***
Штаб гудел, как пчелиный улей. Подписывались последние бумаги, выполнялись последние поручения, люди сновали туда-сюда. Казалось, вокруг царит хаос, но все просто были излишне возбуждены перед праздниками. Большинство дел, срочных и не очень, были уже закончены, поэтому многие должны были освободиться уже сегодня. Все, кроме руководящего офицерского состава. Официально сочельник считался рабочим днём, и, хотя многих подчинённых разрешено было отпустить, начальники вынуждены были отработать положенное до конца. Майор Маэс Хьюз был больше всех недоволен этим обстоятельством. И он же, пожалуй, создавал как минимум треть всего шума в штабе. Рой хорошо понимал старого друга, но сам он не был огорчён перспективой провести предпраздничный день на работе. Он был даже не прочь провести в штабе всю эту проклятую ночь. И это было в его силах. — Опаздываете, подполковник, — лениво протянул лейтенант Хэвок из-за стопки скопившихся вокруг него бумаг. Он уже разобрался со всеми своими делами и теперь, как мог, помогал сослуживцам разгребать всё то, что должен был разгребать Мустанг. — Начальство не опаздывает, Хэвок, а задерживается, — усмехнулся Рой. Он прекрасно знал, что все его подчинённые мгновенно оттают, когда он объявит, что на завтра они все свободны. — А что это у вас в пакете? — поинтересовался Бреда, устало потирая переносицу. Хэвок тут же вытянул шею, силясь разглядеть начальника за стопкой документов. На мгновение все подчинённые Мустанга заинтересованно подняли взгляд, даже юный Эдвард оторвался от своей книги. Рой торжествующе улыбнулся. — Я приготовил вам подарки, — зловеще произнёс Мустанг, и Хэвок подавил желание нервно сглотнуть. — Да не стоило, шеф, — осторожно начал Хэвок и замолчал. В конце концов он уже ничего не мог изменить. — Неужели никому не интересно, что я вам приготовил? — притворно изумился Мустанг. Реакция подчинённых была ему понятна, они ожидали от него многого, но точно не рождественских подарков, и это настораживало. — Безумно интересно, — пробурчал Элрик, снова уткнувшись в книгу. — Можно побыстрее, а то я умру от нетерпения. — А мне и правда интересно, — улыбнулся Фьюри. — Вот это правильный настрой! — быстро сориентировался Мустанг и, не теряя ни минуты больше, принялся раздавать подарки. Не забыл даже про сахарную косточку для Хаятэ. Оставалось вручить подарок лишь одному подчинённому, и Рой, зная, какой может быть его реакция, не стал дожидаться пока мальчик соизволит обратить на него внимание, а просто положил подарок прямо на книгу, что лежала на столе. — Счастливого Рождества, Стальной, — улыбнулся Мустанг и, будто бы невзначай, отошёл от него на шаг. На долю секунды весь мир замер. Эдвард недоумённо разглядывал крупного плюшевого медведя на столь же крупном научном трактате по медицинской алхимии, и не особенно понимал, что происходит. Он осторожно коснулся игрушки, чтобы убедится, что она реальна, и тут же вспыхнул: — Какого чёрта, подполковник?! — мальчишка подскочил и гневно уставился на начальника. — Я не ребёнок, чтобы в игрушки играть! Что за глупые намёки? — Никаких намёков, Стальной, — Рой снова улыбнулся. — Подарок полностью соответствует твоему возрасту. — А не пойти бы вам в задницу, подполковник?! — вскипел Элрик и, состроив гримасу, передразнил начальника: — «Не мешай взрослым, Стальной», «Что это за детские каракули, Стальной?», «Лейтенант Хэвок, не курите при ребёнке!». Задолбал уже! Я не ребёнок, ясно? — Конечно, — усмехнулся Рой. — А кто вчера запивал таблетки для живота газировкой, а потом ныл, что они не помогают? Мальчишка залился краской до самых ушей. Он прекрасно понимал, что Мустанг прав, ведь это даже не самое глупое, что он вытворял. Вспомнить хотя бы тот случай, когда поддавшись провокациям начальника Эдвард со злости выпил залпом целый стакан виски, а после грохнулся в обморок в паре шагов от двери. О том, что было после, даже вспоминать не хотелось. — Это всё равно не повод дарить мне игрушки! — уже не так рьяно возмутился мальчик. Но Мустанг уже вкушал победу. — Смирись, Стальной, — оскалился он, — дарёному коню в зубы не смотрят. — А я вам в зубы и не смотрел, — пробурчал Эдвард и, заметив, что оскал сменился натянутой улыбкой, елейно добавил: — Никаких намёков, подполковник. Высказывание полностью соответствует вашей природе. Мустанг откровенно забавлялся, и это замечали все, кроме юного алхимика. Мальчишка явно не понимал, сколько всего начальник спускает ему с рук, и это обстоятельство отчего-то перестало устраивать Мустанга. — Ты ведь когда-нибудь договоришься, Стальной, — улыбнулся Рой, даже не стараясь казаться серьёзным. — И что ты мне сделаешь? — с вызовом бросил Эд. — Что я сделаю? — вздохнул Мустанг. В действительности он ещё ни разу серьёзно не наказывал Элрика, и к этому все привыкли. Особенно сам Эдвард, а потому совсем перестал видеть границы. — Знаешь, Стальной, думаю ты обойдёшься без праздников в этом году. — Что? — не понял мальчик. Такой поворот его удивил, обычно подполковник ограничивался лишь очередным оскорблением. — Считай это приказом, Эд, — добавил Мустанг для ясности. — Все остальные завтра свободны. Элрик разберётся со всем сам. — А это не слишком, подполковник? — вступилась за Эдварда Риза. — Я тоже могу остаться. — Нет, лейтенант, вы не появитесь здесь до двадцать седьмого числа, — ответил Рой. — Это тоже приказ, и он касается всех, кроме Стального. Пусть это будет ему уроком. — Ну и пожалуйста! — фыркнул мальчишка и снова уткнулся в книгу, осторожно сдвинув с неё игрушку. Эдвард злился. Он даже не осознавал ещё этого: злость всегда закипала где-то на задворках сознания, но никогда ещё она не потухала там же. За это Рой и называл его вспыльчивым и импульсивным мальчишкой, ребёнком. И Эд прекрасно всё понимал, но злился уже скорее по привычке, нежели по делу. Да, он планировал провести праздники в Ризенбурге с Алом, Уинри и бабулей, но то был скорее долг, чем его собственное желание. С тех самых пор, как младший Элрик взял дело в свои руки, нарушив несколько нерушимых в сознании Эдварда моральных принципов, но тем не менее достигнув в одночасье их общей цели, между братьями образовалась пропасть. Она была не столь заметна в период реабилитации Альфонса, но вот уже пару недель тот был полностью здоров, и Эдвард, хоть и был страшно рад за брата, испытывал некоторые трудности в общении с ним. Эд даже планировал наплести с три короба родне, сказав примерно тоже, что произошло с ним теперь в действительности, но перспектива впервые в жизни остаться в полном одиночестве тоже не сильно его радовала. И вот всё решилось само собой. Любой, даже тот же Мустанг, был бы рад такому стечению обстоятельств, но не Эдвард. Он не был бы собой, если бы не злился на начальника по поводу и без. Столько всего произошло за этот год, а его по-прежнему дико раздражал именно Мустанг! И дело было ни в наказании, ни в том, что теперь вся его служба бессмысленна, и даже ни в том, что какой-то там военный распоряжается его судьбой. Дело было в напыщенной роже этого самого военного, конкретно в подполковнике Мустанге. И это раздражало сильнее всего. Мальчишка