Чан не помнит точно, когда в последний раз видел мир в его богатой палитре оттенков. В один день всё просто погрузилось в мрачность черно-белой повседневности, и жизнь мальчишки наполнилась легкой дымкой тленности.
В душу мгновенно закрались тени страха, и лишь оптимистичный по сути своей Уджин смог поселить в чужом сердце крупицу надежды: когда-нибудь оба они встретят «тех самых», и всё вновь станет солнечно-ярким.
Спустя даже столько лет, оставив позади школу и два курса института, Бан Чан не перестает верить; с улыбкой встает почти каждый день, научившись снисходительно относиться к безрадостной серости окружающей действительности. И почти не расстраивается, когда в очередной раз, повстречавшись с множеством горящих тем же блеклым огоньком глаз, так и не удосуживается даже капельки прошлых красок.
Усталый вздох и следующая за ним лёгкая улыбка - Бан вдруг чувствует увесистую руку Уджина на своём плече, и жить как-то становится в разы легче. Тот что-то щебечет на своём радостном, активно жестикулирует свободной рукой и сам не замечает, как настроение младшему поднимает свойственной лишь ему одному манерой перессказывать чьи-то шутки. Ким настолько увлекается, что не сразу понимает: они почему-то остановились на полпути, и Чан вообще-то его, кажется, даже не слушает.
— Ты чего? — тактично интересуется у друга Уджин, смотрит на него несколько настороженно и только спустя пару секунд прослеживает за его взглядом, удивлённо выдыхая. — Оу...
Причина их реакции — в нескольких метрах от них, стоит себе спокойно, облокотившись на чёрный Kawasaki, поправляет тронутые ветром волосы, в одной руке удерживая идеально подходящий к мотоциклу шлем. Смотрит куда-то в сторону и улыбается, чёрт возьми, так, что у Чана всё внутри не то что переворачивается — взрывается, разрывается на мелкие кусочки и тонет в бездне тоски, забирая с собой всю душу юноши. В его голове - миллион вопросов, начиная от «кто это» и заканчивая «почему мы до сих пор не встречаемся» и всё это так замечательно отражается на лице Бана, что Уджин, хмыкнув, толкает его легонько в плечо, приглушенно шепча: «Если не ошибаюсь, его зовут Хёнджин». А сам Чан сейчас взволнован безбожно, потому что за все эти минуты они так и не пересеклись взглядом, и вдруг вообще он зря это всё, но...
— Я вижу... — срывается с его губ, — Уджин, я вижу... Цвета, они...
Старший сначала непонимающе глазами хлопает, а когда улавливает суть его слов, чуть ли не бросается с объятиями, готовый кричать: «Вот видишь! Я же говорил!». Только тут же испуганно мрачнеет, в последний момент замечая, что в глазах Чана почему-то яркими всполохами отражается боль. Чан чувствует себя опьянённым, одурманенным позабытыми чувствами и окутавшей его волной новых красок. А перед глазами
его взгляд. Далёкий, пронизанный холодом, но понимающий. Всё прекрасно понимающий, потому что тень сожаления на его лице отражается столь же ясно, как и сердце Чана пронизывается тонкими иглами обречённости. Мальчишка смотрит в его сторону отстранённо каких-то пару секунд и улыбается неловко, отвернувшись, до тех пор, пока его губы не накрывают губы Хёнджина.
И Кристофер практически сдаётся, решает, что, видимо, даже если судьбы чьи-то сплетаются красными нитями, быть вместе им не суждено всё равно. И он сдался бы окончательно, если бы глупый орган не изнывал бы так по тому, чье имя даже неизвестно. Юноша сомнениями разными терзается, искусывая в кровь губы, но понимает отчётливо — без него ему тяжко.
— Привет... — тихий голос едва прорезается сквозь уличный шум, но мальчишка всё равно вздрагивает, не сразу решаясь обернуться. — Чонин?..
