An Unhealthy Obsession

      Последние лучи закатного солнца медленно тянулись по земле, пока окончательно не угасли за горизонтом. Тьма окутывала улицу непозволительно быстро для тёплого летнего дня, на полях трещали последние кузнечики, потихоньку передавая это бремя сверчкам. Такие уютные вечера Джонатан предпочитал проводить в библиотеке за очередной хорошей книгой в компании тусклого света свечи.       Сегодняшний вечер не стал исключением — с тихим щелчком открылась тяжёлая дверь, пропуская внутрь любителя завораживающих историй. Чиркнула спичка, давая жизнь танцующему на конце фитиля огоньку, под ногами скрипнули половицы. Джостар всегда предпочитал читальный столик в дальнем углу помещения, оттуда никогда не было слышно лишнего шума, который мог отвлечь от прекрасной атмосферы. Взгляд скользнул по множеству корешков, стараясь выцепить что-то знакомое и, — о чудо! — книга на сегодня нашлась довольно-таки быстро. Он как раз собирался её прочитать.. Пройдя в самый конец, он отодвинул деревянный стул, аккуратно поставил подсвечник на стол вместе с бутылью вина и бокалом и только после этого сел. Обложка гласила: Оскар Уайльд, "Портрет Дориана Грея". Весьма заманчивое чтиво для шестнадцатилетнего юноши, возможно, он даже сможет что-то почерпнуть из этой истории, хотя она была бы гораздо познавательнее для его сверстника и сводного братца в одном лице.       Время пролетало незаметно и казалось, будто кроме стрелок часов всё в этом мире замерло. С каждой переворачиваемой с тихим шорохом страницей Джонатан всё глубже проваливался внутрь книги, мир вокруг перестал волновать его, комната заполнилась чужими разговорами, которые шёпотом срывались с его губ отдельными фразами. В это же время с жалобным скрипом отворилась дверь библиотеки, но он не услышал. Как не услышал и тихих, но уверенных шагов. Из-за стеллажа вышел Дио, окинул обстановку скучающим взглядом, наконец остановившись на Джонатане, который оборвал себя на полуслове и теперь глядел на него с недоумением. И правда, что он здесь забыл в такой казалось бы поздний час? Обойдя столик, он склонился над чужим плечом, упершись в дерево ладонью. — И что же ты решил прочитать на ночь глядя? — поинтересовался он как бы невзначай.       Джонатан осторожно закрыл книгу и уже хотел было встать и уйти, но Брандо положил ему ладонь на плечо, сдавив его с такой силой, что сразу стало понятно: никуда он не пойдёт. Собравшись с силами, он всё же спокойно произнёс: — Портрет Дориана Грея. — Дориан Грей, говоришь.. Прекрасная история. — Что тебе нужно? — плохое предчувствие и напряжённая обстановка явно не сулили ничего хорошего, он знал это. Знал, но.. Всё равно не мог встать и уйти. — Переходишь сразу к сути? Как скучно, — он недовольно хмыкнул.       Выпрямившись, Дио схватил его за грудки, грубо вжимая в стену. Холодный взгляд остановился на глазах. Они так честно отражали чужую душу.. Даже завидно, у него самого ведь её уже давно нет. Колено упёрлось между ног, не давая сдвинуть их. Он крепко прижал его запястья, наслаждаясь бушующим океаном в этих синих как чёртово небо глазах, в которых будто бы целая вселенная с множеством звёзд, которые так хочется снять подобно лишним декорациям в театре. Их не должно там быть. Этот придурок не должен продолжать светиться. Джостар возмущённо ловит ртом воздух, не решаясь что-то сказать, но стоит ему попытаться — Брандо затыкает его настойчивым поцелуем, не давая вымолвить и слова. Пусть молчит. Он не желает слушать. Джонатан сопротивляется, пронзает яростным взглядом, а он лишь сильнее прижимает его к стене, склоняется к уху, шепчет что-то о ненависти, кусая нежную кожу лишь для того чтобы после обвести ушную раковину языком, отчего Джостар под ним так очаровательно дрожит, до боли впиваясь ногтями в собственные ладони. Оставляя за собой дорожку влажных поцелуев, он спускается ниже, минуя шею, в которую так и хочется впиться подобно вампиру, слегка расстёгнутый к вечеру воротник рубашки, ключицы и.. Как же неудобно, когда на нём вся эта одежда. Проклятая пуговица, оторвать бы её немедля! Из горла вырывается злобный рык, церемониться больше нет смысла, посему он разворачивает парня лицом к стене и заламывает руки за спину, сгибая