так глубоко погрузился в себя, что не заметил нового приказа начальника, а тот, видя состояние юноши, не стал его повторять. Рой решил, что сегодня Эдварду можно и побездельничать, и плевать, что он опять позволяет ему слишком многое. На самом деле Мустанг уже успел пожалеть о наскоро выдуманном наказании. Во-первых, Риза была права: оставлять ребёнка одного в рождественскую ночь как минимум неправильно; во-вторых, существовала вероятность (пусть и небольшая), что Эдвард действительно решит заняться работой, и вместе они управятся значительно раньше, чем того хотел Мустанг. И, наконец, мелкий паршивец в отместку за испорченное Рождество мог вытворить какую-нибудь гадость. И в этот раз Рой мог уже и не отделаться простым выговором. К сожалению, отменив наказание, Мустанг рисковал ничуть не меньше. Рано или поздно, осознав наконец свою полную безнаказанность, Эдвард начал бы ей пользоваться. И тогда Мустангу грозило бы даже не понижение в звании — расстрел! Оставалось надеяться, что Эдвард достойно справится со своей участью и, быть может, даже вынесет из этого какой-то урок.***
Штаб был полон и в сочельник. Люди суетились и украшали унылые однообразные коридоры, создавая себе настроение перед праздником. Серьёзные мужчины в военной форме клеили снежинки и вешали колокольчики на двери; кругом звенели детские голоса: семьи не оставили своих мужей в канун светлого праздника. Даже сам фюрер с приветливой улыбкой поздравил с утра всех мимо проходящих. Мустанга поздравил лишь вдохновлённый Маэс со своей дочуркой на руках: не мог он не воспользоваться шансом представить всем своё сокровище лично. Элисия старалась изо всех сил, но к появлению Роя уже немного устала и лишь застенчиво улыбнулась давнему папиному другу. Ближе к полудню, когда Мустанг в полной мере осознал масштабы предстоящей работы, в кабинет вошёл Эдвард Элрик. Мальчишка явно был в замешательстве от увиденного в коридорах, но от комментариев всё же воздержался. — Опаздываешь, Стальной, — не отрываюсь от отчётов бросил Мустанг, но секунду спустя всё же поднял лукавый взгляд, положив подбородок на сцепленные в замок пальцы. — Не объяснишь мне, почему? — Ещё чего, — фыркнул мальчишка, размашисто приземлился на самый дальный от начальника стул и взял в руки первые попавшиеся бумаги. — Какого чёрта тут так много? Вы весь год отлынивали, а мне разбирать? — Ты не ответил на вопрос, — спокойно напомнил Рой и снова взялся за документы. — Вы тоже! — ощетинился Элрик. Он хотел было разразиться тирадой, но заметил, что начальник на него даже не смотрит, полностью погрузившись в работу. Делать было нечего, и Эдвард, окинув кабинет скучающим взглядом, принялся сортировать бумаги. Для него здесь в действительности работы не было: всё это должен был изучить и подписать Мустанг, но стоило создать хотя бы видимость активной деятельности. Бумаг было так много, что Эдвард всерьёз засомневался в здравомыслии своего начальника. Не то чтобы он считал его разумным раньше, но откладывать все дела на сочельник — странно даже по меркам Мустанга. Разве что он не сделал это намерено, но смысла в этом Эдвард не видел никакого: кто-кто, а уж подполковник Рой Мустанг всегда мог найти себе приятную компанию на вечер. Хэвок неустанно повторял это, хныча после очередного расставания. Эдвард верил ему. Да и прочие обитатели штаба не сомневались в способностях молодого подполковника. Не согласиться с привлекательностью Мустанга было трудно, но вот как милые дамы выдерживали его дрянной характер, Эдвард понять не мог. Некстати вспомнился тот случай со стаканом виски, когда дрянной подполковник участливо поглаживал Эдварда по спине, пока того выворачивало в заботливо поданное помойное ведро. Вспомнил Эд и как Мустанг по-хозяйски заколол его длинную чёлку одной из шпилек лейтенанта Хоукай, и как отпаивал его после крепким сладким чаем, добродушно посмеиваясь. Вздор! То было помутнение рассудка, а Мустанг просто прикрывал свою задницу! Спаивать несовершеннолетнего уголовное преступление! Узнай кто, и его драгоценной карьере пришёл бы конец! Эд со злостью выдрал папку из огромной стопки, только бы отвлечься от постыдных воспоминаний. Стопка, конечно, не выдержала столь нахального вмешательства в свой уклад и тут же рухнула, посбивав пару соседних кучек. — Что ты делаешь? — вздохнул Рой и окинул беспорядок усталым взглядом. — А что мне ещё делать? — выкрикнул вдруг Элрик сорвавшимся голосом и тут же залился краской, смущённый не то внезапным проявлением переходного возраста, который, казалось бы, уже прошёл; не то мыслями, за которыми поймал его Мустанг. Сам Рой, естественно, не понял, отчего Элрик вдруг так встрепенулся, и потому лишь удивлённо вскинул брови. Но эта маленькая неловкость вкупе со страшно смущённым мальчишкой так раззадоривала, что Рой едва удержался от язвительных комментариев: слишком уж уязвимым выглядел сейчас Элрик. — Ты можешь хоть раз просто ответить на вопрос? — спокойно спросил Мустанг, лишь сверкнув лукавыми глазами. И Эдвард вдруг осознал что-то очень важное: он ещё ни разу, пожалуй, не воспринимал слова начальника, как нечто обыденное; постоянно раздувал конфликты из ничего не значащих фраз. И что он получал в итоге? Ничего! Мустанг ещё ни разу не заставлял его дежурить ночами, разгребать документы; не ссылал на северные границы или хотя бы к чокнутым книжникам в архив; ни выговоров, ни ограничений, — ничего! Эд осознал это и тут же прогнал прочь. — Хочу разложить документы по отдельным делам и степени важности, — запоздало произнёс мальчишка и, снова смутившись, добавил: — Чтобы вам было удобнее. Неловкость быстро сменилась сожалением; Эдвард ждал от Мустанга насмешки, классической колкости, но Рой лишь кивнул ему, спрятав улыбку за папкой. Странное чувство охватило Эдварда, странное и очень знакомое. Он уже испытывал его раньше, в тот самый проклятый день, когда выпил этот чёртов виски. После пары литров воды, которые Мустанг буквально насильно в него влил, и после того, как эта вода оказалось в помойном ведре, и даже после таблеток и чая Эдвард был не в состоянии добраться до дома. Он остался на ночь в штабе, в кабинете своего начальника. И подполковник, ни сказав и слова против, остался вместе с ним. Что было ночью, Эдвард совсем не запомнил. Вероятно, он просто крепко спал, свернувшись на маленьком диванчике, а Мустанг со скуки разбирался с бумагами. Но проснувшись утром, Эдвард обнаружил на себе мустангов плед, а на столе пару сдобных булочек и чай. К счастью, самого Мустанга он в кабинете не обнаружил, и никто больше никогда не вспоминал тот случай, но именно тогда Эдвард впервые ощутил это странное чувство. Эдвард снова одёрнул себя. Ведь он пообещал себе никогда не вспоминать об этом больше. Он тряхнул головой, осторожно посмотрел на занятого работой начальника, совершенно обычного напыщенного подполковника, и занялся работой, чувствуя теперь только привычные смущение и злость.***
