Время покажет

Когда всё началось? С какого периода в его «ужасно разнообразной» жизни стало гораздо больше жёлтого, чем чёрно-белого? Как он проглядел тот момент, когда в груди зацвели подсолнухи поверх увядшей сирени? Должно быть, всё это пришло в его седую голову только после их краткого свидания на «Луне». Смертельного. Последнего. Геральт не хочет разговаривать с Ольгердом после случившегося. Они и без того терпели общество друг друга достаточно. Под ложечкой уже сосёт от змеиных игр и бесконечных, уходящих в глубь десятилетий интриг фон Эвереков. Поэтому ведьмак подхватывает подаренную саблю и направляется в ближайшую корчму, по дороге срубив новым клинком одиноко растущий подсолнух. Затхлый запах пота и мочи мгновенно заземляет и приводит в чувство после напряжённого боя в стране кошмаров, персонально подготовленных для его головы. Помогает очухаться и разбавленная ржёнка с похлёбкой. Последняя на вкус скорее из червей, чем из мясных обрезков. Геральту пару раз чудится, что время узнаваемо останавливает свой ход, застывая, как муха в чужом супе. Однако заторможенность оказывается лишь последствием замены крови алкоголем. Неподалёку корчмарь что-то увлечённо рассказывает постояльцам за партией в гвинт, бесталанно мухлюя и подтаскивая нужные карты из своих дырявых портков. В какой-то момент, распалившись, шулер начинает в полный голос горланить о болтливости и хвастовстве жителей Янтры, и тогда ведьмак не выдерживает. Он много раз размышлял о Судьбе и Предназначении. Достаточно, чтобы подняться с места, молча выйти из корчмы, свистом подозвать лошадь и погнать карьером по пути, надолго отпечатавшемуся в памяти. Когда они добираются до нужного места, Плотва чуть ли не ползёт до ближайшего корыта с водой. Взмокшие бока тяжело ходят под офирским седлом. Геральт заходит в жёлтое море подсолнухов близь Янтры, когда Луна добирается до его седой макушки и неестественным сиянием обдаёт волосы. Полночь — время, когда они встретились, а Белый Волк добровольно позволил втянуть себя в сказочку о человеке с каменным сердцем, переплёт книги которой давным-давно сгнил. В глубине души Геральт и сам не сомневался, что согласится на контракт о’Дима. У ведьмака не было большого выбора, но гораздо важнее то, что у него не было желания отказать. Было только любопытство. Он хотел знать, что будет дальше. Разобраться в истории до конца, прочесть целиком по следам и, захлопнув, убрать на верхнюю полку книжного шкафа. Длинные лепестки солнечных цветов назойливо забираются в нос, глаза, уши. Приходится постоянно ощущать их прикосновения на сухих губах. И Волку кажется, что сам ветер насвистывает мелодию Господина Зеркало, руководя цветами, словно оркестром. Теперь это их мелодия. Его и демона. Извращённый свадебный марш, искусно и насмешливо связавший их нитью судьбы. Но стоит ли винить пустую музыку, когда сам взялся за иголку с ниткой, чтобы перевязать свою ладонь с рукой монстра? Геральт широко расставляет руки в стороны и ломает, сгибая пополам, длинные стебли, продолжая продвигаться дальше в поле. В какой-то момент он решает закрыть глаза. Нет, не решает. Он ничего не решает с тех пор, как его посвятили в мальчика на побегушках. Ему велено не смотреть. И он, будто бродячий пёс, почуявший запах хозяина, подчиняется. Первый и последний раз позволяет всем ведьмачим инстинктам вопить и не даёт им ответа. Могильный холод сковывает тело, не даёт ни одной мышце дёрнуться. Прямо как в глупых детских припевках. С момента появления на Ничейной земле Господина Зеркало слова этой песни, кажется, знают и поют все. Возможно, это тоже часть одного большого представления. И Геральт не уверен, что вовремя опустил занавес. В момент всё смолкает. Звуки проглатывает нечто большое. Опытный ведьмак всегда чувствует, когда что-то надвигается. И это ощущение далеко не из приятных. Не слышно ни воронов, расклёвывающих череп очередному партизану в петле, ни лай одичалых собак где-то ближе к деревне. В утробе умирает даже звон самой тишины. Всё пусто. Слепо. Ведьмак