Они

      Сэм помнит, когда именно это началось.              Просто однажды внезапно почувствовал тошноту и вскочил с пыльного мотельного дивана, спеша в уборную. Дин тогда резко вздрогнул и обеспокоенно посмотрел на него, неосознанно дернувшись рукой к лежащему на столе рядом с ним пистолету. Ни к чему.              — Сэмми? — прозвучал его голос в тишине их номера, когда Сэм уже согнулся пополам, хватаясь за горло и кашляя.              Это были гвоздики.              Бледно-розовый, почти что белый нежный бутон на раскрытой ладони Сэма выглядел как самая хрупкая вещь, к которой когда-либо прикасались его длинные подрагивающие сейчас пальцы. Мелкий и аккуратный, самый первый и еще невинный. Не причинивший боли, нет, лишь дискомфорт и волну неконтролируемой паники.              Сэм знал, что это значило. Слышал об этом. Не мог не слышать о болезни, которая жила внутри каждого, каждого человека на этой планете, и убивала медленно, мучительно. Стоило лишь сделать одну ошибку — казалось бы, незначительную, но смертельную.              Безответно влюбиться.              Когда первый шок прошел, Сэм шумно неровно вздохнул. Дрожь волной прошлась по его телу, и парень еле успел спрятать цветок в карман джинсов, прежде чем обеспокоенный Дин влетел в и без того тесный туалет.              — Сэмми? — воскликнул он, и, стоило ему только окинуть перепуганного брата с ног до головы, Дин раздраженно фыркнул: — Черт подери, ты напугал меня!              — Я в порядке, — лишь смог промямлить Сэм, криво улыбнувшись.              Дин сразу отстал, и, хоть и потом весь вечер кидал в его сторону заинтересованные взгляды, все же оставил в покое.              С того дня все и началось. Эту ужасную, мучительную и безобразно стыдную болезнь несправедливо назвали таким красивым словом — ханахаки. Оно почти никогда не покидало мысли Сэма вот уже почти полгода.              Пол. Года.              С ханахаки столько не живут. Никто. Сэм читал. Читал много, очень много, достаточно для того, чтобы знать — его случай особенный. Кто угодно, узнав о том, что он так долго прожил, кашляя блядскими цветами, был бы в восторге. Действительно, он ведь живой.              Но Сэм ненавидел это. Сомнений в том, из-за кого именно цветы начали расти и разрастаться в нем, не было с самого начала. Легкие разрывались каждый раз, когда Дин был рядом. И чем дольше, тем хуже. Кажется, Дин злился на него за то, что он старался как можно меньше времени проводить вместе с ним. Сэм и сам был недоволен этим, но если он хотел, чтобы брат не узнал, другого выхода не было.              Все, что ему оставалось — это мучительно и медленно умирать, с каждым днем чувствуя, как цветы обнимают его бронхи и легкие все больше и увереннее. Сэм надеялся, что Дин не узнает. Не узнает о глупой, грязной любви своего неправильного младшего брата. Сэм не хотел, чтобы Дин ненавидел его, не хотел видеть разочарования и презрения в его глазах.              Сэм готов был жить в боли и страхе один, ожидая приближающегося конца, лишь бы Дин не ненавидел его.              В один день ему стало совсем плохо. Но Сэму повезло и тогда — он был в их комнате в мотеле, а Дин в это время вышел за пивом и еще чем-то, Сэм его почти не слышал за болью в груди.              Он подскочил с кровати, но до туалета дойти не успел, ноги ослабли и Сэм опустился на холодный пол. В горле ощутилось привычное жжение, и уже через секунду на полу перед ним лежали бутоны — большие, разорванные и все в крови.              Сэм слегка скривился от их вида, а затем с ужасом ощутил, что не может вдохнуть.              Теснота, обнимавшая его легкие, стала невыносимой, и Сэм глупо открыл рот в попытках сделать глоток воздуха, но нет, не получалось, он лишь задыхался еще больше, и паника накрывала его с головой, что делало все только хуже. Сэм попытался успокоиться. Одна секунда. Пять. Семь.              «Дин…» — была единственная его мысль и сейчас, на пороге смерти, когда в глазах начинало темнеть и сознание ускользало.              Сэму могло показаться, это могло быть простым бредом, но его слух уловил звук открывающейся двери.              Секундой позже он ощутил руки на своем лице.              Голос Дина был совсем рядом, Сэм слышал его, но не мог разобрать слов. Все, что он осознавал — это то, что Дин рядом с ним, и от этого становилось странно легче.              А затем — неожиданно — тепло сбивчивого дыхания и мягкие губы на его собственных, окровавленных.              Воздух врывается в легкие так неожиданно, что Сэму мерещится, что он все еще на пути к смерти. Он вдыхает спасительный кислород и сбивчиво дышит, пока сидящий рядом Дин держит его в своих руках. И смотрит. Смотрит безумно, взволнованно и на какую-то долю разозленно.              — Ты должен был мне сказать, — говорит он, и сердце Сэма падает куда-то вниз, в пропасть, когда он слышит дрожь и боль в родном голосе. — Ты должен был сказать мне, Сэм.              Сэм смотрит в его глаза, все еще не до конца осознавая, что он жив, и не знает, что сказать. Дин почти потерял его только что, и Сэм хочет успокоить его дрожащие пальцы. Он аккуратно садится, стараясь не смотреть в сторону, где на полу все еще лежат кровавые доказательства его любви. Дин помогает ему встать, и выглядит при этом так, словно не может выбрать — ударить или обнять.              Очевидно, он выбирает второе, потому что спустя секунду Сэм оказывается в крепких руках, и обнимает его в ответ.              — Ты… — шепчет вдруг Сэм. Осознание произошедшего приходит с трудом, и он замирает, пораженно. — Что ты сделал, Дин?              Дин закатывает глаза, все еще злясь на него.              — Поцеловал тебя, — бросает он тоном, будто это пустяк. — Поцеловал тебя, и спас, идиот.              Сэм молча кивает, елозя щекой по его рубашке, и чувствует, как Дин постепенно расслабляется рядом с ним.              — Дин, я… — начинает Сэм, но Дин перебивает, не давая сказать.              — Я знаю, — выдыхает он ему в затылок. — Я тоже, Сэм. Я тоже.