К четырём часам работы стало меньше примерно на четверть. Рой прекрасно осознавал, что отбивается от графика и никак не успеет сделать всю работу до конца рабочего дня. Осознавал это и Эдвард, но, в отличии от начальника, не испытывал никакой радости от перспективы провести ещё одну ночь в штабе. Здесь, в отличии от прежнего обиталища подполковника, не было даже диванов. Однако, Эдвард вовсе не был зол или расстроен — его охватил азарт! Пока Мустанг осилил лишь четверть документов, Эдвард перебрал уже половину. План был таков: справиться со своей задачей значительно раньше Мустанга, утереть ему нос, немного позлорадствовать, потом позлорадствовать ещё чуть-чуть, а после (не прекращая злорадствовать) гордо удалиться домой. Эта мысль грела Элрика все четыре часа скучной монотонной работы, но запал уже начал потихоньку затухать: очень хотелось есть и увлажнить песок в глазах. — Смотрю, энтузиазм поутих, — усмехнулся Мустанг, отложив в сторону папку. Он, разумеется, весь день наблюдал за мальчишкой и всё ждал, когда тот коварный замысел, что так явственно отражался на его лице, наконец осуществится. Но, время шло, а Эдвард становился всё мрачнее. И Рой начал догадываться, в чём причина: — Проголодался? — с улыбкой уточнил он, вспомнив, каким бывает аппетит в элриковом возрасте. Эд хотел было начать нести какую-нибудь оправдательную чушь, но вовремя сообразил, что это очень глупо стыдиться естественных потребностей, а потому лишь кивнул. И они пошли на обед, словно старые друзья. Рой вёл себя странно: будто бы был самым обычным человеком, главная цель жизни которого вовсе не оскорбление достоинства Эдварда Элрика. В коридорах было тихо, но развешанные всюду украшения не давали забыть о всеобщем утреннем помешательстве. Тогда Эдвард не осмелился спросить Мустанга о происходящем, а болтливый Хьюз, что обычно не отставал часами, как назло по дороге не встретился. Но теперь вопрос вырвался сам собой: — Что здесь было утром? — спросил Эд, недоверчиво разглядывая венки́ на дверях. Вся эта ситуация сбивала его с толку — будто мир перевернулся: украшенный военный штаб, адекватный и дружелюбный Мустанг. Эдвард задал вопрос в отчаянной попытке на что-то повлиять, вернуть в прежнее русло. — Это что-то вроде традиции, — охотно ответил Рой, разбив вдребезги все элриковы надежды. — Каждый год в сочельник здесь собираются семьи офицеров, и начинается что-то вроде детского утренника. С игрушками, колокольчиками и подарками. — А вы почему колокольчики не вешаете? — Почему? — горько усмехнулся Мустанг. «Потому что у меня нет семьи, глупый ты ребёнок», — подумал он. Что ещё можно ответить? Рой посмотрел на мальчишку, поймал его растерянный взгляд и вдруг улыбнулся: в этом году он был не одинок. — Ах, прости, — оскалился он, — я и забыл, что ко мне сегодня тоже придёт малыш. — Малыш? — не понял Эдвард. Он хотел было спросить, о каком-таком ребёнке идёт речь, но наткнулся на довольную физиономию начальника и тут же взорвался осознанием: — Ты кого это назвал малявкой, подполковник хренов!? Эд и дальше орал в том же духе, поливая грязью Мустанга, армию в целом и, кажется, даже чью-то бабушку. Рой смутно припомнил старушку, открывшую ему дверь в ту роковую ночь в Ризенбурге, и решил, что речь вполне может быть о ней. На самом деле он не сильно вслушивался в потоки искренней брани Элрика, он просто наслаждался его реакцией. Пройдёт время, мальчик повзрослеет и перестанет так бурно реагировать на малейшую колкость. Но сейчас он всего лишь мальчишка, глупый, импульсивный и чертовски забавный. Рой усмехнулся, взлохматил Эду и без того непослушные волосы и пошёл дальше с довольной улыбкой. Эдвард же завёлся с новой силой, нагнал начальника тремя резкими шагами, распинаясь уже о том, что он не маленький мальчик, чтобы трепать его по голове. — Ты слышишь меня, эй? — гневно бросил Эд и встал рядом с Мустангом посреди коридора, не слишком беспокоясь о причине неожиданной остановки. А ведь причина была. Маленькая всхлипывающая причина в тёмно-синем вельветовом платьице и вязанной розовой кофточке, что была ей немного не по размеру. Короткие хвостики были чуть спущены, будто малышка с ними спала, а яркие оливковые глаза покраснели от слёз. Эдвард замер. Секунду назад он втайне радовался, что всё вернулось на круги своя, и вот очередной сюрприз. И ведь совершенно не ясно, что делать! Прежде ему не доводилось иметь дело с маленькими плачущими детьми. Пусть это и была всего лишь Элисия, та маленькая щебечущая птичка, что встречала его в гостеприимном доме Хьюзов, он всё равно не знал, как поступить. К счастью, ситуация решилась и без его вмешательства. Дрянной подполковник Мустанг снова проявил себя с неожиданной стороны: подошёл к малышке и начал свой осторожный допрос. Сначала Элисия испугалась большого грозного дядю, но Мустанг быстро добился её расположения парой ласковых фраз. Эдвард даже не успел позлорадствовать. Выяснилось, что девочка уснула у папочки в кабинете, а проснувшись, никого не обнаружила и отважно отправилась на поиски. Бросилась в самую гущу запутанных коридоров, не зная даже куда конкретно бежит. Спустя несколько минут она поняла, что заблудилась, и дальше бесцельно бродила в надежде встретить кого-нибудь знакомого, а ещё какое-то время спустя — хотя бы просто кого-нибудь. История была проста и предсказуема. Элисия, разумеется, подала её иначе: она была напугана и в силу возраста даже не понимала, в чём ошиблась. Эта искренняя детская наивность отчего-то придавала глупому поступку какой-то трогательный оттенок. Эдвард даже не заметил, что улыбается; улыбается тёплой снисходительной улыбкой, которой обычно одаривают неразумных малышей. Элисия могла не так истолковать эту улыбку, но Эд ничего не мог с этим поделать. Улыбка на лице Мустанга его утешила: не он один испытывал это странное чувство. Но секунду спустя он узнал эту мустангову улыбку, ведь видел её всякий раз, когда отчитывался ему после очередной миссии. Та же улыбка, те же жесты, почти та же нотация в конце, — всё то же самое, но только не для него. Увидеть это со стороны оказалось неловко… Он смотрел, как Рой объясняет малышке, почему не следовало убегать, и где-то глубоко внутри признавал его правоту и относительно своих действий.***