открывает глаза. — Ты никогда не отличался терпением, не так ли? — произносит, чуть улыбаясь, Гюнтер о’Дим. — Ежедневная встреча с демонами на меня плохо влияет, — отвечает Волк. Улыбается полумесяцем лишь его шрам на щеке. Стеклянный человек разводит руками. — Досадно. Гюнтер не выглядит живым. Он стоит, криво покосившись посреди зелёно-жёлтого поля, сам выцветший и изломанный. Сожми в пальцах — рассыпется прахом воспоминаний. Геральт чуть поворачивает голову в сторону. Мир вокруг них кружится, точно капля краски на мокром пергаменте. Всё, на что падал взгляд, расплылось в витки цвета и сейчас впитывалось в образ Стеклянного человека. Незримый живописец заново раскрашивал бесцветную фигуру, обмакивая кисть в окружающий ландшафт, как в палитру. Ведьмак вспоминает картины Ирис и недовольно поджимает губы. Он бы удивился. Но в столь незабываемом приключении видел фокусы и помасштабнее. О’Дим протягивает руку и ладонью зачерпывает белый цвет, плывущий к нему от самого ведьмака. Обмакивает пальцы в серебристый, прикладывает их к губам, которые мгновенно окрашиваются этим неестественным цветом, впитав его, будто тряпка росу. Предпринятая Геральтом попытка привычно сложить руки на груди проваливается с крахом, потому что он не чувствует их. Волк знал, что всё ещё стоит там, напротив самой опасной бестии за всю свою карьеру, но не мог ни выхватить меч, ни наложить спасительный знак. Только стоять, замерев, как благодарный зритель, и воочию наблюдать воскрешение о’Дима. — Не… надоело ещё херами меряться? — на пробу произносит ведьмак, предварительно прочистив горло. Говорить он может, значит, попытаться вернуть телу контроль стоит. Хорошо. Гюнтер, в это время уже полностью перетянувший на себя всё необходимое из внешнего мира, лишь недовольно цокает языком, не прекращая улыбаться. «Его улыбка всегда хищная» — подмечает Геральт. Теперь выцветал ведьмак. Становился прозрачным стеклянным сосудом со сладкой душой внутри. Просто лакомство для демонов. Они стояли в пустоте, совершенной и обесцвеченной. Не существовало света смерти и темноты жизни. Чёрного и белого. Ведьмак не уверен, что даже он сам был виден. Однако его точно лицезрел Стеклянный человек. И этого было на удивление достаточно. — Геральт, Геральт… — нараспев тянет Гюнтер, разглядывая и придирчиво поправляя на себе одежду, снова пышущую красками. Господин Зеркало приближается к Волку вплотную, делая небольшие шажки. Подкрадываясь. Растягивая удовольствие. — Разве не низко бахвалиться, умерев? Я ведь всё-таки торговец, мне важна репутация. — о’Дим замирает в шаге от Геральта. — Чем же мне торговать, лишившись всего? Должно быть, на какой-то момент, ведьмак меняется в лице. Или в остатках его кошачих глаз что-то мелькает. Но Геральт замечает, как расширяются змеиные зрачки напротив, застилая радужку целиком, а сам Стеклянный человек довольно прищуривается. Белому Волку ничего не остаётся, кроме как сделать следующий ход. Он продолжает разговор, принимая правила: — Так ты всё-таки умер? Как по мне, кажешься вполне живым, — ведьмак поддерживает зрительный контакт, пытаясь запомнить глаза напротив в мельчайших деталях. Разумеется, это профессиональный интерес. — Особенно теперь, когда выпил немного Янтры и закусил мной, — Волк пытается шевельнуть хоть пальцами, но бесполезно. Он ощущает только своё лицо. Может моргать и размыкать губы. Точнее, ему позволили. Пока. — О нет, мой дорогой Геральт. Поверь, тобой я ещё не закусывал, — О’Дим проходится раздвоенным языком по своим белым губам, и Геральта кроет волна отвращения. Язык по ним, что кровь брызжет на обглоданные кости. Даже у мертвецов цвет губ естественнее. Непонимание происходящего и беспомощность злит так, что сердце гонит кровь всё быстрей, а в ушах начинает надоедливо шуметь. — Почему ты здесь? — сжимая челюсть, Геральт почти что рычит. — Как ты выжил? — Правильнее будет спросить, — Гюнтер наклоняется к чужому уху, — Где сейчас ты? Какое-то время ведьмак молчит, пытаясь совладать с раздражением и бушующими инстинктами