их в локтях и вместе с тем доставая из сумки на поясе тугую верёвку. Всё идёт по чётко выверенному плану и он, не колеблясь, крепко-накрепко стягивает их, настолько сильно, насколько это возможно, чтобы впивалось в кожу, чтобы ощущалось предельно ясно. Отчаянные вопли уже изрядно достали, Дио ненавидит шум, неужели так трудно запомнить? Джонатан чувствует пальцы на своей шее, чувствует, что его опрокидывают на несчастный читальный столик, вжимая лицом в древесину. Сердце заходится в бешеном ритме, бьёт тревогу по всем фронтам, а дышать становится практически невозможно, крики утихают, заменяясь хриплым и рваным кашлем, попытками сделать хоть один вдох. Так ему нравится гораздо больше. Он достаёт из сумки длинную тряпицу, с секунду разглядывает её, будто в ней есть что-то особенное, и после уже завязывает на затылке в двойной узел самодельный кляп. Ладони ложатся на услужливо подставленные ягодицы, сжимают их через ткань, но этого ведь мало, верно? Пока ещё может не сорваться, Брандо расстёгивает его брюки, стаскивает вместе с нижним бельём и туфлями, всё равно всё это будет только мешать. Плевать и на то что парень сопротивляется, и на то что пытается вырваться, и на то что хочет что-то сказать. Перехочет.       Джонатан не понимает, а ещё всё это до чёртиков страшно, настолько, что кажется будто сердце зажимает в тиски и оттого оно бьётся так сильно, стараясь пробраться наружу. Он чувствует каждое прикосновение, чувствует холод на своей коже, ощущает каждой клеточкой своего тела. Кроме их дыхания, голосов, шороха одежды и жалобного скрипа стола в библиотеке больше ни звука, но в ушах по-прежнему стоит крик, неистовый, чёткий, его собственный крик. Рука скользит ниже, смазав движение в бок, обхватывает его член.. Щёки горят так сильно, словно это адское пламя, кожу покалывает от такого притока крови, а ему только и остаётся что стиснуть зубы покрепче. Его вжимают грудью в стол, вновь склоняются к самому уху, обдавая горячим дыханием при очередной усмешке. Он дрожит, чуть ли не впадая в истерику, но пока что умудряется хоть как-то держать себя в руках, хотя кому он заливает, терпение уже на исходе.. — Расскажешь кому-то — убью, — Дио шепчет едва слышно, с пронизывающим холодом в голосе, а Джонатан не смеет и сомневаться в правдивости этой угрозы.       Джостар под ним замирает, только дрожит всё также завораживающе, Брандо выуживает из поясной сумки бутылёк с маслом, выдёргивает пробку и обмакивает несколько пальцев. Банальная муторная необходимость.. С губ срывается раздражённый вздох, он раздвигает чужие ягодицы и начинает аккуратно растягивать парня, добавляя палец за пальцем. Тот в свою очередь молчит, почти не двигается, только упёрся лбом в стол. Бесит. Он собирается сделать непростительный поступок. Впрочем нужно ли ему это прощение? Нет конечно.. Он совершит ужасное преступление, но не ужаснее уже совершённого. Ведь хуже убийства уже ничего не будет, верно? Он ненавидит его, до тошнотворного правильного и до нелепого стойкого. Может быть, хотя бы это его сломает? Заставит уже наконец ненавидеть.. Кажется, уже достаточно. Дио расстёгивает собственные брюки, надавливает членом на колечко мышц, входя медленно, но не потому что не хочет сделать больно. Хочет. Более того, он жаждет этого. Несколько осторожных движений переходят в грубые толчки, с каждым из которых ускоряется темп, Джонатан тяжело дышит, отчаянно желает донести до него какую-то мысль, сквозь мычание порой даже слышится неразборчивое "больно!" или "остановись!", но всё это тонет ещё на половине, застревая в жалкой тряпице так и не произнесёнными до концами словами. Он двигается словно бы с остервенением, хватая за волосы, оттягивая голову назад и до боли сжимая руками бёдра, чтобы потом точно остались синяки, наклоняясь лишь затем, чтобы оставить на шее очередной засос, укус или, если очень повезёт, простой поцелуй. Он уверен, это больно. И поэтому губы растягиваются в самодовольном оскале от осознания, что тело под ним так беспомощно. Он опирается на стол, расставив руки по обе стороны, вслушивается в чужое сбившееся дыхание, чувствуя, как внизу живота разливается приятное тепло. Хочется, чтобы так было вечно, хочется продлить эти