Эдвард не думал, что сможет уснуть. Это вовсе не было проблемой для юного ещё мальчишки: он засыпал в неудобных позах на вокзалах под нескончаемый гул пассажиров; спал и в трясущемся вагончике на деревянной лавке; под хлипким навесом на улице в лютую непогоду; и, разумеется, не раз засыпал на рабочем месте, будучи даже не слишком уставшим. Ни что не могло помешать Эдварду уснуть, кроме разве что подполковника Мустанга. И нет, тут дело было вовсе не в его начальственной роли (справедливости ради, Эдварда это совсем не тревожило), а в неловких ситуациях, которые, надо заметить, стали происходить всё чаще. Особенно в этот проклятый сочельник. И пусть инцидент в столовой был совершенно незначительным, вернувшись, Эдвард мечтал лишь провалиться сквозь землю. О сне не могло быть и речи! Кровь кипела от злости и смущения, а надрать подполковнику задницу (хотя бы морально) хотелось, как никогда сильно. Эдвард взялся за работу с ещё большим рвением: резко раскрыл папку, выпотрошил всё её содержимое и принялся гневно раскладывать документы по кучкам, шлёпая ладонью по дубовому столу. Рой старался не обращать внимания, и, к счастью, вскоре Элрик угомонился. Злость неумолимо перетекала в слабость, дыхание отчего-то стало глубже и реже, и Эдвард уже едва мог сдерживать зевоту; глаза закрывались. В тёплом, недавно проветренном помещении сделалось так уютно, что Эдвард, сытый и уставший, быстро поддался окутывающей его дремоте и, положив тяжёлую голову на пухлые папки, мирно засопел. Засыпая, Эдвард краем подсознания уловил смену освещения (будто закрытые уже глаза накрыло тёмной ночной пеленой), но списал это на отголоски сновидения. Проснувшись же, мальчишка действительно обнаружил себя в полумраке и подозрительно покосился на Мустанга сонными ещё глазами. Свет от его настольной лампы едва касался Эдварда мягкими рассеянными лучами, а потому Эда было совсем не видно за пределами тусклого желтоватого шара. На часах было без двадцати восемь — конец рабочего дня. Коварный план, что грел душу целый день, с треском провалился, но Эдвард вовсе не испытывал разочарования. Это было уже не важно. Он смотрел на начальника, бледного и уставшего, и сердце сжималось от болезненных воспоминаний… Вспоминая тот день, Эдвард всегда представлял страшную грозу: тяжёлые серые тучи и ливень стеной; завывающий шквальный ветер, швыряющий в окна прогнившие листья и мелкий мусор; раскатистый гром и вспышки молний, что лишь на мгновение освещали холодные глаза Огненного алхимика. Зверя, неспособного проявлять человеческие эмоции. Такой он запомнил ту долгую ночь. Такой она являлась ему в кошмарах. Но со временем Эдвард остыл и понял одну простую истину: ураган был вовсе не за окном, а у него на душе. И день тогда был совершенно обычный, сырой и промозглый, а подполковник — раненный и обессиленный. Едва буря событий отступила, военных и гражданских разбросало по больницам, но подполковник позволил себе лишь скорую перевязку первых прибывших медиков, и сразу же вернулся в штаб. Он оставил своих людей, оставил даже почти бездыханную Ризу, и Эдвард орал ему вслед проклятия, но не смел отойти от дрожащего брата, что едва сжимал его руку тёплыми костлявыми пальцами… Он пришёл позже, через час, три, или, может быть, больше; ввалился в кабинет к начальнику, застав того за перебором чёртовых бумажек, и разразился гневной тирадой, смысл которой уже и позабыл. Рой слушал его молча, придерживая тяжёлую голову двумя пальцами ещё саднящей руки (круг пришлось вырезать, чтобы тот не исчез), и ждал, пока мальчишка выговорится. — Наши жизни не стоят тысячи других! — зло орал Эдвард, сверкая расплавленным золотом в покрасневших от усталости глазах. Он едва держался на ногах, но всё равно пришёл, не понимая толком зачем. — А как было лучше по-твоему? — вздохнул Мустанг, выпрямив спину. Ему надоело ждать: осталось слишком много нерешённых дел. — Что бы сделал ты, Стальной? Отдал бы его алхимикам для исследований? Не думаю. Использовал бы во благо народа? Тоже нет. Ты бы просто вышвырнул его в пропасть или развеял по ветру, сделав эту тысячу смертей ещё более бессмысленной. — Лучше уж так, чем использовать чужие жизни, — выплюнул Элрик. — Никто не имеет на это права! Ни я, ни твоя чёртова армия, ни Ал… Он не должен был! — Он сделал это ради вас обоих, — напомнил Рой. — Я этого не просил, — тихо ответил Эдвард, до боли сжав живую правую ладонь. Он не понимал Альфонса. — А Альфонс просил тебя привязывать его душу к пустым доспехам? — холодно произнёс Мустанг, и Эдвард вздрогнул, едва не отшатнувшись. Рой знал, куда бить, и не собирался его жалеть. — Он просил тебя вернуть мать? Просил переступать черту? — Я не знал, что может случиться! — выкрикнул Эдвард, и голос его был пропитан сожалением. Он лгал самому себе, но уже не мог остановиться. — Не знал или не хотел знать? — не отступал Мустанг. Это, кажется, был первый и последний раз, когда Рой действительно хотел задеть мальчишку. Достучаться. — Я лишь хотел увидеть улыбку мамы, — тихо произнёс мальчик, опустив плечи. Он не хотел говорить этого, не хотел себя оправдывать. Не здесь. Не перед ним. — А он лишь хотел увидеть улыбку брата, — ответил Рой, смягчившись. — Твою улыбку, Эд. Так что, будь добр, натяни её до самых ушей и иди к нему. — Он без сознания, — понуро ответил Эдвард. — В госпитале сказали, что очнётся ближе к полудню. Ему сказали трижды, что жизни мальчика ничего не угрожает, что он лишь истощён и ему нужно время. Совсем немного времени, всего несколько часов. Но и они казались вечностью. Хоть Эдвард и был зол на брата (пусть и злость эта была напускная), он больше всего на свете боялся, что что-то пойдёт не так. Боялся, что Ал совершил ошибку, что чёртов камень вовсе не всесилен, ведь он так легко рассыпался, едва Альфонс закончил преобразование. Он боялся, что брат истощен слишком сильно, что он не сможет ходить, говорить, что он и вовсе не очнётся. И этот страх сжигал Эдварда изнутри. Доктора его просто выгнали. Он просидел у постели брата целую вечность, едва ли не ежеминутно отклоняя предложения отдохнуть. Дошло до того, что кто-то попытался усыпить его насильно, и Эдвард ушёл. Но не отдыхать, как сообщил врачам, а орать на Мустанга. Отчего-то эта идея показалась тогда здравой. — Пройдёт время, и ты его поймёшь, — снова заговорил Рой, — а сейчас успокойся и веди себя, как старший. Думаешь, только тебе тяжело? Вспомни, что чувствовал ты в ту ночь в Ризенбурге. И за это Эдвард боялся тоже. Ал никогда не делал ничего столь… масштабного. Губительного. Его младший братишка не мог оставить под дождем котёнка, пройти мимо плачущего ребёнка или просто грустного человека; всегда извинялся за бестолкового старшего брата. Альфонс Элрик не мог погубить целый город и ничего не почувствовать. И пусть не он создал камень, но он его уничтожил. — У вас были общие принципы, — продолжил Рой, — но только у Альфонса хватило смелости их нарушить. Он взял на себя твою ответственность. Это должен был сделать ты. — Да что ты несёшь!? Я нашёл бы другой выход! — Или не нашёл бы, — припечатал Рой. — Его может и не быть вовсе, этого другого выхода. Не каждое дерьмо можно обойти, Эд. Ответить было нечего. Мустанг был прав: у Эдварда не было другого решения. Сколько бы он не искал, скольких людей бы не спрашивал, во сколько бы исследований не влезал, он ничего не находил. — Ладно, — закончил Мустанг. И вдруг так привычно усмехнулся: — Ты же не на жестокую судьбу пришёл жаловаться? Больше армейские привелегии тебе ни к чему. Верни часы и иди к брату, я подготовлю документы завтра. — Я не уйду! Пока не закончу это, ясно? — Всё уже закончено, Стальной, — устало вздохнул Мустанг. — Тайна раскрыта, виновные наказаны, камень уничтожен. Остальное — не твоего ума дело. Сдай часы и проваливай. Не хватало ещё, чтобы ты снова всё испортил. Последние слова были лишними. Мальчишка не знал ещё, как сильно помешал планам своего начальника и приверженным ему мятежникам, и Мустанг не собирался его просвещать. Он уже мысленно приготовился к новой волне элриковой истерики, но Эдвард, охваченный неясным всепоглощающим чувством, даже не заметил этого неосторожного «снова». Рой