убийцы чудовищ. Господин Зеркало благосклонен и терпеливо ждёт, так и застыв блядскими губами напротив когда-то седого виска, опаляя дыханием загрубевшую от ветра на большаке кожу. Дыханием. Раньше Геральт считал, что о’Диму оно ни к чему. Но вскоре на смену слепому гневу приходит самое губительное для одного и желанное для другого чувство. Любопытство. «Тогда и сейчас… — думает Геральт, — оно по-прежнему главное оружие о’Дима». Бич прославленного Геральта из Ривии. — Ну хорошо, — сдаётся ведьмак и слышит под ухом тихий смешок. — Просвети меня. Гюнтер распрямляет плечи и складывает руки ладонями вместе. Его глаза внимательно отслеживают чужие движения. При этом никогда не упуская возможность зрительного контакта. Стеклянный человек повторяет траекторию каждого направления взгляда напротив. Словно о’Дим — всего лишь отражение Геральта. И за какой-то краткий миг, за долю секунды этот образ успевает засесть тревожной птицей в груди. Зеркало. — Ты там, где я ещё жив. — Не устаёшь придумывать загадки? — Обычно их не отгадывают. Руки Гюнтера до сих пор покоятся напротив его собственного живота, но Геральт точно ощущает их на своей коже. Тёплые пальцы скользят по линии скул, мажут по губам, пытаясь приоткрыть их. Ведьмак не позволяет, недовольно хмурится и сжимает губы в тонкую полоску. До побеления. Господина Зеркало это не останавливает. Новые прикосновения чувствуются уже в волосах. Гюнтер ловко распускает конский хвост на затылке Волка и проходится ногтями по черепу, заставляя Геральта шипеть. — Хватит, — угрожающе клокочет в горле простое слово, но там же и остаётся, не выходя за порог рта. Любопытно. Взгляд падает на кожаный пояс, но ножны для кинжала о’Дима пусты. Нетрудно догадаться, что само лезвие сейчас у ведьмака за спиной и готовится ужалить. — Ну ладно, признавайся, — ведьмак пытается слегка податься назад и, к его удивлению, ему это удаётся. В основание шеи ожидаемо упирается острое лезвие. — Сколько у тебя рук? — Столько, сколько потребуется, — скалятся шире в ответ. Стеклянный человек одновременно притягивает Волка за волосы ближе к кинжалу, размыкает чужие губы и обхватывает Геральта за талию. «Почти как арахноморф» — проносится в ускользающем сознании. Когда острие ножа проникает под кожу, ведьмака прошибает болезненная волна не поддающегося описанию удовольствия, заставляя сильнее льнуть к кинжалу. — Что… — начинает Геральт, но заканчивает за него Гюнтер: — Т-ш-ш, — шепчут со всех сторон его голоса. Сила в мышцы постепенно возвращается, как и контроль над собственными движениями, и Волк тут же пытается сопротивляться, отбиваясь и скалясь, точно раненый зверь в приступе бешеной ярости. Нож от горла убирают, но вместо того, чтобы отпустить, обхватывают голову горячими ладонями, фиксируя. Ведьмак почти добирается до рукояти серебряного меча. — Тише, Геральт, — холод сказанных слов тотчас останавливает все попытки сопротивления. Тон Стеклянного человека ровный, расчётливый и спокойный, в то время как в глазах отражается хаос Сопряжения Сфер. Голос Гюнтера сковывает куда сильнее, чем чары, и даже кости в теле напряжённо гудят в ожидании, готовые в любой момент полезть из-под кожи, как змеи к заклинателю. Гюнтер играет им свою мелодию с помощью адовых глаз и тихого угрожающего голоса. — Ты не умрёшь, — ледяные слова падают на плечи ведьмака точно льдинки. Скатываются по ведьмачьему доспеху. Засыпаются в уши. — Не сегодня, — Гюнтер оставляет холодный поцелуй на стыке кадыка и челюсти, а через мгновение след начинает неистово жечь. Геральт запрокидывает голову до хруста позвонков, раскрывая рот в беззвучном крике. Тёплые пальцы тут же пользуются предоставленной возможностью и припадают к ведьмачьим губам. До Геральта поздно доходит, что это на самом деле тоже губы, только белые. Дышать становится тяжелее, будто они не сходятся в поцелуе, а крадут друг у друга душу. Или наоборот делят её. Доселе неизведанные чувства окутывают, дурманят и пьянят сильнее махакамского спирта. Волк смыкает пальцы на шее Стеклянного