Из раза в раз мысленно он возвращался к разговору с Геральтом перед тем сражением, что произошло в окрестностях Вызимы. Тогда ведьмак сказал ему, какую бы сторону не выбрал — везде война. Сейчас Зигфрид думал, что в чем-то ведьмак все же был прав. Сменив сторону, он опять взялся за меч. Однако, оказавшись на этой стороне, Зигфрид чувствовал, что открыл для себя что-то новое. Какую-то иную часть мира, ранее не доступную взору, скрытую за ярким пламенем. Пусть даже для людей они были всего лишь лесными бандитами, заслуживающими смерти. Иногда он ловил себя на мысли, что восхищается Иорветом. Тот был прирожденным лидером, знающим и ощущающим нутром тех, кто стоял рядом с ним, сжимая лук, хорошо слаженным, умным. За ним хотелось следовать, но не так как за Яковом. Не слепо, не безропотно. — Тебе когда-нибудь говорили, что ты очень красив? Иорвет равнодушно ответил. — Для людей все эльфы красивы. Это единственное, что вы в нас цените. Зигфрид не нашелся, что сказать на очередной выпад в сторону людей. Невольно он коснулся рукой щеки эльфа, проводя вдоль шрама, словно завороженный. Иорвет ловко перехватил его руку, поднес к губам, поцеловал ладонь. Легко, на удивление нежно, осознанно. Так, что можно подумать, это не просто случайный порыв, а само желание. Что бы это ни было, оно было совершенно несвойственно этому воинственному эльфу, и уж тем более не в отношении человека, но с ним Иорвет был именно такой. Здесь и сейчас. — Это неправильно, Иорвет, — Зигфрид попытался вырвать руку, но эльф только крепче сжал ее. — А ты всегда заботишься о правильности? И снова вопрос, на который он не может ответить. Эти странные нелюди все такие проницательные, что могут одной короткой фразой, небрежно брошенным вопросом сбить с толку? Или просто он сам настолько потерян, что не может разобраться с тем, что творится внутри и вовне, поэтому каждый вопрос превращается в неразрешимую загадку? Зигфрид так давно не дарил любовь кому-то, кроме Вечного Огня, что совсем забыл, каково это чувствовать тепло живого тела, губы, скользящие по разгоряченной коже. Он тянулся к Иорвету, потому что этот эльф единственное, что было для него понятно и что казалось достаточно надежным. Однако он все же оставался монахом, отдавшимся вере, непреклонным перед грехом и страстями, сбивающими с пути. Позволяя Иорвету быть так близко, он второй раз предавал собственную веру. Как бы ни старался он отречься от нее, убедить себя, что не тот путь правильный, по которому она ведет, снова и снова возвращался к одному единственному выводу — неправы здесь только люди, такие, как Яков из Альдерсберга или этот мерзавец Де Ветт. Извратившие ее, сделавшие своим оружием в борьбе с воображаемым злом. Он не мог отречься от веры. Но и от Иорвета отречься он тоже уже не мог. Сцена шестая. Память. — Откуда в тебе столько ненависти, Иорвет? — перед ним собственной персоной стоял знаменитый Белый Волк. Подобно двум янтарным самородкам, из-под капюшона, отбрасывающего тень на бесстрастное лицо, блестели кошачьи глаза. Предводитель отряда скоя’таэлей презрительно фыркнул. — Будешь учить меня жизни, ведьмак? Не ты ли вечно принимаешь нейтральную сторону, пытаясь избежать сражения, а после становишься личным телохранителем человеческих королей. Я не нуждаюсь в твоих советах. Хочешь помогать мерзкому борову Лоредо в его гнусных делах — твое дело, но знай, что остаться в стороне на этот раз не удастся. До этого стремительно накалявшееся между ними напряжение, наконец, лопнуло, что было неизбежно. Глаза Геральта гневно сверкнули; голос стал грубым. — То, что Лоредо мерзавец, я и без твоей помощи понял, однако это не меняет того факта, что вы убиваете обычных людей, не влезающих в ваши расовые разборки! Не все люди отвратны, несправедливы и жестоки: есть те, кто понимает, что отличия между нами невелики, будь ты человек, мутант, эльф или кто еще, и есть те, кого еще можно образумить. Я знал одного рыцаря- Предупреждая дальнейшие слова, Иорвет вскинул руку. Белый Волк осекся. — Не нужно, — процедил эльф, сглатывая подступивший к горлу комок. Сердце болезненно сжалось. — Я тоже его знал. *** Иорвет был в отчаянии. Ребята из его отряда много кого вытаскивали с того света, но эта рана была безнадежна. Лезвие вошло прямиком в легкое, он потерял слишком много крови, которая все еще продолжала проступать кровавой пеной на губах, стекая по щекам и подбородку. Если