едва слышно выдохнул, прикрыв глаза: ему действительно требовался отдых. — Ты ничего не добьёшься в одиночку, — добавил он, не надеясь даже, что Эдвард поймёт его правильно. Просто пора было ставить точку. — Ещё посмотрим, подполковник, — зло прошипел мальчишка и вышел, хлопнув дверью. Сбегая по ступенькам, он уже слышал первые раскаты грома, видел тени, что падали на серые стены при ярких вспышках за окном. Но он не понимал, что это лишь иллюзии утомлённого сознания, лишь отражение его неутихающих переживаний. Он бежал, путаясь в беспорядочных образах: ледяной взгляд Мустанга, спокойный и пронзительный; тощая фигура брата в клетке алых молний, его оглушительный крик; скрипящие хрипы существа в луже собственной крови, вывернутые рёбра и светящиеся красные провалы в неровном черепе; чёрные щупальца и застывшие в ужасе оливковые глаза; крик, громкий и пронизывающий, бесконечный… Новый раскат; и Эдвард обессилено привалился к ледяной стене, зажимая уши в безумной агонии. Его тело сотрясал озноб, губы подрагивали в немом крике, глаза застилала кровавая пелена. Он опустился на колени, уперев голову в пол, и в отчаянии боролся со вспышками неугасающего ужаса. Минуты тянусь, как часы, но постепенно видения отступали; медленно стихли все звуки, оставив после себя лишь мутные отголоски; сознание прояснилось, и Эдвард обнаружил себя на лестнице у большого запылённого окна. Вид открывался удручающий: разрушенная площадь, пепел и кровь. Всё точно так же, как несколько часов назад, только без людей. Без живых и без мёртвых. Эдвард уже не чувствовал ничего, кроме навалившейся усталости. Он поднялся и медленно побрёл прочь, пошатываясь при каждом неровном шаге. А утром Эдвард увидел родные оливковые глаза, и тайные заговоры в правительстве уже не слишком волновали его. До тех пор, пока Альфонс не уснул. Он лежал в постели, слабый и истощённый, совсем как те дети в лаборатории, и Эдвард не смог это игнорировать. Альфонс много спал. Пятнадцать-двадцать часов в день было для него обыденностью в первые недели жизни. И всякий раз как только младший Элрик закрывал глаза, старший уходил на поиски. Эдвард не знал, что нужно искать; за какие дёргать ниточки. Он проникал на закрытые объекты, поднимал архивные записи за последние двадцать лет, вёл бессмысленную слежку за верхушками правления. В его отчаянных, почти болезненных, метаниях не было никакой структуры. Никаких планов, никаких обходных путей и запасных вариантов, — он даже не думал, что может попасться, пока однажды не заметил Ризу. Девушка следовала за ним по пятам и исправляла всё, что только можно было исправить. Разумеется, не по своей инициативе. И тогда Эд остановился, признал своё поражение и вернулся к постели брата. Альфонс же быстро шёл на поправку и всё чаще интересовался, отчего Эдвард не уходит в отставку. Ал задавал вопросы осторожно, словно боялся порвать и без того утончившуюся нить, но Уинри, что приехала буквально на следующий день, не была столь деликатна. Она буквально требовала покончить с этим и вернуться к нормальной жизни. Но Эдвард просто не мог уйти. И вовсе не из-за дела, которое он так самонадеянно пытался исправить в одиночку. Беда была в том, что с семьёй у него тоже не складывалось. Это стало открытием для них обоих. Оказалось, без общей беды узы между братьями уже не были столь прочны. А Уинри и вовсе раздражала Элрика своими неуместными ультиматумами. Они решили побыть пока немного порознь. Альфонс просто не решился перечить брату: в сущности, отношение младшего Элрика к старшему совсем не изменилось, но Альфонс понимал, что Эдварду нужно время, чтобы немного остыть. Он всегда понимал намного больше своего бестолкового старшего братца. Эдвард был ему благодарен. Прошлым вечером Эдвард проводил их на последний поезд: обнял, улыбнулся, помахал на прощание рукой и остался на перроне, вымотанный и одинокий. А после всю ночь провёл в терзаниях, так и не решив для себя, как было бы правильнее. Потому он и опоздал к Мустангу. Но угрюмое настроение, окутавшее его в момент тяжёлого пробуждения в десять тридцать семь утра, осторожно перетекло в хрупкое, едва ощутимое предвкушение грядущего праздника. Эдвард не думал, что так увлечётся, блуждая между украшенных лавочек и разодетых продавцов в одиночку, но звонкий детский смех и запах печёных яблок пробудили в нём совершенно неожиданное чувство. Радость. Он вспоминал, как почти всю последнюю неделю они так же гуляли по городу вместе с Альфонсом, ели чудесный медовый пирог с корицей и впервые за долгие годы были по-настоящему счастливы. Даже Мустанг тогда совершенно не раздражал Эдварда, и все проблемы казались несущественными. То была недолгая пора единения, и, вспоминая о ней, Эдвард думал, что когда-нибудь пропасть между ними с Альфонсом исчезнет, и всё вернётся на свои места. Юное сердце устало разрываться от бессмысленных теперь переживаний и наполнилось чем-то приятным и совершенно нейтральным. Уютным. А потом он добрался до Мустанга, и настроение вернулось к привычному раздражённо-смущённому. И это на самом деле тоже было хорошо. Пока не настал вечер, и воспоминания не нахлынули с новой силой. Но отчего-то они больше не причиняли боль, лишь лёгкую усталость, как после тяжёлой болезни. — Проснулся? — тихий голос Мустанга развеял тишину, и Эдвард вернулся в реальность. К усталому подполковнику, освященному мягким тёплым светом настольной лампы. Бумаг на столе стало значительно меньше, Эдвард даже не понял, куда они все исчезли. Всё же Мустанг умел делать свою работу, что бы о нём не думали. Лейтенанту Хоукай стоило бы поменьше беспокоиться о нём. — Проснулся, — ответил Эдвард и сладко зевнул, потягиваясь. Он знал, что Мустанг не сердится, ведь тот сам погасил для него свет. — Тогда отнеси это в архив, — улыбнулся Рой, указав на увесистую стопку, — и можешь быть свободен. Эдвард вздохнул, оценив масштабы своей ноши (архив-то был на другом конце здания), но спорить не стал. Лишь кивнул, подхватил вверенную ему макулатуру и шагнул к двери. — Эй, Стальной, — окликнул его Мустанг, с привычной лёгкой усмешкой. — Счастливого Рождества. «Не натвори ничего, чертёнок», — читалось у него в глазах. — И вам не хворать, подполковник, — оскалился Элрик. «Не дождёшься».***
