Покуда мы будем жить. Сейчас и в вечности

— Я думаю, нам нужно сделать паузу. В тот момент я действительно думал, что это так. Это было в конце лета девяносто восьмого года. Тогда только-только закончилась война, а я получил, как герой Войны, место аврора, да и Гермиона, тоже отказавшаяся от еще одного года в школе, устроилась в Министерство. Мы были покрыты копотью и пылью после войны, мы еще не пережили тех ужасов, которые выпали на нашу долю, мы были просто юношами и девушками, которые должны были как-то устроиться в новом мире, который строился на наших глазах. И, что бы не говорила Гермиона, даже мой «диапазон как у чайной ложки» нуждался в излечении. Мне казалось, что, погрузись я с головой в работу, мне станет легче. Мне было тяжело говорить те слова Гермионе, я любил ее, по-настоящему, это не была простая школьная интрижка, и я видел, что она тоже с трудом сдерживала слезы. Но она не расплакалась, она всегда была молодцом. Она тоже понимала, что мы оба слишком молоды, что нам нужно делать карьеру и сейчас следовало думать о чем-то более важном, чем простые чувства. Я поступил на службу, работая по двенадцать часов. Гарри работал в смежном департаменте, в отделе расследований. После войны его все еще мучили кошмары, и он никак не мог прийти в себя, поэтому ни о какой работе в оперативном отделе не могло идти и речи. Я понимал его. Мне тоже тяжело давалась жизнь после окончания войны. Гермиона работала в Отделе магического правопорядка, в отличие от нас с Гарри она начала с самого низа, и тоже, как я, тут же с головой погрузилась в ежедневные заботы, нередко пропуская даже обеды в Норе из-за загруженности. Впрочем, теперь я часто думаю: так ли оно было? Возможно, она скрывалась не из-за этого, а из-за того, что не хотела видеть меня. Я не знаю, чего стоил ей тот разрыв. Но в те годы, когда мне не было еще и двадцати, я искренне верил, что она тоже понимает, что нам нужен перерыв, что она так же, как и я, уверена, что через пару лет мы снова будем вместе, и потому не сомневается. Теперь я понимаю, что это вряд ли было так. В марте девяносто девятого меня перевели из Лондона в Дувр, а затем, в конце мая, еще дальше, на континент, где еще оставались Пожиратели. К тому времени я стал руководителем небольшого оперативного отряда, вместе с которым мы прочесывали леса заповедника Кап Э Маре д’Опаль, а затем гнались за преступниками через половину Европы: через Дюнкерк, Шарлеруа, Люксембург, Штутгарт, Зальцбург… Эта погоня заняла почти полгода, и настигли мы наших врагов только в Румынии, в Тимишоаре. Мы взяли почти полсотни магов, которые считались верными соратниками Волан-де-Морта, и это стало отправной точкой в моей быстро прогрессирующей карьере. Поначалу я переписывался и с Гарри, и с Гермионой. Однако, признаться, мне было неловко отвечать на письма девушки, потому что они всегда были пропитаны волнением, она писала их торопливым почерком, посылая ответы в тот же день, когда моя сова доставляла ей письма. Мне было стыдно писать короткие ответы, хотелось показать, что я люблю ее не меньше, чем она меня, и я откладывал письма, надеясь ответить на них позже. Поэтому, наверное, нет ничего удивительного, что однажды наша переписка прекратилась, ведь половина писем Гермионы осталась без ответа. С тех пор новости друг о друге мы узнавали преимущественно через Гарри, который, почему-то, выставил мне в упрек наше с Герм расставание. Тогда я не понимал этого и лишь усмехался, думая, что друг просто хочет нас поскорее женить, однако теперь я считаю, я практически убежден, что Поттер просто злился на то, каким эмоциональным ударом была взятая пауза для Гермионы. Из писем друга я узнал, что тем летом, когда я безуспешно мчался на восток через всю Европу, Грейнджер стала заместителем начальника Отдела, а в октябре из письма Джинни я узнал, что ее повысили до начальника. Я радовался за нее. В действительности, эта миниатюрная ведьма была одним из моих самых дорогих людей, а также женщиной, которой я восхищался и которую собирался однажды взять в жены. За эти годы, полные бесконечного азарта, у меня не было ни одной женщины, кроме нее. Не то, чтобы меня держали какие-то принципы или что-то вроде того, просто девушки, которые так или иначе заинтересовывались во мне, они действительно проигрывали Гермионе по всем параметрам, кроме, возможно, внешнего лоска. Но если меня это заботило в пятнадцать, то в восемнадцать, после стольких приключений и долгих