Всю жизнь

      Минхо вздыхает и выключает уже набивший оскомину государственный канал на телевизоре. Уже пятнадцать минут как по нему красивая женщина из новостей с железобетонным спокойствием вещает о том, что все. Все – значит, что в атмосфере появился какой-то химический элемент, который распространяется по всей планете и по оценкам ученых к концу дня, в лучшем случае на второй день человечеству придет конец, и все такое. То есть, шансов выжить нет.       «Заслужили», невесело усмехается он и еще минут пять молча сидит на диване, пытаясь осознать информацию. Информация осознаваться совсем не хочет, поэтому он просто ставит пометку в голове, о том, что не сегодня-завтра он умрет. Из груди вырывается нервный смешок.       Он резко спрыгивает с дивана и пару раз крутит головой, чтобы размять шею, идет на кухню и ставит чайник, чтобы подумать обо всем, пока он уютно закипает и создает впечатление, что отсрочивает немного времени. Для чего, правда, пока не очень понятно. В интернете часто встречаются посты о том, как люди рассуждают, как проведут свои последние дни, Минхо же их всегда скептически пролистывал, потому что не считал смерть чем-то ужасным, а тем более знал, что смерть предугадать невозможно. Кто бы знал, что это случится с ним.       Планета уже давно пыталась выкурить человеческий род со своей поверхности, а этот самый род ей активно в этом помогал – загрязненная атмосфера, токсичные отходы, взорвавшийся три года назад завод с ядерными боеприпасами, полностью стерший с карты населения Африку. Сама природа в какой-то момент начала травить людей периодическими катаклизмами, которые успели вычистить половину Европы и Америки. В общем, «жуть какая», думал Минхо, слушая все эти новости по телевизору в своей маленькой старой квартирке в Сеуле и думал, что с ним, возможно, все обойдется. А в итоге вон как вышло, не обошлось ни с кем.       Списки умерших и пропавших без вести каждый день пополняются новыми цифрами, так что невольно становишься готовым ко всему. А Минхо в принципе и терять нечего. Наверное.       Телефон вибрирует, оповещая о сообщении. Минхо знает от кого, потому что только один диалог у него стоит не на мьюте, даже если они общаются так часто, что постоянный звук вибрации начинает надоедать.       В строке уведомлений собралось штук десять новых – от друзей и малочисленных родственников. Он быстро печатает сообщение маме – о том, что он планирует быть один, что любит ее и зачем-то добавляет, что просит за все прощения – для вежливости. Потом, подумав, копирует текст, убрав часть про то, что любит, и рассылает такое же сообщение всем остальным.       «Хён? Ты же видел, да? Мне страшно и я…»       Один диалог остается непрочитанным, и он долго не решается его открыть.       «Хён? Ты же видел, да? Мне страшно и я сейчас один в общежитии. Ребята пошли на их любимое место к реке, а я остался дома. Ты мог бы поговорить со мной тут, чтобы я немного успокоился?»       Минхо пытается в голове продумать ответ, но так и не находит слов, чтобы успокоить. Наверняка Джисон переживает, что он прочитал сообщение и не отвечает, возможно, думает, что он занят со своими друзьями. Других идей все равно нет, поэтому Минхо идет в прихожую, гипнотизируя окошко чата, натягивает кроссовки, надевает кепку, фиксирует на лице защитную маску (и кто ее так назвал вообще, если от этого она защитить не сможет) и снимает с крючка ветровку. Больше ничего не берет – нет необходимости.       На улице много людей и машин, кто-то плачет, кто-то кричит, кто-то с абсолютно невозмутимым видом куда-то идет. Машины обезумели и полностью игнорируют все правила, Минхо даже чуть не попадает под колеса одной и громко выругивается.       «И куда они пытаются уехать?» думает он и почему-то вспоминает древний мем: «остановите планету, я сойду». Только люди, кажется, сходят только с ума.       