Время близилось к одиннадцати, когда Мустанг с усталым вздохом отложил последнюю папку. Он, кажется, прочёл последний лист раз семь, прежде чем окончательно признать, что с работой покончено. Теперь оставаться в штабе не было никакого смысла: смотреть в пустоту, постукивая кубиками льда в стакане виски, он мог и дома без риска быть обнаруженным кем-то из сослуживцев. Элрик снова разрушил начальнику все планы. И Рой теперь пожинал горькие плоды своего крайне необдуманного решения. Оставлять Эдварда в штабе, когда он только-только начал снова сближаться с Альфонсом, — безумие. В пылу ненависти тот мог вытворить что угодно, поставив под удар не только Мустанга и себя самого, но и дюжину других совершенно непричастных к этому инциденту людей. К счастью, Эдвард пошёл по иному пути. Предсказуемому, конечно, но куда менее вероятному. Вероятнее было, что он не явится вовсе: игнорирование приказов было ему не в новинку; или же явится лишь для того, чтобы изучить в тишине очередной никому не известный научный труд. Кто же знал, что Эдвард всерьёз примется за работу? Стальной Алхимик никогда не задействовал свою феноменальную концентрацию во благо своего горячо любимого начальника, поэтому Рой был почти уверен, что весь сегодняшний элриков альтруизм на деле лишь весьма продуманный саботаж. Но, признаться, Мустанга это вовсе не огорчало: мальчишка скрасил этот проклятый день одним лишь своим присутствием. Эдвард ведь не мог просто «присутствовать», такого с ним, пожалуй, не случалось никогда. Всякий раз, переступая порог кабинета, Элрик норовил защитить своё право в нём находиться. Никто не воспринимал его всерьёз, даже фельдфебель Фьюри, коего ещё совсем недавно сослуживцы считали неопытным юнцом. Всё изменилось, когда появился Эдвард. Ребёнок двенадцати лет, что успешно сдал сложнейший экзамен. Их новый начальник из младшей школы. Эдвард не знал, как сильно тряслись подчинённые Мустанга перед первой встречей с юным гением. Он был слишком занят собственными волнениями. А когда Эдвард нервничал, он совершал глупости: говорил слишком громко, краснел и легко поддавался провокациям. Рой сделал его всухую. Подчинённые расслабились и иногда тоже поддевали юного начальника. А Эдвард так и не осознал своей власти. Он лишь предпринимал отчаянные попытки доказать свою значимость. Безуспешные и крайне комичные. Мустанг настолько привык к выходкам Элрика, что даже перестал видеть разницу между глупостью и обычным элриковым состоянием. Наряду с поступками вроде затопленного туалета или выпитого на спор стакана виски, которые дополнялась очевидными последствиями, были и иные ситуации. Некоторые заставляли Эдварда краснеть, некоторые сильно били по карману Мустанга, но были и такие, на которые никто уже не обращал внимания. Однажды, например, приспичило Эдварду вздремнуть на подоконнике, где стояла любимая многострадальная герань фельдфебеля Фьюри. Цветок мальчик поставил на самое близкое свободное пространство: прямо в центр рабочего стола отсутствующего пока Мустанга. Рой же, вернувшись, лишь сдвинул горшок к краю и продолжил работать, не обращая никакого внимания на спящего сзади алхимика. А Эдвард, проснувшись, без лишних слов вернул горшок на место и снова занялся отчётом. Никто не придал значения инциденту. Таких примеров было много: Эдвард уже спокойно брал мустангову канцелярию, документы и даже деньги, на которые покупал булочки в столовой, принося Мустангу взамен кофе, приправленный язвительным комментарием. Конечно, Рой недовольно бурчал и посыпал Элрика оскорблениями, но в итоге всё спускал ему с рук. Его забавлял этот мальчишка. Маленький гений, что засыпает на ходу и ест из чужой тарелки, крепко задумавшись над чем-то своим. Сегодня, например, он деловито выбирал из салата Мустанга помидорки, не замечая его насмешливого взгляда. — Конечно, Стальной, кушай, не стесняйся, — усмехнулся Мустанг, когда Элрик снова залез вилкой в его салат. — Я вовсе не собирался есть это сам. Осознание всегда приходило к Эдварду не сразу. Это непонимание, постепенно сменяющееся крайним смущением, было, пожалуй, лучшим в Стальном алхимике. — Я вовсе не собирался! — завопил Элрик, резко одернув руку и едва не перевернув все тарелки. — Просто Ал не ест помидоры! Какого черта ты вообще тут сел, подполковник! Столов свободных не хватает!? Рой наслаждался постепенно затихающим извержением ругательств и лишь улыбался самыми кончиками губ. Завершив свою тираду, Элрик наткнулся на лукавый взгляд начальника и, залившись краской до самых ушей, резко опустил взгляд в свою тарелку, энергично расправляясь с отбивной. — Ну доедай уж, — произнёс Рой, спустя пару секунд. — Я тоже не люблю помидоры. И Элрик, ничуть не меняясь в лице, живо выбрал оставшиеся томаты, и снова уткнулся в свою тарелку. Уши его пылали, будто от жуткого мороза, а в глазах, старательно прикрытых длинной чёлкой, кипела настоящая буря. Рой никогда точно не знал, какие чувства испытывает Эдвард в такие моменты, но он всегда наслаждался всем этим букетом, ведь в нём не было той пугающей пустоты, что стала появляться с того поворотного дня. Крошечное семя саморазрушения зародилось в нём, пожалуй, даже до осенних событий. Неизвестно, что стало причиной: учинённые им беспорядки, закончившиеся кровопролитием; или же безысходность, опутавшая его после нескольких лет безрезультатных поисков. Возможно он начал сдаваться, а может быть осознал свою роль во многих минувших происшествиях. Мустанг был даже рад, что этот неугомонный мальчишка наконец-то начинает взрослеть. А потом Альфонс использовал камень, и искра в глазах Эдварда тут же угасла. Она вернулась к нему несколько секунд спустя, когда пришло время бежать к неподвижному и истощенному телу брата, но после, едва фельдшер объявил, что жизни младшего Элрика ничего не угрожает, Эдвард будто выключился. Взгляд его остекленел, кулаки разжались, сам он весь как-то сгорбился, и его нелепый красный плащ свалился с худых плеч. Он ни разу не надевал его с тех пор и даже начал носить армейскую форму. Он стал тенью самого себя, одним из тысячи солдат Аместриса. Общаясь с братом Эдвард немного оживал. Рой застал его однажды в палате Альфонса и невольно подслушал их разговор. Они говорили о белокурой девушке-механике, что вышла, кажется, пару минут назад. Беседа была натянутой и неловкой, мальчишки — уставшими и опустошёнными, но несмотря на это, медовые глаза Эдварда лучились ласковым теплом. Это стало отправной точкой. Рой понял, что внутри, казалось бы, пустой оболочки ещё остался тот живой непосредственный мальчишка. И Рой знал, как его вернуть. Он понял это в тот самый миг, когда Эдвард ворвался к нему в кабинет вместо того, чтобы сидеть у постели брата. Выгнали? Ерунда. Эдварда Элрика невозможно выставить, если он того не хочет. Терапия помогла. Спустя пару месяцев бесконечных насмешек и издёвок, бестолковых поручений и очевидных провокаций, Элрик практически снова стал собой. Конечно, ничего не проходит бесследно. Эдвард остался неугомонным мальчишкой, сующим нос, куда не просят, но всё же несколько изменился. Он глубоко погрузился в какие-то исследования, часто смотрел куда-то тяжёлым задумчивым взглядом, но он перестал быть просто оболочкой. Как перестал носить китель и застёгивать пуговицы на манжетах рубашки. Рой счёл это личной победой. Мустанг прекрасно понимал, что ходит по тонкой грани, но ему было наплевать. Он не задумывался о причинах таких ярких реакций Эдварда лишь на него одного, не хотел думать об этом. Тогда был важен только результат. А потом незаметно наступил декабрь; Альфонс восстановился достаточно, чтобы выходить на короткие прогулки, и Эдвард вовсе перестал обращать внимание на Мустанга. Не поддавался на провокации, пропускал все насмешки мимо ушей, улыбался и сиял, как малое дитя в сочельник. Он наконец-то был счастлив. Рой не задумываясь списал это на чудотворное влияние Рождества. Возможно оттого, что это самое влияние воспевали на каждом углу вот уже несколько дней