поисков крестражей, после многих недель, которые мы скитались, я стал гораздо сильнее ценить естественную красоту. К тому же, в те годы для меня все было просто: я знал, что добро победит, что Гарри и Джинни обязательно будут вместе, что Джордж точно добьется Анджелины, а Анджелина места в сборной Англии, что у близнецов магазин будет только развиваться и развиваться, и однажды вечером, по дороге домой, Фред тоже встретит улыбчивую блондинку, которую несомненно полюбит со всей преданностью, на которую он способен, что мы с Гермионой обязательно поженимся. Впервые мир казался простым и понятным, и я наслаждался этим. В начале две тысячи первого я стал главой Аврората в Софии. На самом деле, в этой должности не было ничего такого, в мои обязанности входило только восстановить работоспособность отделения, однако я был горд собой, что смог добиться этого к двадцати годам. Я получил письма с поздравлениями от семьи, школьных товарищей, Гарри и Гермионы, а через месяц, в самом начале марта, меня навестил Виктор Крам. Он стал выше, больше не ссутулился, а его английский стал куда лучше. Он сердечно приветствовал меня, искренне восхищался тем, чего я смог достичь, расспрашивал о войне и моих последующих приключениях, рассказывал, как он и другие выпускники Дурмстранга вели подпольные бои в девяносто седьмом и девяносто восьмом. Я действительно получал удовольствие от разговора с ним, и я недоумевал, почему на четвертом курсе не попробовал, вслед за Гермионой, подружиться с ним. Впрочем, тогда я был взбалмошным подростком, так что в этом не было ничего удивительного. Я спросил его о ней: Виктор все еще немного коверкал ее имя, но меня это больше совершенно не раздражало. Оказалось, что они все еще обменивались письмами, обсуждая законодательства разных стран, квиддич и старых знакомых. Я был удивлен, узнав, что Гермиона стала увлекаться квиддичем, и меня грела догадка, что это случилось из-за меня. Я твердо решился вернуться, как только закончится моя служба в Софии. Я хотел восстановить отношения с Грейнджер, я чувствовал, что время пришло. Мы оба достигли того, чего хотели, наши карьеры были блестящими, мы оправились после войны, и пора было думать о будущем. Однако в Болгарии пришлось задержаться. Коррупция в Аврорате, как я узнал, достигла критических размеров, и мне пришлось просить помощи, чтобы разобраться с этим, однако все равно ушло почти четыре месяца, чтобы окончательно восстановить работу. За это время я смог подружиться с Крамом, найдя в нем хорошего собеседника, с которым можно было вспомнить былое. Он же и сообщил мне в июне, что Гермиона ушла с должности в Министерстве. Для меня это было неожиданностью, потому что я не ожидал, что она откажется от карьеры, однако решил, что это было обдуманным решением. Возможно, она достигла потолка и хотела попробовать что-то новое? Я знал, что Гермиона просто не могла работать там, где не могла совершенствоваться день ото дня. Виктор сказал, что она устроилась работать в какое-то предприятие, но названия он не помнил, оно было какой-то аббревиатурой, которые ему на английском давались тяжело. В июле меня отпустили из Софии, однако путь в Англию занял еще почти три недели, потому что я был вынужден посетить еще Сербию и Хорватию, чтобы проверить содержание преступников в тюрьмах на территории стран. Я хотел по возвращении в Лондон сразу же отправиться к Гермионе и объясниться с ней, признаться, как скучал эти два с лишним года. От Гарри я узнал, что ее официальным адресом все еще является квартирка, в которой она жила с девяносто восьмого, однако, что теперь она гораздо больше времени проводит в домике близ Плимута. Этот дом был соединен камином с ее местом работы, поэтому найти зарегистрированный на Гермиону камин не составило труда, ведь я имел доступ к базам данных. Из писем Джинни и Гарри я знал, что Гермиона не состояла в отношениях. Пятого августа две тысячи первого года я оказался на Хеибрук Бей, это было побережье Кельтского моря, примерно в пяти милях от Плимута. Дул прохладный ветер с моря, и чайки парили, едва задевая крыльями воду. Я улыбнулся: у Гермионы действительно был прекрасный вкус, и я понимал, почему она поселилась здесь, вырвавшись из душного Лондона, предпочитая ему суровое очарование подобной деревушки. Берег был пустынным, и я принялся подниматься вверх по холму. Слева я увидел серую полосу дороги, это тянулась Хеибрук Драйв, единственная асфальтированная дорога здесь, а