Телефон оповещает об оставшихся пятнадцати процентах зарядки, и он запоздало думает о том, что нужно было взять с собой пауэрбанк, но тут же смиренно решает, что и это ему ни к чему.       Общежитие Джисона встречает его пустующим окошком вахты и тишиной. Стеклянные двери закрываются и приглушают все звуки, раздающиеся с улицы, отрезая его он внешнего мира. Перед нужной дверью он останавливается и пытается восстановить дыхание от быстрой ходьбы - собраться с мыслями все равно не получится. Он стучит несколько раз и, не получив ответа, толкает дверь.       Джисон сидит на письменном столе у окна, поджав под себя ноги и с опаской смотрит на дверь. Еще несколько секунд смотрит на вошедшего, а потом срывается и впечатывается в Минхо с крепкими объятиями, всей поверхностью тела вжимаясь в него и пряча лицо в ветровке, пахнущей уличной пылью и чем-то родным.       Минхо так же крепко обнимает в ответ и не решается отстраниться первым - он не видел Джисона таким никогда. В обычное время они бы просто поприветствовали друг друга легким похлопыванием по плечу, Джисон бы сказал какую-нибудь очередную необидную колкость и отбил бы ему пятюню. Сейчас он выглядит так, будто из него вытянули всю его привычную живость и добродушие, оставив лишь липкий страх и ощущение полной потерянности. И чтобы совсем не потеряться – он держится за Минхо так крепко и отчаянно, на сколько хватает сил в его худощавых руках.       Джисон отстраняется первым. - Ты не отвечал, я думал с тобой что-то случилось.       «Я думал я тебе не нужен в такой момент» - остается неозвученным. - Да я, эээ, что-то это. – Пытается объясниться Минхо и вздыхает. – К тебе спешил.       Да уж, выражать свои мысли словами через рот у него получается из рук вон плохо, поэтому он надеется, что ему не придется выполнять просьбу Джисона поговорить с ним. Вместо этого он готов сидеть на заправленной кровати рядом хоть вечность, молчать и вот так вот обниматься, тем более что Джисон, кажется, уже немного успокоился. Он переводит дыхание от мысли о том, что можно прижимать его к себе так сильно и так долго, не боясь, что это будет выглядеть «не по-дружески». - Чай будешь? – Спрашивает Джисон и, не дожидаясь ответа, ставит чайник. Минхо усмехается, вспоминая свой рефлекс пойти на кухню и хоть что-то сделать. - Давай, - отвечает он, прекрасно понимая, что про чайник они скорее всего забудут.       Джисон нервно расхаживает по комнате и выглядывает в окно, за которым постепенно пустеет. Многие люди выезжают из города, кто-то едет к своим близким, кто-то пытается спрятаться в бункеры, только вот воздух повсюду и смерть можно разве что только отсрочить, и то ненадолго. Минхо наконец не выдерживает и утягивает его от окна, усаживая перед собой на стул, а сам заваливается на заправленную кровать. - Не смотри, там все равно ничего интересного нет. - А тут есть что ли?       Джисон привычно огрызается, но без обычного энтузиазма. - Ладно, на самом деле есть. Я рад что ты пришел.       Минхо удерживается от язвительного комментария, но не может удержаться от смущенной улыбки. - Почему ты тут? – Джисон кусает губы и избегает зрительного контакта – выглядит совсем разбито. - Ты же сам попросил тебя успокоить. – Минхо уверенно строит из себя дурачка, который не понял суть вопроса, а Джисон ему верит, поэтому продолжает. - Нам ведь недолго осталось, почему ты пришел именно ко мне? Обычно последние минуты проводят с родственниками, с друзьями – мы ведь даже не лучшие, просто хорошие друзья, с любимыми… - Ну вот поэтому и пришел.       Джисон наконец поднимает глаза и пытается понять, к какой категории его сейчас отнесли. Молчание затягивается надолго и становится совсем неловким, когда щелкает выключатель чайника, поэтому в голову приходит осознание, что «сейчас или никогда». Только на этот раз действительно никогда, а не «когда-нибудь в следующий раз». - Мхм. Ты мне нравишься.       