***
Холод был на удивление приятен сейчас. Камни, что за каким-то чертом были в асфальте, не доставляли неудобства босым ногам, как было днем. То-ли так повлиял его настрой, то-ли холод отвлекал внимание, кто знает. Хоррор со вздохом прислонился к оградке, состоящей из тонких железных труб. Наверняка там должна была быть сетка и калитка, чтобы защитить клумбы от собак и кошек, которые обожают ложиться в них, сминая своими тушами нежные и хрупкие цветы. Вот и сейчас один такой валялся в импровизированной клумбе-колесе. И обычно Хоррор, любивший порядок, согнал бы его без раздумий, но сейчас он лишь злобно сощурился и проигнорировал проблему. Он устремил взгляд к небу, на котором не было видно ни одной звездочки из-за городского освещения. Хотелось наплевать на все и пешком дойти до полей, что были за городской чертой, прямо так — в пижаме и босиком. Он ни разу не был на природе. Его друзья рассказывали интересные истории оттуда и все время грозились вытащить великана, — он был под два метра ростом, — с собой на шашлыки или на рыбалку, но тот почему-то отнекивался. Он и сам не знал причину своего отказа. И желание пойти, куда глаза глядят, он в себе подавил. Все же ему завтра на работу, а не хотелось бы прийти не в том, что обозначено дресс-кодом. Да и денег на автобус обратно у него нет, а в квартиру идти не хочется. Опозданий начальник не стерпит, а жить на что-то надо. Это был первый раз, когда он совершил такую ночную вылазку из квартиры, что давила на него своей мертвой тишиной и полным одиночеством. И тут было и впрямь хорошо. Сверчки уже завели свои трели, деревья покачивались и шелестели под ветром, который морозом проходил по открытой коже, сочился внутрь легких, заставляя мурашки бежать по телу. В каком-нибудь фильме ему бы наверняка вставили в зубы сигарету, дабы придать печали и загадочности. Но Хоррор к этой дряни никогда не притронется.***
Он был на три года старше своего брата, Папайруса. Когда он родился, был таким тощим, нежным и беззащитным, что Хорр сразу же решил, что будет защищать его, несмотря ни на что. Ему повезло застать отца и мать вместе, в счастливом семействе. Но мужчина ушел вскоре после рождения второго ребенка. Мать, в целом импульсивная женщина, связала его уход именно с Папсом, о котором она либо заботились кое-как, либо вовсе на несколько дней, а то и недель, оставляла мальчиков одних. Позднее Хоррор понимал, что отец ушел именно из-за нее. Старшему приходилось самому разбираться в том, как же ухаживать за ребенком. Когда припасы заканчивались, он просил мать их пополнить. Та обычно начинала кричать на него, ругая за никчемность, обвиняя в уходе отца и вообще сваливая на обоих все грехи человечества, но продукты покупала. Малыш не понимал, почему это происходит и, несмотря на обиду, любил ее, искренне и бескорыстно, как умеют любить только дети. Есть у них эта искорка, может даже огонек этой сильнейшей любви в душе. У Хоррора он потух. Он за год-полтора привык, перестал плакать и воспринимать все всерьез. Лишь молча стоял, сжав кулаки и злобно сверкая глазами исподлобья. И постепенно на него полностью переложили работу по дому. Мать стала пить и курить, наполняя кухню отвратительной вонью, отчего Хоррор во время походов в магазин стал брать что-то легкое в приготовлении, лишь бы не находиться с ней наедине слишком долго, лишь бы не чувствовать на своей спине осуждающий взгляд, лишь бы не чувствовать этот запах сигарет и дешевого пива. У него было очень чуткое обоняние, а потому ему было еще хуже. Дошло все до того, что мать стала оставлять им денег на неделю, всегда давая недостаточно. Стоит ли говорить, что старший стал недоедать, дабы обеспечить брата. Он огораживал его от матери, дабы та не натворила глупостей, а сам взял на себя воспитание, развлечения, кормление и прочие аспекты опеки. Он создал братцу мир, далекий от невзгод. Но даже этот мирок разрушил взрослый. Они были достаточно обеспеченной семьей, но в итоге денег стало недостаточно. Мать стала пропадать на целый день, а возвращалась с очередным очарованным мужчиной. Хоть у нее и появились вредные привычки, она прикладывала немало усилий, чтобы поддерживать красоту. Она велела Хоррору с Папсом сидеть и не высовываться, пока она занималась «своими делами». Некоторые из них пили вместе с ней, другие сразу же шли в ее комнату. И все было бы хорошо, если бы один из ее клиентов не решил заглянуть в их комнату утром, когда работница еще спала. Братья тогда уже проснулись и Хоррор уговаривал Папса потерпеть голод, пока взрослый не уйдет. Когда дверь открылась, шестилетний мальчик подскочил и загородил собой младшего, который лишь робко выглядывал из-за его спины. В руках у него был плюшевый, аккуратно сшитый зайчик — самодельный подарок Хоррора на его день рождения. Взрослый взглянул на них и оскалился. — Так и знал, что где-то у этой сучки есть