вдоль нее кучно расположились домики, покрашенные в белый или бежевый. Дом Гермионы находился правее, в отдалении, и я слегка удивился, когда впервые увидел его. Его стены были выкрашены в синий, слишком броский для этого пейзажа, слишком яркий для Грейнджер, которая никогда не любила выделяться чем-то таким. Впрочем, цвет был действительно красивым, и я был вынужден признать, что благодаря нему дом казался еще более утонченным и изящным, чем он на самом деле был. Я не сомневался, что этот цвет ей порекомендовали близнецы. Никто не ждал меня здесь, однако было воскресенье, и Гермиона должна была быть дома. Из трубы шел сизый дымок. Я глубоко вздохнул, прежде чем позвонить в дверь: я знал, что нам предстоит серьезный разговор, тем более, что в кармане я сжимал коробочку с обручальным кольцом, купленным еще в Белграде. Мы не виделись почти два с половиной года, однако я со школьной скамьи знал Гермиону, как не знал никто иной, и я знал, что готов предложить ей руку и сердце. Я хотел разделить с ней жизнь. Думая сейчас об этом я понимаю, что, наверное, подходил к отношениям слишком формально, не понимая более экспрессивной и эмоциональной Гермионы. Если бы я действительно понимал ее, я бы не пожаловал в то утро в дом на Хеибрук Беи. Звонок тихой трелью прозвучал внутри, и через минуту я услышал шаги внутри. Скрипнул замок, и дверь отворилась, впуская внутрь прихожей желтоватые солнечные лучи, освещавшие в то утро море и зеленый холм. Однако напротив меня стояла совсем не Гермиона, нет. Это был Фред. Наверное, я спросил самое глупое, что только мог в тот момент: — А что ты тут делаешь? — вероятно, лицо у меня в тот момент было до колик смешное, однако Фред не рассмеялся, лишь дернул уголком губ, будто по привычке. — Эм, живу, вроде. Давно вернулся? — только тут я понял, что брата я тоже не видел уже черт знает сколько времени, и поспешно выдернул руку из кармана брюк. Мы обменялись коротким рукопожатием. — Пару часов назад. Если честно, я полагал, что тут живет Гермиона, но, видимо, она просто зарегистрировала камин на твое имя, так что… — его лицо вытянулось, Фред как-то побледнел. В его голосе отчетливо звучала тревога, когда он ответил мне. — Нет, ты прав, Рон, она здесь. Гермиона! — окликнул он ее, оборачиваясь, и я увидел Грейнджер. Она, видимо, встала совсем недавно, потому что была растрепана и куталась в огромную футболку. — К тебе пришли, посмотри, кто приехал. Фред отступил в сторону, и, хотя тогда мне показалось это естественным, в конце концов, я предъявлял права на девушку, сейчас я понимаю, чего ему это стоило. Но тогда я не думал об этом, завороженно глядя на мою подругу, которая удивленно моргала, смотря на меня. — Рон?.. — она неловко обняла меня, и я понял, что не могу перестать улыбаться. — Гермиона, я хотел поговорить с тобой. Могу я войти? — она посторонилась, и мы прошли в маленькую гостиную, пропитанную, казалось, солнцем. На стенах висели картины и фотографии, обои были яркого цвета, в солнечном луче над диваном виднелись пылинки. Она неловко замерла в дверях, в то время как Фред, кажется, поднялся наверх. — Так о чем ты хотел поговорить, Рон? — она обняла себя руками, переминаясь с ноги на ногу. Это была действительно та Гермиона, которую я знал с одиннадцати лет, и я невольно оробел, словно я снова был обычным подростком, которому посчастливилось дружить с самым знаменитым ребенком столетия. Поэтому я брякнул первое, что пришло на ум, просто чтобы завязать разговор. — А где Джордж? — Джордж? Вероятно, дома… — она удивленно моргнула, но потом осторожно улыбнулась, словно поняв, о чем шла речь. — Нет, Рон, здесь только Фред. Я снова не знал, что сказать, и поэтому решил говорить сразу напрямую. — Послушай, Гермиона, я пришел к тебе с важным разговором. Мы уже много лет знакомы, мы знаем друг друга лучше, чем кто-либо еще. После войны мы взяли паузу, я уехал, ты занималась карьерой, и сейчас, мне кажется, настало то время, чтобы подумать о будущем. Я сегодня вернулся из Европы, и теперь я знаю, что я точно готов. Я предлагаю тебе снова возобновить наши отношения, я… — она прервала меня, чуть нахмурившись. Ее голос был мягким, словно она говорила с малышом. — Рон, подожди. Прошло почти три года. — Да, я понимаю, это стремительно, — смутился я. — Но мы можем начать все заново, плавно. Она снова перебила меня, крепче обхватывая себя руками. — Нет, Рон, не можем. Прошло три года, Рон, все… изменилось. Я изменилась. — Но я все