Lion And Lamb

— Он всегда был Джокером в нашей компании. Это то, что я буду помнить больше всего о Маке. Конечно, в таком заведении, как психиатрическая лечебница, всегда найдется место для веселья, но до появления Макмерфи мы редко когда бывали веселы. Мне показалось, что в ту минуту, когда он вошел в комнату отдыха, сам воздух стал... как будто бы легче. Как будто бы это новое и энергичное присутствие предвещало недолгую, но яркую свободу, которая на короткое время должна была прийти к нам. Макмерфи, насколько я мог судить, изменил не только социальную атмосферу, когда внезапно появился как пришелец в нашем тихом упорядоченном мирке. Другие больные, включая меня, изменились так, как никогда не изменились бы в любых других обстоятельствах, особенно Билли. Нервное заикание утихло настолько, насколько это вообще было возможно. Но перемена, преобразившая молодого человека в результате общения с громким, дерзким и энергичным Маком, была тихой, как и сам Билли. Застенчивый нервный парень постепенно становился более напористым и уверенным в себе, хотя бы в тех областях, которые были естественны для личности Билли Биббита. Он начал проявлять себя, когда Мак или кто-то еще нуждался в поддержке для любой идеи, которая у них могла быть. Он становился все смелее в своих отношениях со старшей сестрой Рэтчед, настолько смелым, насколько мог. Билли, благодаря приезду Мака и его дружбе, проснулся. Хардинг отложил ручку и уставился в окно своей кухни, любуясь видом ярко-голубого неба и колышущейся травы на лужайках соседей. В течение последнего часа он вел дневник, отрывочно записывая кое-что о заведении и людях, с которыми он там познакомился. В основном его заметки начинались и заканчивались на Рэндле П. Макмерфи. Он никогда не сомневался в необходимости записи того, что произошло. Впрочем, он предполагал это формой терапии, которой пренебрегал, пока был в больнице. Хардинг взглянул на оставшуюся пустую часть страницы и снова нажал на ручку, продолжая записывать. Что касается меня, то я изменился не так сильно, как можно было бы подумать. Однако я все же вернулся к преподаванию и живу теперь вне тени Веры. Мои руки все еще летают в воздухе, как голуби⁽¹⁾, но теперь... они свободны, а не заперты в клетке. Так как же Мак изменил меня? Он научил меня жить не только тихими минутами отдыха от резкой натуры Веры, но и утешением от пыльных книг. Он научил меня, в немалой степени, жить для себя. Здесь Хардинг остановился. После нескольких секунд раздумий он закрыл блокнот от moleskin и надел на ручку колпачок. Он знал, что никогда не сможет полностью успокоить призраков, которыми были Мак и Билли, но на самом деле и не хотел этого. Когда он писал о них, воспоминания все так же оставались настолько живыми и свежими, словно он делал записи в тот самый день, когда их встретил. Он помнил, что Билли вошел в заведение, как ягненок, тихий и кроткий, идя туда, куда вела его мать, пока она не ушла в облаке несвежих духов и жеманных обещаний навестить его. Мак же шагал мощно, как лев, обозревающий свою новую территорию. Хардинг мог закрыть глаза и буквально увидеть медные волосы, выбивающиеся из-под черной вязаной шапки, и сверкающие голубые глаза, уже полные озорства. Хардингу было приятно думать о двух людях, которых он имел удовольствие называть друзьями. Становилось легче на душе, когда он осознавал, что пока он и другие люди, оставшиеся в больнице, думают и иногда говорят о мертвых, они не будут забыты. Мак изменил их всех, но как изменился он сам? Ну, он узнал, что иногда можно и не сломать стену полностью, но достаточно ударить ее хоть раз, чтобы образовались трещины, пропускающие свет. Солнечный свет проникал через окно в кухне, согревая маленькую комнату. Вот кем был для них Макмерфи, размышлял Хардинг, вставая из-за исцарапанного кухонного стола. Он был их светом.