щенки. — Ужас тут же всполошился и закрыл уши младшего руками. Клиент лишь хмыкнул и присел перед ними на корточки. — Я так посмотрю, о вас тут не особо заботятся. Как хорошо, что мне плевать на шлюх и их отребьев. И как вам тот факт, что мамаша продается за деньги, а? — Тут Хоррора уже трясло от гнева и он, сощурившись, прошипел в ответ: — Убирайтесь из нашей комнаты. И не выражайтесь при нем, ему всего три года. — Ладно. Интересно, а что будет, если она узнает, что я вас видел? — Он лишь усмехнулся, когда Хоррор широко раскрыл глаза и замер от страха. Встав и развернувшись, он хотел было выйти, но тут его схватили за штанину. — Можете ли Вы не говорить про Папса? Можете сдать меня с головой, наговорить чего угодно, только не трогайте его. — На глазах у ребенка стояли слезы. Ему не хотелось потерять то, что он так оберегал, свой единственный лучик света. Взрослый лишь фыркнул и, грубо выдернув штанину, вышел. Но он все же выполнил просьбу, судя по тому, что в итоге досталось только старшему. Мать била нещадно и куда попало, а Хоррору оставалось лишь терпеть, сжав зубы. В тот день ему повредили правый глаз, отчего тот перестал функционировать, и он чудом не получил сотрясение мозга. Волосы на левой стороне головы оказались выдраны и в итоге ему пришлось позднее выбрить их остатки, чтобы не выглядеть совсем убого. На всем теле было много ран и синяков, они выделялись на нежной и бледной коже мальчика кровавыми подтеками. Папайрус, уже имея представление о реальном положении дел, старался все-все их вылечить, ну, а Хоррор лишь отмахивался, говоря, что все в порядке. Через год мать спилась. Похоронами занялась ее сестра, человек не сильно, но все же лучше ее. В назначенный день мальчики были единственными, кто не плакал. Незнакомые женщины, что пришли на похороны, шутили про то, что они просто уже настоящие мужчины, которых, кстати, не было там. Хоррор увел брата подальше от них, он больше никому не доверял. Тетка заботилась о них куда лучше, чем мать, хоть у нее и был препротивный сын. Они получили должное образование, друзей, а Хоррор уже и работу нашел. Когда он смог накопить достаточно денег, чтобы переехать, он тут же сделал это. Летом он жил с Папайрусом, но неделю назад он вновь уехал в медицинский институт. Не то, чтобы Хоррор не был за него рад, скорее наоборот, он невероятно гордился братом, но одиночество и тоска давали о себе знать. Стены квартиры будто сдвигались, готовясь расплющить его. Любая тень представляла угрозу. Он становился параноиком. И он бежал от этого. Так он и оказался на улице в столь поздний час.***
Хоррор на автомате провел рукой по коротко остриженной части головы и горько ухмыльнулся. Он прикрыл глаза и просто продолжил стоять, ни о чем не думая, ни о чем не заботясь. Ветер трепал его жесткие и седые, с черными корнями, волосы, часть которых небрежно прикрывали правый глаз. На лице его застыло выражение спокойствия, смешанного со счастьем и блаженством. Он открыл свой карий, с красноватым оттенком, глаз лишь утром, когда лучи едва взошедшего солнца начали освещать крыши домов. Посмотрев наверх, он подметил, что свет, отражаясь в окнах, создает эффект пожара. Ужас отлип от трубы и размялся — он не менял позы последние несколько часов. Все то, что так беспокоило его, отступило. Похоже, свежий воздух хорошо «проветрил» его разум. Он побрел к себе, намереваясь чуть-чуть поспать. Квартира не будет давить на него, ведь уже утро. Но это далеко не последняя его прогулка.***
На этот раз он куда-то бредет. Бесцельно блуждает во дворах в своем районе. В основном концепция одна и та же: качели такие, качели сякие, горка, какой-нибудь турникет, иногда с канатом, иногда без. Порой встречались карусели, которые Ужас не особо любил. Из подворотен слышался лай неугомонных собак, на лавочках сидели пьяные в хлам мужики и бабы, подзывавшие великана присоединиться. Он тут же уходил, ведь искал тишины. Вот он нашел один дворик, где никого не было. Все как обычно: качели, карусель, турникет, горка. Последняя была просто огромной. Она была полностью металлической и старой, в виде слона. Его серые бока, видимо не так давно покрашенные заново, блестели в тусклом свете фонаря. Хоррор поднялся по лестнице и вышел на середину горки в полусогнутом состоянии. Казалось, что если он распрямится, даже самый легкий ветерок отправит его обратно на землю. Он кое-как, на дрожащих ногах, попытался распрямиться, но так и не смог это сделать. Наплевав на это занятие, он лег на холодный металл. И без того холодная кожа стала ледяной. Постепенно ночь полностью вытеснила вечер и вступила в свои обязанности. По земле через пару часов начал стелиться мягкий туман. Он становился гуще и гуще, распространялся выше и вскоре закрыл Хоррору обзор на небо. Он фыркнул и сел, даже в какой-то мере наслаждаясь тем, как кожа с некоторым трудом отлипала от металлической