Все вертевшиеся в голове красивые фразы всех видов (саркастичные, романтичные, небрежные) улетучиваются и признание получается совсем простым. Но прямо сейчас Минхо и не умеет, потому что осознание «никогда» сковывает всю его несерьезность и заставляет смотреть прямо в глаза напротив («и ожидать своей смерти», подсказывает ему сознание истерический каламбур).       У Джисона на лице весь спектр эмоций, но больше всего – какая-то смиренная усталость. - Это не шутка? – Уточняет он, смотря исподлобья. - Неа, – так же просто отвечает Минхо.       И вопросительно поднимает бровь, потому что Джисон начинает как-то нервно хихикать и легонько бить себя кулаком по коленке. - Смешно, да? - Да не особо. Просто подумал о том, что мы могли бы и раньше признаться друг другу, потому что ты мне тоже нравишься, и очень давно. - Серьезно? А чего раньше не сказал? Не замечал, что я… Ну, что ты мне тоже. - Замечал. Наверное… Но думал, что мне кажется, и боялся потерять тебя и как друга.       И все, вот так просто? Ситуация страшная, но становится смешно, и он тоже широко улыбается, прислоняясь затылком к прохладной стене, потому что Джисон на него смотрит непривычно мягко и влюбленно. - Чего сидишь там, забирайся давай.       Джисон с готовностью перелезает со стула на кровать и прижимается к нему боком, поджав под себя ноги, а Минхо приобнимает его одной рукой за плечи – привычно близко, но ощущается теперь совсем по-другому. Они негромко болтают обо всем, расспрашивая друг о друге и пытаясь отвлечься, пока в чайнике остывает вода для не нужного никому чая.       Джисон первым поворачивается к нему и кладет руку на коленку, заглядывая в глаза. Минхо рефлекторно сжимает чужое плечо и замирает, смотря в серьезные темные глаза, ожидая следующих действий и сглатывая нервный ком в горле. Джисон перекидывает одну ногу через него, усаживается на коленки, осторожно приобнимая за талию, хмурит брови и напряженно кусает губы. А потом целует.       Их первый поцелуй выходит тягучим и нежным, но до боли отчаянным – как в последний раз. Минхо сминает в объятиях такого хрупкого и родного Джисона и старается не думать о том, что так хорошо могло быть уже давно, найди он в себе смелость признаться раньше.       Отрываться друг от друга не хочется, поэтому они целуются еще полчаса или час, в итоге завалившись на кровать с ногами, друг на друга, и меняясь местами несколько раз, а потом снова усаживаются, когда руки у обоих устают настолько, что начинают дрожать. Минхо улыбается и мажет носом по щеке, когда они в очередной раз останавливаются, чтобы перевести дыхание, и получает такую же смущенную улыбку в ответ, а потом вслушивается в прерывистое сопение в районе ключиц, слегка поеживаясь от щекотных ощущений. - Я бы хотел так сидеть и обниматься всю…       «Жизнь», не договаривает Джисон. - Ага. – Наигранно спокойно отвечает Минхо и прижимает еще крепче, но вдруг слышит сдавленные всхлипы. - Эй, ты чего? - Мне осталось совсем ничего. - Нам всем, - возражает Минхо. - Нет, ты не понял. Мне меньше, я же аллергик, помнишь?       Минхо помнит, как он однажды ходил и доставал его с просьбой «открой рот закрой глаза», а потом, добившись своего, закинул ему в рот рафаэлку. Оказалось, что у Джисона аллергия и на кокос, и на орехи, но сообщил он об этом только после того, как рефлекторно прожевал, поэтому его пришлось срочно везти в больницу, а потом еще долго извиняться и записывать список аллергенов – так, на всякий случай. - Если ты сможешь какое-то время дышать, то для меня приступ будет… И я... - Не смей так говорить, - перебивает Минхо. – Только попробуй оставить меня одного, Хан Джисон.       Тот смеется сквозь всхлипы и вытирает лицо о футболку, оставляя на ней темные пятна. - Все будет хорошо, слышишь?       И снова целует.       