мгновения, насладиться ими подольше насколько это будет возможно, увидеть больше боли, отчаяния, агонии.. Он вышел, но лишь затем, чтобы перевернуть Джонатана на спину и войти вновь. Рука потянулась к кляпу, стягивая его и давая волю чужому языку. Конечно, пока что не в том русле, в каком было бы просто отлично, но это он ещё исправит.. Надавив тремя пальцами на губы, Дио, не получив никакого отклика, двинулся резче, давая понять, что лучше сделать так как он просит, однако и тогда Джостар продолжил упрямо смотреть на него, стиснув зубы. Пришлось достать из кармана перочинный нож и приставить к горлу, аккуратно проводя линию до ключицы и далее к напряжённому прессу, отчего тот едва заметно попытался уйти от лезвия. Боже, какое очарование. — Не упрямься, — холодный металл сильнее врезается в кожу, но Дио не позволяет себе сделать ни единого надреза, — Оближи их.       Нехотя Джонатан всё же приоткрыл рот, позволяя пальцам проникнуть внутрь, однако Брандо так и не убрал нож, пока он не обвёл фаланги языком, давясь первыми слезами. Он выглядел так беззащитно с этим его выражением лица, что хотелось немедля запечатлеть на картине всё увиденное, чтобы не потерять, чтобы навсегда запомнить эту прелестную смесь эмоций, отражаемую вселенной этих глаз. Он склоняется к самому лицу, резко проводит рукой вниз, пуговицы разлетаются в стороны и бьются с глухим стуком о стены, о пол, стеллажи.. Но всё это не важно. Ещё один поцелуй, не сказать что взаимный, но и этого достаточно, ведь даже отстранившись он может видеть искажённое болью лицо и очаровательные слёзы, может ощущать, как трясутся плечи и надрывно вздымается грудь, когда Джостар пытается дышать глубоко, чтобы успокоить собственное сознание и тело, но всё выходит с точностью да наоборот. Движения становятся более грубыми, хорошо, что столик сделан из прочного дерева, иначе уже давно качался бы из стороны в сторону, едва выдерживая такой вес. Слышатся тихие всхлипы, едва различимое бормотание и во взгляде плещется ужас, такое искреннее недоумение, что становится даже смешно от этой нелепости. Крепко связанные за спиной руки позволили открыть для себя ключицы, грудь, напряжённый пресс, и кто он такой чтобы не воспользоваться приглашением? Дио обводит языком один из сосков, легко прикусывает, оттягивая в сторону, и получает в ответ шумный вздох. Он разводит шире чужие ноги, хватая ладонями под колени, оставляет пару новых засосов на шее и, с последним резким толчком чувствуя разливающееся по телу тепло, выходит, кончая ему на живот.       Брандо замечает на столе бутыль вина и думает, что она здесь очень кстати. Пригубив немного, склоняется к Джонатану, приподнимая его над столом, и целует, проникая в рот языком. Алое вино течёт по подбородкам подобно крови, стекает вниз по шее, а он вновь и вновь приникает к горлышку, чтобы после опять передать напиток с поцелуем. Вина остаётся всё меньше и когда плещется лишь четверть, он хватает Джонатана за скулы, вынуждая его приоткрыть рот и вливает всё что было, завороженно глядя как тот давится, сдирая горло надрывным кашлем, как рука смазывает движение и алкоголь льётся на кожу, струйками стекает по груди. Хочется провести языком вдоль каждой дорожки и он, с глухим стуком опуская бутыль на пол, не отказывает себе в этом удовольствии, желая опьянеть, хотя знает, что голову сносит не от вина и далеко не от выкуренной недавно сигары. Интересно, можно ли назвать это праздником жизни? Что же, в таком случае виновник торжества ещё легко отделался, всё могло бы быть гораздо хуже. Хотя почему могло? Сейчас станет. Губы кривит усмешка и он вновь входит в Джостара, одна рука тянется к подсвечнику, вытаскивает из него некогда гладкую свечу, другой же он обхватывает член дорогого братца. Пламя дрожит и воск обжигает чужую кожу, падает каплями на соски, на нежную шею, на рёбра.. И, что самое главное, каждое пятнышко сопровождается болезненным шипением, а Дио прекрасно знает, что подобное это чёртова смесь ощущений. И, судя по заалевшим кончикам ушей, стиснутым зубам и тому, как тот зажмурился, специфика ощущений была явно прочувствована. Не забыл Брандо и о втором действе, не преминул лишний раз напомнить, надавив на головку подушечкой большого пальца, после чего неспешно повёл ладонью вниз, срывая с поджатых губ желанный стон, пусть и тихий, зато стыдливый и искренний. Блондин даже не винил его за закрытые глаза, в конце концов, любому было бы страшно смотреть в глаза насильнику, а всего происходящего просто хотелось бы не видеть. Впрочем, должно ли это было его разжалобить? Даже если ответ положительный, сердца у него в любом случае нет. На очередном движении руки Джостар зло выдыхает: — Катись к чёрту.. — на что он лишь усмехается, — Остановись..       