поверхности. Развернув руку, он осмотрел ярко-красный след и провел по нему кончиками пальцев. Это было куда более щекотно, чем обычно, будто его, и без того чувствительная, кожа стала воспринимать все в разы сильней. Хмыкнув, он скатился по широкой горке и пошел обратно домой. Он прошел мимо закрытых магазинов и уже было хотел перейти дорогу, как наткнулся на какого-то паренька. Его черные, как смоль, волосы были небрежно растрепаны, а в темно-синих глазах, отдающих фиолетовым, затаилась невыносимая, казалось бы, вечная грусть. Левый был закрыт, вероятно из-за шрама, пересекающего его, но когда он столкнулся с Ужасом, то удивленно распахнул и его тоже. Он был в фиолетовой пижаме, но в тапочках. Они просто стояли и смотрели друг другу в глаза, затаив дыхание и почти не моргая, словно боясь спугнуть друг друга. Замерев, они простояли так несколько минут, удивленно вглядываясь в другого, будто пытаясь прочитать судьбу во взгляде. Паренек отмер первым. Он искренне улыбнулся, выбивая из старшего неуверенную кривую улыбку. Вскоре они разошлись в разные стороны. Хоррор впервые за долгое время был поистине счастливым. Встречи стали повторяться. Сначала они были случайными, а через месяц-другой кто-то из них мог застать другого, терпеливо стоящего на углу дома, в том самом месте, где они встречались. За все время они не обменялись ни словом. Иногда они принимались бродить по пустынному городу. Все магазинчики, днем светившие своими вывесками, сейчас были темны и мрачны. В самую длинную свою прогулку они дошли до перекрестка больших дорог и остановились только когда перед ними с шумом проехала машина. Они лишь переглянулись, посмеиваясь с самих себя и пошли обратно. Хоррор был почти на две головы выше паренька и неосознанно чуть наклонялся, чтобы видеть его лицо лучше. Как же он был удивлен, когда в один день обнаружил, что гуляет с ним за ручку. Сначала младший робко тронул его большую ладонь мизинцем, а затем уже уверенно ухватился за нее. Старший промолчал, но чуть залился румянцем. Вскоре они всегда стали так ходить. Дошло даже до мягких и нежных поцелуев в щеку от Эпика, — а его звали именно так, — и неумелых ласк со стороны Хоррора. В одну ночь Эпичный сунул в руку недопарня-недодруга бумажку, на которой аккуратным почерком было выведено: «19 лет. А тебе?» В следующую встречу младший получил краткий ответ на том же листочке. Они сидели на скамейке во дворе у Эпика. На листке было криво выведено простое: «24». Младший удивленно раскрыл глаза и уставился на немного скучающего Хоррора. Неудивительно, ведь он выглядел куда старше. Позже они так же кратко обменивались информацией друг о друге, никогда не называя имен. Сердце старшего пропускало удар, когда парень робко прижимался к нему, кладя голову на его плечо и залезая на скамью с ногами. Сердца обоих бились в унисон и они молча делили друг с другом это одиночество. Они были одиноки вместе, и им это нравилось.***
Днем Хоррор совсем не был похож на то меланхолично-нежное существо, которое проявлялось ночью. Он ходил с натянутой улыбкой большую часть времени, время от времени каламбурил и был не прочь поболтать и пошляться в шумной компании своих друзей, с которыми он познакомился еще в школе. Вот и сейчас они сидели после своих смен в какой-то забегаловке, все вчетвером. Хоррор расположился рядом со своим лучшим другом и напарником Дастом, который так и норовил перелезть через стол и устроить взбучку Киллеру — правой руке главаря сей банды, Найта. Кошмар иногда устало переглядывался с Ужасом, пожалуй, они были самыми адекватными здесь. В какой-то момент великану стало дурно оттого, что у него и так с утра гудела голова от бессонной ночи, так еще и шумные друзья подбавили «удовольствия». Встав, он молча побрел в сторону уборной. Уже на входе он столкнулся с кем-то. — Ох, прошу прощения, братан, что-то я зазевался сегодня! — Хихикающий парень поднял голову и застыл, изумленно глядя на Хоррора. Тот тоже был немало поражен, а на скулах играл румянец. Ему понравился голос младшего, задорный и веселый, но не без доли глубоко скрытой печали. Они так и стояли в проходе, глядя друг на друга, как в первый раз. К счастью, народу в это время не было, иначе обязательно нашелся бы кто-то, нарушивший их молчание. Эпик, как всегда, сдался первый, смущенно отводя взгляд. — Я Эпик. Что насчет тебя? — Хоррор, — грубым голосом с легкой хрипотцой ответил он. Эпик заметно покраснел и, обогнув старшего, пошел прочь, оборачиваясь и маша рукой на прощание. Ужастик быстро догнал его и схватил за рукав. Нервно водя взглядом по сторонам, он спросил, — Мы ведь увидимся сегодня? — Эпик ухмыльнулся и, подмигнув, ответил: — Все может быть, братан, все может быть. — После этого он оставил смущенного Хоррора недоуменно стоять в коридоре и ждать наступления ночи. Ведь это не было отказом, а значит могло быть и согласие.