кряду; а может быть Мустанг просто устал. В конце концов Рой вовсе не был психологом и никогда ещё он не проявлял свою проницательность в столь серьезных масштабах. Он делал для Эдварда слишком много исключений и где-то глубоко внутри понимал почему. Всё давно стало очевидным, но Мустанг не решался это принять. Он убеждал себя, что так будет лучше для Эдварда, но в конце концов лишь огораживал себя от чужих проблем. Сидя в пустом кабинете, Рой осознал, что совершил большую ошибку, отпустив Эдварда одного. Да, вот уже неделю глаза его лучились, как и прежде, но сегодня, в свете старенькой настольной лампы, он снова разглядел в них эту тёмную пустоту. Яркие гирлянды и тонкие ароматы приближающегося праздника на время сделали Эдварда счастливым, но Мустанг малодушно упустил одну важную деталь: всё это время Эдвард был не один. И не только Альфонс помогал Элрику держаться… Это не было импульсивным решением. Прежде чем выйти из кабинета, Мустанг провёл несколько минут в мучительных терзаниях: он обдумал возможные исходы; покрутил в руках любимый элриков виски, обдумывая не взять ли его с собой; окинул взглядом суетящихся на площади людей и палатки с горячими напитками; и наконец оправился прямиком в общежитие.***
Общежитие встретило Мустанга тишиной. Серое и аскетичное, как и все военные постройки минувших лет, это пристанище рядового и младшего офицерского состава навевало лишь тоску. Неудивительно, что в преддверии столь грандиозного праздника здесь не было ни души. Отсутствовал даже дежурный вахтёр! Проступок, достойный дисциплинарного взыскания, и в другой день Мустанг не поленился бы отыскать нарушителя. К счастью этого юноши, сегодня в планы Роя не входила демонстрация своей власти. Он лишь посмотрел в журнале фамилию отсутствующего, убедился, что это не один из его подчиненных, взял ключи от триста десятой комнаты и пошёл наверх. Как старшему, но холостому офицеру Эдварду полагалась крошечная квартирка в паре кварталов от штаба, но для того, чтобы её получить, нужно было собрать целую кучу бумаг. Чтобы снять отдельную комнату в общежитии нужно было лишь предъявить часы. Конечно, мальчишка долго не думал и поселился с остальными юнцами. Фьюри привёл, кажется, тысячу аргументов против этого решения, но Эдвард все их пропустил мимо ушей. Он прожил здесь уже пару месяцев, и несколько дней назад начал спешно оформлять документы на квартиру: жить по соседству с сотней двадцатилеток оказалось куда сложнее, чем рассчитывал Элрик. Дверь была заперта, и Мустанг хотел было постучать, памятуя о том, чем может заниматься мальчик элрикового возраста одинокими ночами, но подумал, что такое неожиданное появление сможет остановить его от глупого признания. Это показалось более чем разумным. Мустанг осторожно открыл дверь и тихо вошёл внутрь, стараясь не шуршать пакетом. Конечно, Эдвард просто спал, свернувшись на нижней койке. Его едва освещал тусклый свет незашторенного окна, и Рой неосознанно подошёл ближе. Эдвард во сне вовсе не выглядел моложе или безмятежнее: что-то тревожило его даже сейчас. Сжатая поза, дрожащие ресницы, вечная морщинка меж бровей, — всё это словно его истинная сущность. Всепоглощающий, ничем не прикрытий страх; одиночество. Рой осознал, как много свалилось на мальчишку, и взваливать на него ещё и свои чувства показалось преступлением. Лучше просто быть рядом. Как друг, начальник, опекун, — кто угодно, но на расстоянии. Мустанг уже хотел уходить, когда заметил плюшевое ухо в клубке из Эдварда и одеял. Ухо, которое он не спутает ни с чьим другим. Ухо медвежонка, что он вручил Элрику накануне. Рой улыбнулся: с подарком он не ошибся. Может быть мишка станет ключом к реабилитации Эдварда. А может быть лишь кратковременным утешением. Рой в любом случае был доволен. Он взглянул на Эдварда ещё раз, и развернулся к двери. — Подполковник? — сонно пробормотал Эдвард, садясь в постели и, потирая глаза, растеряно спросил: — Вы чего здесь? — Зашёл проверить, не разнёс ли ты общежитие, — привычно усмехнулся Мустанг, но Эдвард никак не отреагировал. Он кажется и вовсе не понимал, что происходит. — Я не хотел тебя будить. — Вот как, — глубокомысленно изрёк Эдвард, разглядывая начальника. — Я просто проснулся попить. — Вот как, — вторил Мустанг, не сдержав улыбки. Достал из пакета дымящийся бумажный стакан и протянул его Эдварду. — Тогда держи. Элрик недоверчиво посмотрел на стакан, потом на самого Мустанга, медленно переваривая происходящее. Рой ждал, что мальчишка вот-вот разразится гневной тирадой и пинками погонит его до самых ворот, но Эдвард не спешил взрываться. — Зачем вы здесь? — спокойно спросил мальчик. И Рой впервые пожалел, что Эдвард не стал вопить что-то нечленораздельное. Что можно было ответить на этот вопрос? — Я смотрю, тебе понравился мой подарок, — усмехнулся Мустанг вместо ответа. — Подарок? — не понял Эдвард. Он резко перевёл взгляд на медвежонка, которого всё ещё держал в руке, и тут же залился краской. — И вовсе он мне не понравился! — Правда? — изумился Рой, сверкнув ехидными глазами. — А разве не ты сейчас с ним так сладко спал, аки невинный младенец? — Да кто тебя пустил сюда вообще!? — взвился Элрик, но Рой его уже не слушал. Всё вернулось на круги своя, и Мустанг не хотел упускать момент: теперь мальчишка его не выгонит. Он сел на кровать и просто ждал, пока Элрик закончит. — Чего расселся? — пробурчал Эдвард, пнув подполковника пяткой. — Проваливай уже. — Правда хочешь, чтобы я ушёл? — спросил Рой, заглянув Эдварду в глаза, и тот снова покраснел. — Что это у вас в стакане? — перевёл тему Элрик, привычно опустив взгляд. Ему не хотелось больше спорить, он и правда был рад, что проведёт эту ночь не один. — Глинтвейн, — ответил Рой и снова протянул мальчику стакан. На этот раз Эдвард взял его без всяких вопросов. — Купил на площади, — добавил Мустанг. — Я хотел взять твой любимый виски, но решил, что ты не оценишь мой щедрый порыв. — Это алкоголь? — уточнил Эдвард, старательно подавляя смущение из-за надоевшей уже историей с виски. — Нет уж, спасибо. — Пей, не бойся, — усмехнулся Мустанг, наблюдая как элриковы уши медленно розовеют. Эдвард не стал давать начальнику больше поводов для злорадства и отпил из слишком большого, на его взгляд, стакана. — Сладкий, — резюмировал Эдвард. — Лучше этого вашего виски. — Между прочим, десятилетней выдержки, — сообщил Рой, улыбнувшись. — А ты выпил целый стакан. И чего ради? — Может, мне был очень нужен этот выходной, — пробурчал Элрик куда-то в стакан и сделал ещё глоток: пряное вино было ему по вкусу. — И что бы ты делал? — не унимался Рой. — Ничего бы не делал! — сдался Эд. — Повёл себя, как ребёнок. Я понял уже, можете не продолжать. Рой улыбнулся. Элрик хотя бы научился делать выводы, а это уже большой прогресс. Сам же Эдвард прогрессом это не считал, он скорее был разочарован в себе и своих убеждениях. Не сказать, что этот момент стал переломным: Эдвард уже давно начал осознавать, как глупо вёл себя все эти годы. И все же это был момент переосмысления. Эдвард так глубоко задумался, что даже перестал замечать Мустанга. А тот, в свою очередь, дал Элрику прийти