А самому аристократу хочется провалиться под землю, душу рвёт изнутри, потому что, даже имея возможность проклясть тысячу раз, он молчит. Оба прекрасно знают причину, которая, к слову, весьма примитивна: страх. Удивительно, как сильно он меняет людей, особенно когда те ощущают бессилие, осознают свою беспомощность и ничтожность. — Может быть, если ты хорошо попросишь, я буду мягче, — Дио облизнул пересохшие губы, презрительно бросив чуть тише: — Неженка.       Джонатан возмущённо кривит губы, но упрямо молчит. Капля за каплей воск покрывает его тело, кажется даже на плечи немного попало. Брандо вколачивается грубо, без малейшего намёка на нежность, о которой распинался буквально пару секунд назад, а вот рукой двигает умело и размеренно. Джостар под ним плавится, теряется в ощущениях и царапает собственные руки, неистово перетирает запястья и предплечья о тугую верёвку, чтобы заглушить то, что бушует в этом чёртовом почему-то до сих пор живом органе под названием сердце. Слёзы обжигают щёки на пару с румянцем, он отчётливо чувствует боль там, внизу, и в то же время в паху разливается жар. Дио склоняется к самому уху, опаляя его горячим дыханием, прикусывает мочку и ведёт вверх, отчего тело вновь словно бьёт током и неистово хочется уйти от подобных прикосновений, но сколько голову ни отворачивай, ничего не изменится. Ещё несколько движений и Брандо выжидающе замирает, но парень по-прежнему молчит.       Время возобновляет свой ход, толчки резкие, для удобства, конечно же своего, он свободной рукой подхватывает парня под колено. Дыхание Джонатана уже сбилось, тихие стоны перемешались с рваными вздохами и всхлипами, всё понемногу ломалось под этим гнётом. В голове было слишком много мыслей, а сердце не могло уместить в себе столько чувств. Разрываясь между страхом, тревогой, болью, стыдом и отвращением, оно бешено колотилось, силясь проломить клеть рёбер. Воск больше не обжигает кожу, теперь с этой задачей прекрасно справляются слёзы. Он не хотел ненавидеть, но это мерзкое чувство сейчас само собой поднималось из глубин его души. Он не был глупым, но доверие в этом жестоком мире — роскошь, приводящая к неизбежным последствиям. Доверие — особый способ суицида, доверие это то, что предназначено только для самоубийц. Джонатан всегда старался дать людям шанс, искал в каждом что-то хорошее, даже если этого хорошего не было в помине, верил что оно где-то в глубине, но есть. И почему-то думал, что у Дио не в камень замёрзшее сердце и что его ещё можно согреть. Он трепещет подобно птичке в золотой клетке, но уже слишком поздно и остаётся лишь усесться на жёрдочку, в ожидании своего конца заведя печальную песнь, которую будут умильно слушать те люди, что заточили за этими самыми прутьями. Они будут восхищаться чужим криком отчаяния, пока отправитель будет впустую таить надежду, что его наконец-то поняли.       Лицо раскраснелось, спина болит и руки затекли, кажется, после тугих верёвок останутся синяки.. Он бормочет что-то тихо, кусает губы до крови, в попытках забыть о болящем сердце и заглушить всхлипы, когда грудь надрывно вздымается и плечи едва заметно трясутся. Брандо груб до такой степени, что, кажется, вколачивается с остервенением. Кто же знал, что этот убогий орган, который по-хорошему надо бы вырвать к чертям, до сих пор жив? И не просто жив, доканывает ежесекундно этим глупым чувством. Как мог он позволить себе такую слабость? Ничтожное, отвратное, слишком человеческое.. Такое нелепое чувство как любовь. Аж тошно и при каждой мысли об этом придурке блевать тянет, ведь если бы не его глаза-вселенные, наполненные теперь уже падающими звёздами, если бы не его доброта, наивность и вера во всё