Названный мысленно ругает себя за неосмотрительность: пропуск в общежитие, всё ещё висящий на шее, раскрывает имя, чего так тщательно младший старался избежать.
— Так ты на первом? — не унимается Бан, едва скрывая внутренний трепет. — Послушай, я..
— Постой, — его перебивают не столько словами, сколько взглядом, идущим в разрез с миловидной внешностью. — Прости, но я не хочу ничего знать о тебе. У меня уже есть молодой человек, а во всю эту сказку о соулмейтах я не верю и не собираюсь принимать, и уж тем более любить того, кого за меня уже кто-то выбрал. Это просто не честно.
Старший ответом не находится; он впервые, кажется, так сильно теряется, будто все слова разом забылись, и вспомнить хотя бы одно совершенно не получается.
— Спасибо, что сделал мой мир цветным. — С этими словами Чонин, не прощаясь, решительно уходит к появившемуся на территории университета темноволосому парню.
Чан смотрит вслед уносящемуся чёрному байку, что всё дальше и дальше увозит лохматую макушку того, кого юноша искал так долго; отчаянно силится понять, как и почему? Это же... это же неправильно, противоестественно — быть с тем, кто не предназначен тебе судьбой, это даже аморально, думает Бан Чан, ощущая неимоверное желание схватиться за голову и кричать так сильно, чтобы боль в горле перекрыла его душевную, чтобы до хрипоты, чтобы выплюнуть жалкое сердце к чертям собачьим. Его мелко потрясывает, хоть сам он и не осознаёт даже. Мысли судорожно мечутся из крайности в крайность, но самая назойливая набатом стучит где-то в висках: «Так не должно быть. Не должно». А воздушный замок надежды, заботливо возведённый когда-то Уджином, ломается буквально на его глазах, покрывается мелкими трещинками и рушится, камушек за камушком. Его практически бывшего хозяина неимоверно тянет закурить, хотя тот ни разу сигарету в руках не держал, но Ким рядом. Ким поддержит, не даст пасть на колени и заново собственными руками порушенный замок восстановит.
***
Чонин целует осторожно и ласково, сжимает в кулачках и так помятую футболку Хвана и очень старается не дрожать, игнорируя текущие по щекам слёзы. Его руки накрывают тёплые ладони старшего, и он отрывается, выдыхая хриплое:
— Хватит.
Мальчишка по-детски жмурится, голову опускает, не в силах смотреть в его глаза, боясь, что в омутах, до краёв полных страданиями, окончательно потонет, и ничто его уже точно не спасёт.
— Хватит, Чонин. — тот содрогается, чувствуя приятные поглаживания там, где секунду назад проплывали солёные кристалики. — Остановись.
— Но я люблю тебя! — распахивает покрасневшие глаза, срываясь тут же на громкие всхлипы, постепенно набирающие силу, потому что глаза напротив точно такие же: измученные слезами и, казалось бы, уже излившие всё возможное.
— Не любишь. — Хван головой качает отрицательно, по новой стирая следы печали с родных щёк. — Не. Любишь.
— Но я обещал... — младший эмоции контролировать отказывается напрочь, позволяет себе уткнуться в крепкое плечо и задыхаться собственными рыданиями, бормоча, — я обещал, хён...
Хёнджин молчит. Гладит Чонина по голове и молчит, зная, что любое его слово сейчас лишь подольёт масла в огонь, что и так разгорелся непозволительно сильно.
— Я обещал, что всегда буду с тобой, Хёнджин, — немного успокоившись, проговаривает едва различимо Ян. — Что я...
— Чонин, ты не сможешь заменить его, ясно? — Хван жалеет о своих словах моментально, чувствуя, как вздрагивает в его руках младший, хоть оба знают: это правда; Хван знает, что пожалеет ещё больше, но остановиться уже не сможет. — Хёнсу* больше нет. Его не вернуть, и всё, что он оставил мне — это невозможность вернуться к чёрно-белой картинке как ежедневное напоминание о нём. Напоминание о том, что я, блять, всё ещё здесь, когда его прах развеян над проклятым морем.