в себя. — Я больше ничего не испорчу, — вдруг серьёзно произнёс Эдвард, и вид его был таким напряжённым, будто эти мысли волновали его последние пару месяцев. — А что ты собирался испортить, позволь узнать? — насмешливо спросил Рой, не вполне понимая, о чём говорит мальчишка. — Ну, тот разговор, — попытался пояснить Эдвард, — вы сказали: «Не хватало, чтобы ты опять всё испортил». Я не испорчу, только позвольте мне участвовать. — Громкие слова для человека, спящего в обнимку с игрушкой, — по-доброму усмехнулся Рой, заглянув Эдварду в глаза. — Да уж, — вздохнул Элрик и улыбнулся, крепче прижимая медвежонка. — Но я правда хочу помочь. — Знаю, — кивнул Рой, повертев жидкость в стакане. — А ещё знаю, что слушать меня ты не станешь, когда появятся первые жертвы. Ты ещё слишком юн, Эд, и не понимаешь, что такое государственная измена. — Да-да, слишком мелкий, не понимаю; слышал уже! — распалился Элрик. — Но я могу быть полезным! Много ли талантливых алхимиков на вашей стороне, подполковник? — Не много, — согласился Мустанг. — Но ни один из них ещё не проникал в закрытую лабораторию, чтобы выкрасть засекреченные данные. Ты думаешь, я ничего не знаю о твоих вылазках? Эдвард промолчал. На самом деле он был рад, что Мустанг уже знает обо всём и наверняка позаботился, чтобы об этом не узнал кто-то ещё. Он поступил тогда импульсивно, и таких импульсов, надо сказать, было не мало. Хотелось спросить, решил ли Мустанг все остальные проблемы, но Эдвард никак не мог решиться. Было глупо заводить этот разговор. И на что он только надеялся? Пауза затянулась, и гири на сердце Эдварда становились всё тяжелее. — Ты уже дал ему имя? — вдруг спросил Рой, нарушив напряжённую тишину. — Что? — не понял Эдвард. Он даже инстинктивно посмотрел по сторонам, тщетно пытаясь отыскать новый предмет разговора. Но перегруженный переживаниями разум плохо воспринимал действительность. — Имя, — насмешливо повторил Мустанг: его забавлял этот растерянный элриков взгляд. — Я назвал его Тео, когда был ребёнком. — Что? — снова повторил Элрик. Он никак не мог понять, о чём говорит начальник; не мог даже сформировать вопрос. — Медвежонок, Стальной, — улыбаясь, пояснил Рой и указал на мишку, который по-прежнему лежал у Эдварда на коленях. — Его зовут Тео, если ты ещё не придумал ему имя. — Я как-то не подумал об этом, — пробурчал Элрик. На самом деле он уже дал медвежонку имя, но Мустангу об этом знать совсем не обязательно. — А вы-то зачем дали имя моему медведю? — Тогда это был мой медведь, — ответил Рой, ничуть не смутившись. — Мадам подарила его мне, после смерти родителей. Неожиданное откровение сбило Эдварда с толку. Только что Мустанг осуждал его глупость, а теперь говорит про своё детство. Он отдал ему своего медвежонка! Игрушку, с которой он играл, когда был ребёнком. Почему-то это здорово смущало, но Эдвард старался не подавать виду. Никогда ещё Мустанг не говорил с ним вот так: без насмешки и нотаций, без глупых шуток и неуместных высказываний. Он впервые говорил о личном, не выставляя себя при этом героем всего Аместриса. Это было что-то настоящее, и Эдвард ловил каждое слово, в душе надеясь ничего не испортить. Мустанга же сначала смутил этот отрешённый и немного настороженный элриков вид: он решил, что ненароком напомнил мальчику о смерти матери; но горящий любопытством взгляд заставил его продолжить историю. Это, возможно, был единственный шанс сблизиться с ним. — Я просыпался каждую ночь и не засыпал до самого утра, — произнёс Рой, глотнув немного вина. — Мне было, кажется, лет девять, когда после очередной бессонной ночи я отключился на уроке мировой истории. К сожалению, учитель не принял это на свой счет, — усмехнулся Рой. — Видимо меня выдавали тёмные круги под глазами. Прямо как с тобой на том совещании, помнишь? — Разумеется, — пробурчал Элрик, и тут же слегка улыбнулся: за эту историю ему было не стыдно. Тогда он две ночи подряд добровольно разбирал за Мустанга треклятые документы, чтобы тот успел выспаться к тому самому совещанию. Сам же Эдвард там присутствовать не должен был, поэтому об отдыхе не беспокоился: он куда больше думал о том, что попросит у Мустанга за эту услугу. Конечно, когда фюрер приказал явиться и ему, спустя пару часов наискучнейшей армейской болтовни, Эдвард, уставший и помятый, с огромными мешками под глазами, просто рухнул посреди зала на глазах у пары десятков офицеров. Мустанг дал ему четыре дня отгула в качестве компенсации. — В общем, — подытожил Рой, — мадам купила мне этого медвежонка, чтобы я мог спокойно спать. И это помогло. Много лет потом я не мог уснуть без него, даже протащил тайком в общежитие академии. Элрик снова улыбнулся, разглядывая медвежонка; потом повернулся к Мустангу, заглянул тому в глаза, пытаясь уловить насмешку, но увидел в них лишь отражение его тёплой улыбки. — Он пахнет вами, — тихо произнёс Эдвард, отвернувшись. И, немного подумав, признался: — Поэтому я назвал его Роем. Хотя Тео тоже неплохо, — тут же выпалил Элрик и уткнулся в стакан. Рой засмеялся, и тоже сделал глоток. Эдвард знает его запах, и это уже о чём-то говорит. — Почему вы здесь, подполковник? — снова спросил Элрик, глядя начальнику в глаза. — Ты знаешь, почему, — ответил Рой. Между ними всё давно было ясно, но не ясно было, готов ли Эдвард принять это. Но Эдвард действительно не понимал. Каждый день он метался от одного нелепого предположения к другому; отрицал, казалось, очевидные вещи и никак не мог понять своих чувств. Вот для чего Эдвард был действительно слишком юн, а вовсе не для государственных измен. К счастью, Рой всё понял, едва заглянув Элрику в глаза. Эдварду не нужны прелюдии: он уже достаточно ждал; ему нужны ответы. — Потому что я люблю тебя, — произнёс Рой, и Эдвард, не раздумывая, коснулся губ Мустанга своими. Невинное, едва ощутимое прикосновение, оказалось для Роя самым значимым за всю его жизнь. Этот мальчишка его. Навсегда. — Меня так не целовали со времён начальной школы, — по-доброму усмехнулся Мустанг и, не дав Элрику ощетиниться, вовлёк его в новый, глубокий поцелуй. Он почувствовал, как замерло элриково сердце и как мгновение спустя забилось с новой силой, глухо ударяясь о рёбра. Едва Рой потянул его к постели, мальчишка распахнул глаза и отстранился, уронив голову на подушку. Он тяжело дышал, не сводя с Мустанга настороженного взгляда, пока тот нависал над ним, не смея даже прикоснуться. — Только поцелуй, Эд, ничего больше, — прошептал Рой, и Эдвард снова потянулся к нему, но не за поцелуем. Он обнял Мустанга, уткнувшись ему в плечо; почувствовал тепло его тела и саднящее прикосновение жесткой армейской мешковины; сильные руки, прижимающие всё крепче и тёплое дыхание у виска. Он ощутил поддержку, и напряжение, до боли сковывающее тело и разум последние несколько месяцев, наконец отступило, оставив после себя лишь дурманящее опустошение. Ужасно захотелось спать. Эдвард выдохнул куда-то Мустангу в шею и тихо произнёс: — Я так устал… — Я знаю, — так же тихо ответил Рой, коснувшись губами его макушки. — Всё в порядке, Эд, отдыхай. Мальчишка кивнул, прикрыв тяжёлые веки, и медленно провалился в сон.