Джисон начинает задыхаться в полдесятого вечера, когда в комнате становится уже сумрачно, а Минхо с ужасом пытается держать себя в руках, чтобы не разреветься, обнимает его, гладит по голове и шепчет на ухо, что все будет хорошо. Что Джисон замечательный, самый любимый, самый лучший на свете. - Все будет хорошо, слышишь? Не смей уходить без меня.       Джисон улыбается, вытирая кулаком слезинки в краях глаз, и пытается схватить ртом побольше воздуха, а из его глотки с каждой минутой раздаются все более громкие хрипы. Минхо держит крепко, но осторожно, усилием воли заставляя себя не прижимать его к себе слишком сильно, и продолжает говорить всякую ерунду, лишь бы отвлечь Джисона от всего плохого, и молится про себя, молит о том, чтобы забрать это все на себя. - А помнишь, как мы с тобой в последний раз были в караоке с Сынмином и Хенджином? И все равно мы их сделали, ты еще тогда так зачитал рэп-партию, что Хенджин просто взял и вышел. – Джисон кивает несколько раз ему в плечо. – А потом вернулся и надел на тебя корону из Бургер Кинга, которую он в тот день взял оттуда и вручил себе же за то, что он самый красивый?       Джисон сдавленно смеется, но тут же закашливается, сминая в кулаках чужую футболку где-то в районе лопаток. - Girl, now I’m looking for love, for love, - пропевает Минхо строчку из песни и осекается, когда горло сжимается от непрошенных слез. Он не позволяет себе плакать и только гладит дрожащими руками Джисона по затылку, по спине, по плечам, и укачивает его, как маленького ребенка даже после того как руки сползают по его спине, а сам Джисон замирает и перестает дышать. Минхо не сразу замечает это, потому что слезы застилают глаза и сжимают горло, а он пытается дышать за двоих.       Он сидит так в полной темноте еще долго, даже когда ноги начинают ныть от неподвижного сидения и тяжести, вслушиваясь в шум с улицы и собственные приглушенные всхлипы. Он сидит так даже когда голова начинает отдаваться мигренью от недостатка сна, а за окном небо становится из черного темно-серым. Только когда желудок неприятно скручивает, а к горлу подкатывают неприятные волны, он аккуратно укладывает Джисона на подушку и укрывает пледом – кажется, что он просто спит, и вот сейчас Минхо вернется, похлопает его по плечу, а тот промычит что-то недовольное, вроде «чего тебе, хён, я сплю», и отвернется к стенке.       Он еле добегает до общего туалета и склоняется над раковиной, впиваясь руками в ее края. Его рвет, хотя он не ел нормально уже сутки, а организм будто обезумел – голова раскалывается острой болью, которая отдается во все части тела, желудок, кажется, пытается вывернуться наизнанку, а легкие сжимает неприятной тяжестью. Слезы застилают глаза, а в темноте не видно отражения в зеркале, хотя так даже лучше – вероятно, Минхо выглядит сейчас совсем плохо.       Вместо этого перед глазами Джисон – ярко улыбающийся и тянущий его за руку в сторону террариума в зоопарке, серьезный и бормочущий себе что-то под нос во время переписывания конспектов, саркастично поддевающий его, но в глазах все равно эти веселые огоньки. Джисон, который тогда в караоке на радостях запрыгнул на него с ногами, Джисон, который сегодня поцеловал его сам и долго сидел на коленях. Такой живой и яркий, родной и теплый. Минхо цепляется за этот образ, пытаясь удержаться в сознании, пока тело отказывается слушаться, а ощущение боли упорно заполняет все его мысли. Перед глазами плывут пятна и ему кажется, что он вот-вот уснет, но засыпать нельзя – Джисон ждет его там, у себя.       Рассвет они встречают в разных комнатах – Минхо сидит на ледяном кафеле, пока лучи солнца медленно переползают с белой стены на его обездвиженное лицо. За несколькими стенами от него лежит Джисон – так же, как его оставили – укутанный до носа в свою большую толстовку и плед, которые его уже не согреют.