Собрать по осколкам

      Лениво изогнувшись и наклонившись, месяц источал желтовато-белесое сияние, словно тоже как-то неохотно. То и дело он путался в слоистых серых тучах, ненадолго задерживая их, торопящихся путников. Он утопал в них, угасая, и снова выныривал, как будто непостоянная и капризная барышня, опять отстраненно и холодно делился своим светом, с презрением оглядывая землю. Ему вторили и звезды, разбросанные по небу чьей-то огромной ладонью. Они скромно мигали, уходя все дальше, прячась от наступающих холодов, видимо, наивно полагая, что могут от них погаснуть.       Ветер разгулялся, разрывая остывший воздух своим обезумевшим воем. Он с силой гнал вперед облака, ласкал холодными прикосновениями землю, с каждым днем все больше бледневшую от таких ухаживаний. Он с надрывными криками цепко хватался за ветви огромных деревьев, которые начинали устало стонать спросонок. Порывами атаковал неприступный древний замок, лишь немного забавляясь сквозняками, которые удавалось запустить в каменные стены. Он полз по башням, свища и завывая у каждого окна, оставляя на стекле собственные морозные отпечатки.       Этот жалобный скулеж никто не слушал, мерно посапывая под одеялами, натянутыми до самого носа. И лишь Сириус, сидевший у самого окна, понимающе ловил каждый звук, смотря и на бледную землю, и на избалованный месяц, и на испуганные звезды. Вот только сам он ветру ничего объяснить не мог. Но отчего-то прижимаясь лбом к ледяному стеклу, запотевающему от дыхания, чувствовал себя так же одиноко и паршиво.       Почему просто не убежать? Не улететь куда-то? Это же так просто. Забыть, отбросить все, что было с тобой раньше, стать ледяным изваянием и просто наслаждаться залихватской жизнью без определенного смысла. Неужели это хуже, чем бесконечно думать, бесконечно чувствовать, бесконечно сомневаться? Он не знал. В душе шла война, каждый день новая битва. Часть его прежнего умирала, оставляя лишь скорбное воспоминание, а на ее место приходило что-то новое, неясное, размытое, пугающее. И этого чувства становилось так много, что можно было захлебнуться и убить задыхающийся рассудок.       Он уже абсолютно не понимал, к чему идет, чего добивается и чего желает на самом деле. Разум уже давно твердил одно и то же, его заезженную пластинку было невыносимо слушать. Все больше Сириус обращался к своим чувствам, проклиная откуда-то зародившуюся в нем сентиментальность, но продолжая утопать в неизвестности. Так хотелось угнаться за светлым огоньком вдалеке, который ускользал из ладоней каждый раз, как только протягивал к нему руку. Но все вокруг в очередной раз глушило этот свет.       И оставалась лишь ночь. Неприветливая и промозглая, в руки которой он готовился сдаться, чтобы уничтожить собственное сердце, не осознавая, что оно единственное указывает верный путь. Смиряясь с выбранным решением, он все больше мрачнел, глубже погружался в себя, холодел внешне. Хотя изнутри что-то нещадно царапалось и рвалось наружу с жалобным ревом. Оно тянулось всеми силами к той, от которой сейчас так пахло ложью и болью, которую она несет. Наверное, проще было бы напиваться каждый день и выкуривать по сигарете каждый час, чем и дальше мучиться от этого непреодолимого ощущения.       Хотелось истошно кричать, разбивать ударами о стены руки, впадая в отчаяние. Забываться или не понимать, что давно уже в тупике. Если это и есть любовь, то вкус ее настоящая дрянь. Словно кто-то назло вместо соуса добавил керосин, уже занося руку со спичкой. У Сириуса складывалось впечатление, что осталось совсем немного, прежде чем его поглотит это пламя. А он не знал, готов ли заживо гореть. Будь все намного проще, он бы даже не думал об этом, а кинулся в этот пожар без оглядки.       Издалека послышался мерный глухой стук часов, пробивающих ровно двенадцать. Блэк устало провел ладонями по лицу и поднялся на ноги. Пора. Нужно было идти. Он осторожно снял мантию со спинки стула и достал из-под кровати мятый сверток. И прежде чем открыть дверь, он взглянул на кровати друзей с какой-то тоскливой решимостью. И готовый уже сделать шаг за пределы комнаты, он резко замер, услышав насмешливое хмыканье.       — Куда это ты собрался? — спросил шепотом Люпин, приподнявшись на локтях и щурясь от полоски света, попадающей на его лицо из приоткрытой двери.       — Хочу выпить, — безразлично пожал плечами Сириус, почти не теряя самообладания.       — Так и спиться можно, придется спасти тебя от участи алкоголика. — Лунатик криво усмехнулся, резко сел, отбросив одеяло, и сунул ноги в тапочки.       Блэк онемел от этого предложения, пока не заклокотал внутри и не поспешил выйти из комнаты, чтобы хотя бы внешне выглядеть невозмутимым. И в то время, как он доставал из потайной ниши в гостиной бутылки сливочного пива, Ремус в накинутом халате уже спустился вслед за ним и уселся в одно из кресел у камина. Сириус замер на мгновение, прикрыв глаза, и только после этого с натянутой ухмылкой развернулся к другу и подошел к нему с протянутым напитком.       — Не спится? — сделав глоток, сказал Рем, нарочито спокойно и будто бы безразлично.       — А тебе? — дернув бровью, ответил Бродяга.       — Полнолуние скоро, ты же знаешь, я чутко сплю. Так все-таки? Или, может быть, у тебя планы на ночь? Вижу, ты и мантию Джеймса с собой прихватил.       — У меня встреча, — холодно произнес он, сильнее сжимая в руке комок волшебной ткани.       — Свидание? — удивленно просил Люпин.       — Именно, — прожигая собеседника взглядом, Сириус отхлебнул добрую четверть бутылки.       — И с кем же?       — Ты же знаешь, я стараюсь не забивать свою голову ненужными именами, — чуть изогнул он губы в едкой усмешке.       — Не верю, что мой друг — такой циник. Хотя бы опиши ее, может быть, я ее знаю, — в тон ему ответил Люпин.       — Вряд ли.       — Ну все-таки?       — Что ты хочешь от меня, Ремус? — закричал он, резко вскочив на ноги, отбросив недопитую бутылку на ковер рядом с местом, куда свалилась мантия-невидимка. — Что тебе нужно?       Лунатик смотрел на юношу, замершего перед ним, тяжело дышащего и кипящего от ярости и отчаяния. Ветер расшибся об оконное стекло, взвыв особенно тоскливо. И Люпину почему-то стало очень холодно и очень одиноко, словно Сириус заполнил собой всю гостиную.       — Что с тобой происходит? — обеспокоенно спросил Ремус.       — А что ты хочешь услышать? — грубо оборвал Блэк, делая несколько широких шагов в сторону окна.       — Объяснение, которое стоило бы твоих метаний, волнений всех окружающих и бешенства Джеймса по поводу того, что ты отмалчиваешься. — Он тоже встал на ноги, всматриваясь в ссутуленную спину Сириуса.       Воздух замер, и температура стремительно падала куда-то вниз. Одному казалось, что он никогда не услышит ответ, а другому — что он никогда не сможет произнести хоть что-то. Плечи Сириуса еще больше опустились, искорежились, как будто он очутился в теле дряхлого старика, как будто что-то тянуло его вниз.       — Ты счастлив? — глухо произнес он наконец, не оборачиваясь.       — Но, — начал было Ремус.       — Ответь.       — Да, наверное. Я давно не чувствовал себя так хорошо, — нетерпеливо поддавшись, ответил он.       — Ты любишь Доркас?       Гриффиндорец опешил, нахмурившись и стушевавшись.       — Да, — севшим голосом ответил он. — С ней я чувствую себя по-настоящему живым. Благодаря ей я счастлив.       Сириус повернул в его сторону голову, согнувшись словно от ревматизма. На лице его плясали тени от огня в камине. И ему хотелось верить, что это его маска и что за ней не видно того, что он так пытался спрятать. Когда же это все прекратится, боже?       — Вот и я тоже люблю. Гермиону, — хрипло произнес он. — Только счастья мне эта любовь не приносит.       — Ты боишься, что это не взаимно? — тихо спросил Лунатик.       — Это последнее, чего я могу опасаться, — уже даже без тени насмехающейся над своим же горем ухмылки, он кинул в руки Ремуса кольцо, которое до этого крутил между пальцев.       — Что это? — недоуменно рассматривая украшение, спросил он.       — Ты же знаешь трансфигурацию на «превосходно», не разочаровывай старушку Минни, — снова отворачиваясь к окну, сказал Сириус.       Люпин достал свою палочку, занес дрожащую руку над перстнем и произнес нужное заклинание. На колени тяжело легла книга в кожаном переплете с мрачным древним гербом.       — Открывай ее, — ответил Блэк, ощутив на себе вопрошающий взгляд. — Она из библиотеки в поместье моей семьи, написана моим далеким предком. Все его труды созданы в единственном экземпляре и хранятся только в нашем доме. Но ту, что у тебя в руках, я нашел в ее кабинете. Родовая магия сильнее обычной. Я почувствовал ее, потому что во мне течет кровь Блэков. Выкрасть она ее не могла, уж я-то знаю. Так скажи мне, Лунатик, как же книга могла оказаться в ее руках?       Ремус в растерянности листал страницы древней книги, чем больше прочитывал, тем быстрее мелькали строки и тем сильнее он чувствовал подступающее отвращение и непринятие.       — И все, что она о себе рассказывала — ложь. Я не вылезал из библиотеки: ни в одном справочнике, ни в одной газете даже не упоминается о нападениях во Франции в последние лет десять, даже отдаленно напоминающих террор Волан-де-Морта. Ничего. Абсолютная пустота. Кто она такая, откуда на самом деле, зачем здесь, как связана с моей семейкой? Ни черта не известно, — с досадой закончил он.       — Ты подозреваешь ее в связях с Пожирателями? — устало откинувшись на спинку кресла, спросил Люпин.       — Сам не знаю, в чем я ее подозреваю, — прижимаясь лбом к оконной раме, ответил он.       — Может, рассказать Дамблдору, он, наверняка, знает, как поступить? — неуверенно предложил Рем.       — Не могу. Я все еще верю, что совершаю глупые ошибки, и надеюсь, что это одна из них. И если это так, я предам ее и себя и не оставлю ей шанса. Или же я просто пытаюсь так оправдать свою слабость.       — Тогда поговори с ней начистоту, позволь ей попробовать объясниться.       — Что я могу спросить у нее? Что? — горестно проговорил Блэк, закрывая глаза.       Ветер налетел на замок с новой силой, ударив Сириуса по лицу пробравшимся сквозняком, снова истошно завопил. На земле снег вычерчивал неясные фигуры, укладываясь легкими складками. И месяц совсем погряз в тяжелых тучах, которые закрыли собой и далекие звезды.

***

      Свет легкой дымкой проникал сквозь витражные окна, очерчивая сиянием зависшие в воздухе пылинки. На пол и столы ложились размытые светлые полосы, одна из которых умастилась на юноше, сидевшем за первой партой. Перо в его руке периодически замирало, когда он перечитывал строки из книги перед ним, потом снова начинало поскрипывать, выводя витиеватые буквы. Он прикрывал ладонью глаза, чуть щурясь от беззастенчивых лучей, щекотавших его веки. И все равно продолжал сидеть на этом месте, бросая частые внимательные взгляды на девушку, расположившуюся за преподавательским столом.       Гермиона перебирала огромную стопку официальных бумаг, которую утром передала заместитель директора. Ставила подписи, хмурилась, вчитываясь в формулировки; потирала переносицу, кладя перед собой новый лист пергамента. Она специально отодвинулась на самый край, чтобы солнце не мешало ей работать. Из-за кипы бумаг иногда поглядывала на Регулуса, который в последнее время скрашивал ее ужасное настроение. Странно говорить о человеке, с которым постоянно настороже, в таком контексте.       С разрешения Грейнджер он все чаще стал работать над своим проектом в ее кабинете, пока она занималась своими делами. Так он мог в случае проблемы сразу задать вопрос или уточнить что-то. И они имели прекрасную возможность наблюдать друг за другом. Иногда возникающие вопросы превращались в настоящие дебаты, в которых каждый из них пытался убедить другого в правильности своих суждений. В большинстве случаев побеждала Гермиона, после гордо улыбавшаяся и заправляющая привычным жестом пряди за уши.       