человека, а он в отместку дерёт спутанные волосы, цепляясь за них пальцами. Что-то чужеродное распускается в груди близь сердца, тесня его и обволакивая вены. Это что-то наверняка формы подсолнуха. И у этого чего-то точно жёлтый цвет. Каждый нерв сейчас ощущает присутствие о’Дима. И это единение сносит голову напрочь. — Ну и ну, — зов раздаётся отовсюду и ниоткуда разом. — Кто бы мог подумать, что ты склонен к мазохизму. Пальцы, губы, руки, языки, Господин Зеркало — всё сливается в один громкий стон. Геральт чувствует не Гюнтера в себе, а себя в нём. Как будто вместе с миром и красками теперь пожирают ведьмака. — Теперь… — произносит Стеклянный человек губами Волка. — Я откусил кусочек от тебя. Жёлтым туманом клубятся в голове воспоминания со свадьбы: липкое чувство одержимости призраком и долгие разговоры о пряниках. Вновь около полуночи. Гюнтер что-то ещё долго говорит или даже поёт на неизвестном, местами лающем языке. Геральт, всё ещё находясь в плену у сонной неги, понимает, что ножа у его горла нет и никогда не было. Зато были те же губы, те же пальцы, тот же о’Дим, который сейчас гладит ведьмака по волосам. И волосы всё те же серебрянные в лунном свете. — Мои губы… — хрипит ведьмак, силясь подняться (или для начала очнуться). — Они белые? Гюнтер перемещает ладонь с головы ведьмака на его грудь и давит, пока Геральт не принимает исходное положение. Почему-то исходность такого положения заключается в валянии на коленях о’Дима. Стеклянный человек наклоняется, придирчиво обводя взглядом лицо напротив. — Вполне обычные губы, как по мне, — он берёт Волка за щёки, сжимая пальцами, и вертит лицо, рассматривая с разных сторон. — Твои губы белые, — скидывая с себя чужую руку, хмурится Геральт, всё так же безуспешно пытаясь встать. — Излишняя сентиментальность, — мурлычет Гюнтер, наматывая прядь белоснежных волос на палец. — В моём возрасте это ещё не самое страшное. — Мы когда-нибудь увидимся? — секущиеся концы прядей соскальзывают с внезапно замеревшей руки. — Когда-нибудь — несомненно, — кивает о’Дим. — Но правильнее будет спросить: где? Стеклянный человек прикрывает веки и, смакуя каждое слово, говорит на выдохе: — Там, где мы оба живы. В конце концов, главный ингредиент жизни — время. Ведьмаку наконец удаётся сбросить невидимый валун, пригвоздивший его к Гюнтеру, и Геральт спешно приподнимается на локтях. — Разве не там, где мы оба мертвы? Демон лукаво смотрит на него какое-то время, прежде чем ответить, и змеиные глаза голодно блестят. — Слишком банально задавать такие вопросы, не находишь? Давай оставим место любопытству. В конце концов, — Гюнтер назидательно поднимает указательный палец, — Оно всегда приводит тебя ко мне. — Добро, — соглашается Геральт и тянется за поцелуем в губы. На этот раз он не закрывает глаза и видит, как Господин Зеркало взрывается калейдоскопом цветов и оттенков, среди которых чересчур много жёлтого. Так мало белого. Окружающая картина заново воссоздаётся по крупинкам, возвращая себе ночную голубизну и летнюю зелень. По обе стороны от ведьмака вырастают подсолнухи, устремляясь вверх, а под ногами стелится тёмная рыхлая земля. Там, под подошвой сапог, что-то назойливо блестит. Геральт наклоняется, чтобы рассмотреть таинственный предмет, ведомый ведьмачьим чутьём, и многозначительно хмыкает, обнаруживая в руках осколок зеркала. — Зеркало, ну конечно, — ворчит Геральт, поднимаясь с колен. В отражении его губы белые. Но стоит моргнуть, и белый цвет оказывается лишь лунным бликом на гладкой стеклянной поверхности, да игрой воображения. Очередной загадкой сознания. Ведьмак засовывает зеркальце в одну из седельных сумок, после запрыгивая в седло. Проезжает мимо подсолнуховых полей, но ни один цветок не забирает с собой. Незачем. В груди и без него слишком много жёлтого. Возвращаясь на большак, Геральт замечает крестьянина, прислонившегося к плакучей иве и насвистывающего знакомую мелодию. Его лицо в тени полностью, и лунный свет падает лишь на губы. Ведьмак тормозит Плотву, натягивая поводья. Любопытно.