Его голос ломается, и очередной приглушенный всхлип вырывается наружу, вызывая за собой ответную реакцию со стороны младшего: тот плакать уже физически не способен — не то скулит, не то кричит, а может и всё сразу.
Они слишком долго притворялись: один — что смог отпустить, другой — что смог спасти.
— Пожалуйста, хватит. — снова просит Хёнджин, перебирая пальцами мягкие волосы парня. — Ты всё ещё мой друг, и я благодарен тебе. Но пора подумать наконец о себе. Ты ведь загибаешься без него.
И он снова оказывается чертовски прав. Ян устал просыпаться с криком посреди ночи, устал на физическом уровне ощущать многодневную тоску и чувствовать удушающую тяжесть. Самое паршивое — он знает, что страдает от этого не один, что Чан сейчас тоже готов на стены лезть, лишь бы перестать испытывать это изо дня в день. Чонин не может больше принимать поцелуи и ласки Хвана, держится из последних сил — обещал ведь — но Хёнджин это всё видит тоже. И ему также больно, пожалуй, даже больнее, чем за самого себя.
***
Уджин так и застывает в двери, просушивая полотенцем влажные от недавнего душа волосы. Возникшая в голове тучка вопросов не требует озвучивания — всё предельно ясно по темнеющим глазам, выглядывающим из-под отросшей чёлки.
— Я не могу так больше, — выдыхает Хёнджин, прежде чем его пропускают в комнату.
— Чонин? — догадывается старший.
— Что с ним? — в коридоре, потирая заспанные глаза, появляется Чан, не до конца понимающий суть происходящего, но ему хватает одного взгляда, чтобы за считанные минуты собраться и выйти вслед за Хваном.
Запирая дверь, Уджин шумно выдыхает, прикладываясь лбом о прохладную поверхность. Он чувствует себя омерзительным другом: у Кристофера, возможно, намечаются улучшения во всех сферах жизни, а он вместо облегчения или хотя бы намёка на радость, испытывает лишь жалкое опустошение.
Замок Бана заметно окреп, кое-где по-прежнему оплетаясь ветьеватым узором сомнений и опасений. Но кто же заново отстроит хотя бы отдалённо напоминающий — его, Уджина?
***
Чан старается не думать о том, куда его ведёт Хёнджин, даже когда тот отпирает дверь и пропускает его вперёд. А сами мысли улетучиваются, как только он достигает указанной кивком комнаты. Чонин лежит, свернувшись клубочком, укрытый почти по плечи одеялом и кажущийся безумно маленьким по сравнению с этой кроватью. Заострившиеся скулы и залёгшие под глазами тени, болезненная бледность, хрупкость и даже потрескавшиеся губы — всё настолько сильно бросается в глаза и пугает, что Чан судорожно присматривается к одеялу в районе грудной клетки и облегчённо прикрывает глаза, когда то наконец приподнимается. Осторожно, стараясь не разбудить, юноша ложится на свободную сторону постели, подкладывая под голову руку и не сводя глаз с Яна. Однако, тот просыпается сам и чуть отрывает от подушки голову, всматриваясь в нарушившего его так называемый сон. Его эмоции остаются неизменны — полнейшее безразличие, но он, словно котёнок, тянется к теплу, прижимается теснее, укладывается щекой старшему на грудь, неуверенно приобнимая, и невольно улыбается, чувствуя лёгкий поцелуй в область макушки. Ощущение Чана рядом с собой дарует Чонину долгожданное успокоение, и тот наконец засыпает нормально, без снотворных и кошмаров, главное — без слёз. А наблюдающий за этим Хёнджин поджимает губы, улыбается одними уголками и незаметно покидает собственную квартиру.