лучшее.. Нет, действительно, что за дурак! Никто и никогда не стал бы думать, что у Дио на месте углей и потухшего костра ещё что-то есть, но Джонатан подумал. Подумал и развёл костёр вновь, однако пламя настолько сильное, что оставит ожоги любому, кто посмеет приблизиться. И он эти ожоги принимает как данность, как принимает и самого Дио, прощает ему грехи раз за разом, сколько бы ужасных вещей он ни натворил. Бесит до жути, но рядом с ним так уютно, настолько тепло, что невольно начинает казаться, будто его, мерзкого отвратительного ублюдка, действительно понимают и принимают таким какой он есть. А главное кто! Светлый по самой своей сути, добродушный и благородный до безрассудства аристократ, который видимо случайно родился не в той семье, поменялся наверное местами с ним, Дио, потому что обычно именно такие загибаются в нищете, не место им с высшем свете, среди змей и крыс, тут место таким как Брандо. И непонятно, правда, почему вдруг разгорелось пламя.       Поймав себя на очередной такой мысли, парень со злостью хватает Джостара за горло обеими руками и уже его янтарные глаза заполняют эмоции: ярость, обида и где-то на границе плещутся отчаяние, вина и сомнение. Должен ли он был так поступать? Он сжимает пальцы на чужой шее, но не позволяет себе задушить того окончательно. Любовь это глупое чувство. Отвратительное. Оно сжирает изнутри, заставляет сомневаться в каждом шаге, в каждом движении и сказанном слове. Он ненавидит это чувство. Как ненавидит и Джонатана. Но ведь это тоже своего рода любовь, верно? Две стороны одной медали, как ни крути.       Дио склоняется к самому лицу и целует на удивление нежно, замирает на мгновение и отстраняется с холодным прищуром, в этот раз изливаясь внутрь. Отнимает руки от горла и рвано выдыхает, отбрасывая хаос, творящийся в голове, куда подальше. Не время сейчас обо всём этом думать. Можно сколько угодно размышлять о правильности поступков, вот только у каждого из них мнение будет разным.       Поначалу было даже странно, что Джонатан не смог ничего сделать, они ведь вроде как равны по силе, разве нет? Хотя, Брандо гораздо проворнее, да и не славится честными схватками, наоборот, знает множество секретных приёмов. В конце концов, сколько им? Шестнадцать? Пусть Джостар и занимался всё это время, но его всё равно пока что превосходят и, по правде говоря, он бы до сих пор вряд ли бы смог выиграть любую драку с Дио. Если, конечно, не затрагивать тот исключительный случай во время отвоёвывания чести той пустоголовой дурочки Эрины Пендлтон, провалиться бы ей под землю.       Джонатан под ним надрывно кашляет, пока он приводит свой внешний вид в порядок и осторожно распускает узлы. Белая тряпица, лежащая на том же столе, услужливо оставлена Джостару — ему-то она нужнее как-никак. Он, к слову, уже начинает понемногу приходить в себя и смотрит вперёд мутным взглядом, пока на пол капает кровь вперемешку со спермой. Перед глазами плывёт, но силуэт столь ненавистного ублюдка, как его сводный брат, видится чётче всего остального. Его холодный взгляд, равнодушно скользящий по чужому телу, надменное выражение лица с читающимся на нём чувством превосходства.. Словно бы всего что сейчас произошло и в помине не было. Голоса хватает лишь на тихое и хриплое "ненавижу", на что Дио отвечает короткой усмешкой. То что будет дальше уже не его забота. "Портрет Дориана Грея" отправляется туда же, откуда был взят, пусть и не им непосредственно. Дверь библиотеки закрывается с протяжным скрипом.       Впереди будет ещё много подобных моментов, хоть Джонатан и надеется, что этот случай был единичным. Впереди годы отчаяния, слёз и боли. Впереди непонимание и страх. Некогда светлое и живое со временем станет пустым и поломанным. Человек превратится в марионетку, бездушную куклу в руках искусного кукловода, чьё сердце в свою очередь будет навечно заперто в рамках одной медали, потому что он так и не определится со стороной. Тьма окутает свет со всех сторон и поглотит без остатка, не дав и шанса на существование. Так погибнет сердце того, кто так отчаянно старался быть добрее, чем окружающий жестокий мир. Так появится тот, кто примет правила этого мира и станет с ним единым целым, потеряв всего себя.