Но в последний раз в выигрыше оказался Регулус, не без надменности задиравший подбородок весь следующий день. Гермиону это забавляло. Она даже забывала на секунду про то, что это молодой Пожиратель смерти. Ведь, в сущности, он еще просто шестнадцатилетний подросток с максимализмом и амбициозностью в огромных объемах и верой в то, что сможет изменить этот мир. Иронично, что и Грейнджер оставалась такой же.       Если Блэк задерживался у нее до вечера, девушка ставила на огонь чайник и доставала из тумбочки горький шоколад, как оказалось, единственный десерт, который без отвращения поглощал Регулус. Тогда они оба откладывали работу и разговаривали. Гермиона рассказывала кое-что о себе, поощряя интерес юноши, а он, в свою очередь, делился планами на жизнь, конечно, умалчивая об основной деятельности. Наверное, Грейнджер нашла в этой рутине свое спасение и оправдание постоянных побегов от Сириуса.       Она, как человек до потеющих ладоней боящийся темноты, каждую ночь клянется себе, что в этот раз свет будет выключенным, но на утро все равно просыпается с горящей лампой на тумбе. Инстинкт ли самосохранения или простая трусость заставляли Гермиону исчезать сразу же, как только к ней направлялся гриффиндорец. Ей казалось, что разговор будет малоприятным, скорее отвратительным, с мерзким привкусом лжи на языке. Лгать не хотелось, но и правду говорить нельзя. И пока она бежала, он почему-то продолжал ее искать, пытаться ловить в коридорах на переменах и после занятий Ордена.       Он злился, и она это знала, еще больше пугалась всего. Но как только пыталась пойти в его сторону и покончить с этим, ноги подкашиваясь вели ее в потаенные уголки замка, пока трясущиеся ладони цеплялись за стены и колонны. Иногда она думала, что лучше бы он уже наконец успел ее поймать, только бы прекратились эти затянувшиеся игры в кошки-мышки. Гермиона очень хорошо понимала, что встреча случится, нельзя вечно отсрочивать ее, когда с другой стороны на ней так настаивают.       Каждый день выкачивал из нее силы, и искать новые источники было негде. Девушка плыла по течению какой-то бурной горной реки, расшибая кости о встречающиеся камни, и надеялась, что где-нибудь ее вынесет на берег с твердой почвой. И когда она закрывала глаза, жмурясь от подступающих слез, ей хотелось, чтобы там ей протянули руку. Но каждое утро приходилось прощаться с далекими мечтами и в очередной раз гадать, когда же она достигнет точки невозврата, когда она уже не сможет убежать?       Регулус поднялся со своего привычного места, сложив в стопку исписанные пергаменты и книги, убрал их в сумку. Смахнув с лица челку, он наконец вышагнул из полосы света в направлении Гермионы, лишь искривившись от неприязни к яркому свету, который пришлось вытерпеть. Девушка оторвала взгляд от очередного документа об изменениях в СОВ, но, мельком осмотрев с ног до головы своего ученика, практически сразу же вновь вернулась к работе.       — На сегодня я закончил, профессор, — остановившись у самого стола, произнес Блэк. — У меня через полчаса тренировка, никак не могу остаться дольше, скоро игра с Гриффиндором, — он чуть улыбнулся уголком губ.       — Кажется, совсем недавно ты доказывал мне, что так рьяно тратит свое время на спорт только тот, кто не может реализовать себя в другой сфере. — Безразлично Гермиона занесла что-то к себе в блокнот, переворачивая страницу в документации.       — Так и есть, но в данный момент жизни насолить гриффиндорцам — мой профессиональный долг. Что же я могу поделать? К тому же говорят, что Медоуз стала слишком хороша, хочу опровергнуть слухи.       Он наклонил голову набок, словно пытаясь перехватить взгляд девушки, которую больше интересовали бумажки. Секунду она молчала, а потом откинулась на спинку стула, в упор глядя на юношу, и рассмеялась.       — Не иначе чем вчера, ты называл Доркас «той гриффиндоркой», а сегодня она уже Медоуз, что бы это могло значить? — не стирая с лица улыбку, спросила Грейнджер.       — Ничего, что могло бы вызвать смех, — слегка поморщив нос, возразил Регулус. — Может быть, я стал уважать соперника или же начал превращаться в мягкотелую копию своего братца, — уже усмехаясь, ответил он.       