бы только Иорвет добрался сюда чуть раньше, скоя’таэли смогли бы отбиться, и жертв было бы гораздо меньше, а Зигфрид не лежал бы перед ним, захлебываясь собственной кровью. Нападение оказалось слишком внезапным, никто не предполагал, что Лоредо устроит такую подлость, несмотря на то, что подлости ему было не занимать. Зигфрид лежал неподвижно, каждый вдох давался ему с трудом и сопровождался сипением. Покоившаяся на ране рука судорожно дрожала, сползала то вниз, то вверх, словно ища поддержки, так что, опустившись на колени, Иорвет аккуратно сжал холодную, влажную кисть своей рукой, переплетая их пальцы. Та перестала дрожать. — Ты храбро сражался, Зигфрид, — все, что смог выдавить из себя Иорвет. Кашель сотряс тело мужчины, которое, казалось, сжалось, стало совсем хрупким в ожидании встречи со смертью; вновь горлом пошла кровь, так что пришлось повернуть его голову на бок, чтобы та вытекала, не забивая дыхательные пути. Точно также, капля за каплей, жизнь покидала его, оставляя после себя опустевшую оболочку, предназначенную для того, чтобы пройти короткий отрезок пути на земле, отведенный самой слабой расе — слабой не духом, а только телом; оно слишком быстро изнашивалось. За душу смерть не отвечала. Куда она теперь отправится и где найдет приют, никто не мог сказать наверняка, а верили ли люди в душу и, если да, то, что с ней случалось после того, как она покидала временный земной сосуд, Иорвет не знал. Может, эти странные последователи культа Вечного Огня прибрали к рукам звезды и всем говорят, что именно ими станут после смерти примкнувшие к их рядам. Если это так, то Иорвет вовсе не против, если Зигфрид станет звездой. Почему-то он был уверен, что так оно и будет. Вера в Вечный Огонь все еще жила в сердце рыцаря, хотя тот сражался и умер под знаменем скоя’таэлей. *** — Чего ты добиваешься, Зигфрид? — перед тем, как произнести его имя, Иорвет замялся, чуть было по привычке не бросив «dh’oine», слово, в которое он вкладывал слишком много ненависти. Однако вопрос все равно прозвучал довольно грубо. — Сражаться вместе с нами, со скоя’таэлями, обнажая меч против собственных собратьев, против своей глупой веры, которая все еще сильна в тебе? Эльф отвлекся на раненного накера. Схватил его за голову, после чего бросил вниз, на поляну. Тут же из кустов вылезла жирная эндрига, все это время ожидавшая ужина. Тварь стремительно поползла в сторону испуганного накера, понявшего, какая участь его ждет. — Нет, я не могу тебе этого позволить. Избавившись от бледного уродца, эльф вновь вернулся к пещере, около которой ждал его Зигфрид. Лицо последнего недовольно вытянулось. — Ты мне не доверяешь? — Не в этом дело, просто- — Хочешь, чтобы я всю оставшуюся жизнь отсиживался в пещерах, как какой-то трусливый крысеныш? Однако это не в моих принципах, и, может, ты и считаешь меня чужаком, недостойным стать полноценным членом твоего отряда, но я все же прожил долгое время с мечом в руках, отстаивая идеалы ордена, и не могу просто так сидеть в темном углу. Я все-таки рыцарь. — Никакой ты не рыцарь! За твою голову твой благочестивый орден назначил приличную цену, так что хватит уже об этом, — Иорвет буквально выплюнул эти слова. Лицо его сильнее побелело, шрам налился кровью и теперь ярко горел, молнией рассекая щеку. Оба замолчали, все также продолжая стоять перед входом в пещеру. Наконец, Иорвет нарушил ставшую слишком вязкой тишину. — Завтра мы попытаемся проникнуть в гавань и захватить купеческий корабль — не достаточно благородно для рыцаря, да? — эльф усмехнулся. — Но если хочешь, можешь пойти с отрядом. *** Склонив головы, остальные эльфы стояли рядом с их предводителем. Молча внимали его скорби. С каждым слабым вдохом, рискующим быть последним, сердце Иорвета ожесточалось. Он закрыл Зигфриду глаза, стер с лица кровавую слюну, чувствуя, как растет внутри ненависть, то и дело пуская все новые и новые корни, крепнет и вырывается наружу. Сначала люди отняли у его расы величие, сделав бледными бродягами, вынужденными скрываться в лесах или жить, как собаки, в грязных кварталах, затем окончательно отняли уважение и растоптали достоинство; теперь они продолжали отнимать все остальное. Зигфрид стал тем, кого он, жалкий остроухий, ничтожный разбойник и убийца, смог отнять у людей. Но и тут они пришли взыскать неоплаченный долг. Теперь с ним остались одни лишь готовые умирать за него эльфы.