равно люблю тебя и знаю, что ты тоже… — Только как друга, Рон, — она покачала головой, грустно улыбаясь. — Я с Фредом. Внутри меня все похолодело, и, наверное, будь я снова импульсивным подростком, я бы начал кричать или обвинять ее в чем-то, но сейчас я был уже другим, и я смог взять себя в руки. Действительно, я должен был догадаться, что между ними что-то было, если она оставалась у него на ночь. Или он у нее? Не важно. — В таком случае, Гермиона, я буду бороться с ним за тебя! — я улыбнулся, понимая, что скорее всего выиграл. Все-таки я слишком хорошо знал Гермиону, и тогда мир мне все еще казался простым и понятным. — Нет, Рональд, не будешь! — вот теперь в голосе моей подруги впервые возникли металлические нотки, показывающие, что она не шутит. — Рон, пойми. Нет смысла пытаться заставить меня заново принять решение, я уже его приняла! Я с Фредом не потому, что мне одиноко одной, я с ним потому, что люблю его. По-настоящему люблю, Рон. — А я? — я очень надеялся, что это не прозвучало уж слишком жалко. — Я очень любила тебя, Рон, — печально улыбнулась она. — И сейчас люблю, но совсем иначе. Знаешь, я очень тосковала, когда ты сказал, что нам надо взять паузу, а потом уехал. Я писала тебе, я думала о тебе, но от тебя почти не приходило писем, и я отчаялась. А потом появился Фред. Не знаю, в курсе ли ты, но я ушла из Министерства и сейчас работаю у близнецов, и я счастлива, Рон. — То есть у меня нет шансов? — мне хотелось расставить все точки над i. — Сейчас, Рон, ты отправишься к Гарри, — устало произнесла она, отталкиваясь от косяка двери. — Это не потому что я не рада тебя видеть, напротив, но потому, что сейчас твой брат, я уверена в этом, стоит на заднем дворе и готовится трансгрессировать в Косой переулок. Не надо пытаться возражать. Ты плохо знаешь его, если думаешь, что он просто легкомысленный весельчак, а вот я знаю его так хорошо, как, наверное, знает только Джордж. И ты не будешь бороться за меня или как-либо иначе высказывать свое внимание, потому что Фред уступит тебе, а я не могу позволить себе потерять его. Понимаешь? Поэтому ты сейчас поедешь к Гарри, он будет очень рад тебе, а я пойду на задний двор и остановлю Фреда, или, если не успею, отправлюсь вслед за ним в Косой переулок. Если честно, в тот момент у меня не было слов, я не знал, что на это ответить. Не могу сказать, что слова Гермионы не шокировали. Я никогда не предполагал, что Фред, этот бесшабашный шутник, вечный шут, может быть не уверен в себе настолько, что запросто упустит девушку, которую любит. Наверное, этот вопрос застыл у меня на лице, потому что Гермиона, усмехнувшись, сказала: — Трудно поверить, что он такой, да? Я тоже не сразу это поняла. Но во всех вещах, где он один, он чувствует себя очень неуверенно, возможно, это следствие того, что всю свою жизнь он рос вместе с Джорджем. К тому же, Рон, ты — это не кто-то незнакомый, ты — его брат, в которого я была влюблена, когда мы сблизились. И пускай мы вместе уже почти год, мне кажется, Фред все равно уверен, что я уйду к тебе, стоит тебе вернуться. Когда через несколько минут я захлопнул входную дверь, то, сделав несколько шагов вперед, не смог отказать себе и не развернуться, обходя синий домик. Я замер у стены, скрытый ветками яблони, и передо мной открылся небольшой аккуратный садик, в котором цвели тысячи ландышей, устилая землю белым ковром. Я вспомнил, что ландыши — любимые цветы Гермионы. Фред стоял ко мне боком, закрыв глаза, а Грейнджер прямо за его спиной, что-то говоря ему. Он молчал. Она обошла его, беря его лицо в ладони, и что-то уверенно сказала, глядя прямо в закрытые глаза. Он распахнул их. Он смотрел на нее доверчиво, наивно, и я увидел, как он сказал что-то короткое, и она в ответ рассмеялась, кивая и порывисто обнимая его. Совсем иначе, чем меня, к Фреду она льнула всем телом, улыбаясь и прижимаясь к груди. Он тоже обнял ее, и от меня не укрылось, какими бережными и аккуратными были его объятия. В сущности, наверное, у меня действительно эмоциональный диапазон — как у чайной ложки, если я отпустил ее и даже был тем, кто помогал Фреду выбрать кольцо. И каждый раз, когда я прибываю в гости в Хеибрук Бей в синий дом с садом, где растут ландыши, каждый раз я смотрю на Фреда и Гермиону и понимаю, что я все сделал тогда правильно. С каждым днем, который они проводят вместе, с каждым днем мой брат становится все более и более уверенным в себе. И я рад этому. А я? А я снова вернулся в Софию.