Гермионе нравилось за маской послушного ученика разглядывать в нем порой едкого и насмешливого слизеринца, но сейчас одно лишь упоминание о братце испортило все. Она помрачнела, улыбки на лице словно и не было никогда. Блэк, как будто почуяв неладное, набросил сумку на плечо, попрощался и направился в сторону двери. Девушке оставалось лишь пожелать удачи на тренировке и вновь погрузиться в собственные безрадостные мысли.       По ногам пробежался промозглый сквозняк, заставивший Гермиону машинально сильнее закутаться в платок, лежавший на плечах, и посмотреть в сторону источника холода. Дверь раскрыта нараспашку, и в проходе стоят оба брата. Несколько секунд они оглядывали друг друга, пока Регулус презрительно не дернул губой и не вышел из кабинета, специально обогнув родственника. И в то время, как Сириус очнулся от такой встречи, зашел в кабинет, прикрыв за собой дверь, Гермиона уже тысячу раз успела сойти с ума.       В голове разом пронеслись идеи отступления и побега. Но куда, куда можно было здесь бежать? Разве что окно… Она судорожно обхватила руками голову. Кровь, видимо, в миг отлила от всех конечностей, направившись прямо в бешено бьющееся сердце, потому что показалось, что вся она вдруг заледенела, и кончики пальцев, словно окаменелые, касались висков.       Накрывшая волной паника не отступала, и Гермиона лишь надеялась, что за тонкими запястьями ее не видно. В ушах шумело, и сердце заходилось все быстрее, дышать будто никогда и не умела. Холодок пробежался по шее, и как будто чьи-то пальцы с длинными ногтями проехались глиссандо по позвонкам. И шепот. Такой знакомый, такой пугающий. Она дернулась, оторвав руки от лица и испуганно рвано набрав в легкие воздух.       — Профессор, вам нехорошо? — Размытые очертания юноши, обеспокоенно замершего перед столом, наконец стали вырисовываться в сознании Гермионы.       — Все в порядке, — хрипло ответила она, испугавшись своего же голоса.       Морщась от боли и всматриваясь в стену напротив, она понемногу приходила в нормальное состояние, только сильнее натянула на шею платок, чтобы вновь не почувствовать этих знакомых своим ужасом прикосновений. Сириус же, не отрываясь, наблюдал за девушкой, хмурясь и до посинения сжимая в руке принесенный учебник. Увидев прояснение во взгляде преподавательницы, он и сам как будто пришел в себя, аккуратно положив книгу на край стола.       — Я забыл сегодня отдать после урока, — сказал он, непринужденно сунув руки в карманы и дернув головой в сторону учебника.       — Разве завтра по расписанию у Гриффиндора нет Защиты от Темных Искусств? — холодно спросила Гермиона, отодвинувшись, словно нарочно, подальше от края стола и от юноши, соответственно.       Наверное, ей казалось, что прямая спина, сложенные на груди руки и резкие ответы помогут ей чувствовать себя менее уязвимой и беззащитной. Но разве можно было спрятаться от такой же показной, но уже безразличности. Глупые игры.       — Есть, — пожал плечами Блэк, — но ведь я мог забыть его завтра. Решил не рисковать. Так, значит, — начал он после паузы, — сейчас мой братец пишет с вами проект?       Грейнджер, может быть, и улыбнулась бы от того, как похожи у них были интонации и ухмылки, когда они говорили друг о друге, но не сейчас, когда хотелось забиться в угол и расплакаться.       — Да. У него большое будущее в области моего предмета, вкупе с его глубокими знаниями в зельеварении, если он, конечно, пойдет по этому пути. — На самом деле, она многое бы еще могла сказать, но желание как можно скорее увидеть перед собой запертую дверь вместо груди юноши пересилило.       Она молчала, испытующе глядя на Сириуса, крича внутренне, а он, кажется, уже не мог скрыть своей нервозности, усталости и злости. На себя, на нее, на брата и на весь мир.       — Я помню, что, когда ему было лет восемь, он ввалился ко мне в комнату в час ночи, разбудил и, чуть ли не крича, сообщил, что он отправляется утром в путешествие в Норвегию, изучать драконов. — По губам пробежала нервная улыбка, пока рука, легшая на стол, начала отбивать непонятный ритм. — Он, видимо, опять допоздна читал в библиотеке, знаете, матушка запрещала выносить оттуда книги, и он по ночам сбегал туда тайком. А огонь в каминах на ночь тушили, под тремя одеялами не согреешься. Вот он и говорил мне про свое путешествие, пока не упал мне на руки с высоченной температурой. Врачи из Мунго целую неделю из дома не вылезали, а меня к нему не пускали, — он чуть улыбнулся, взъерошивая волосы. — Тогда я даже по своей воле зашел в библиотеку, вот только, каких ужасов я только не увидел на дальних полках, про всякие зелья, уничтожающие плоть, воскрешающие из мертвых, убивающие. — Он бросил взгляд на девушку, через мгновение вновь возвращаясь к разглядыванию стены. — Среди них отрыл ему какую-то старую книгу про украинских железобрюхов. Как только мне разрешили навестить его, я ему принес этот справочник, а он заявил, что теперь непременно станет врачом. Бывает же так? Нескольких дней хватает, чтобы все в голове перевернулось и изменилось.       Он посмотрел на смертельно бледную Гермиону, вжимающую руки в подлокотники стула и не отрывающую испуганных глаз от лица Сириуса, рука которого все стучала по столу вперемешку с сердцебиением, уже сбившемся за последние две минуты раз пять.       — Мне всегда казалось, что это просто Регулус слишком податлив, себя я считал самым принципиальным ребенком, скорее даже упрямым. Еще в шесть лет я на завтраке сказал матери, что стану мракоборцем, она, кажется, не особенно обрадовалась. Но даже ее мнение для меня тогда было неважно. Вообще всегда думал, что судьба в моих руках, что несмотря на любые обстоятельства, буду знать, как поступить, и в этот момент никто не сможет мне помешать выбрать правильный путь. Опять ошибся. Оказывается, существуют такие обстоятельства, которые могут все поменять, которые заставляют сомневаться.       Гермиона чувствовала, как сводит руки, но не могла отпустить деревянные подлокотники, слышала свое сбитое дыхание, тиканье часов. Слова Сириуса не достигали ее, но она понимала все, что он говорил, может быть, научилась читать по губам. И еще в голове, словно молотком стучали, но это была всего лишь его ладонь, бьющая по столу. Она хотела бы зажмуриться и закрыть руками уши, но глаза все неотрывно смотрели в лицо юноши, а руки так и сжимали эти дурацкие подлокотники.       — Что бы вы сделали на моем месте, профессор? — спросил Сириус, чуть подавшись вперед, рука его наконец остановилась и легла в карман, а нахлынувшая тишина обоим показалась мучительной.       Гермиону обдало холодом. На стене все так же мерно тикали часы. А к шее опять тянулась чья-то рука. Медленно, как будто с другого света. Но как иногда бывает, предчувствие сильнее рассудка. Холодные пальцы сжимались на плече. И у самого уха шепот. Дыхание, переворачивающее все внутри наизнанку. Сковывающий страх, пока длинные ногти уже впивались в шею.       — Скоро отбой, — надрывающимся голосом сказала Гермиона, резко вскочив со стула, сбрасывая оцепенение. — Тебе уже пора в башню. — Она вышла из-за стола, на не держащих ногах проходя к окну, заламывая руки и пытаясь унять дрожь.       — Но ведь в декабре темнеет раньше, — резко ответил Сириус, как же ему хотелось закричать, пнуть этот идиотский стол или подойти к ней и просто обнять. — И до отбоя еще два часа.       — Хватит! — Гермиона развернулась к нему так же неожиданно для него, как и для себя. Платок спал, повиснув лишь на одном предплечье. — Достаточно. Я устала и хочу остаться одна.       Дрожи уже было не скрыть, сквозняк от окна сотрясал ее как осенний листок, готовый вот-вот сорваться. Сириус смотрел ей прямо в глаза, испуганные, злящиеся, страдающие. И сам он боялся, злился и страдал. И не знал, куда броситься и что сделать, глядя на ее трясущуюся у окна фигуру и на колышущийся платок.       — Прекрасно! — язвительно произнес он, за несколько широких шагов пересек кабинет и вышел, не потрудившись захлопнуть за собой двери.       А Гермиона, слыша удаляющиеся шаги, тихо оседала на холодный пол, прижимая ладонь к губам.