Заткнись

Удивительно, что я до сих пор помню всё кристально четко. Боль от ран — не столько физических, сколько душевных, но это не значит, что физических было меньше. Отец не жаловал меня ни в малейших проступках, а когда узнал о моей сексуальной ориентации, только слезы матери заставили его сжалиться и не вышвырнуть непутевого сыночка с дома в тот же вечер. Мой отец всегда придерживался консервативных взглядов во всем. Когда я заявил, что не стану подрезать волосы, он схватил меня за отросшую шевелюру и молча впечатал лицом в стол. Кажется, ни одна мышца на его лице не вздрогнула. Просто повседневный семейный ужин, и вдруг мама подмечает, что мне не мешало бы сходить в парикмахерскую. И тут я, малолетний придурок, не наученный еженедельными побоями и постоянным недовольством отца, заявляю, что решил отпустить свои чудные локоны, а затем еще и собираюсь окраситься в черный. От удара мой нос оказался сломан. Осколком тарелки я рассек бровь. Кровь капает на белую скатерть с незатейливым цветочным рисунком, повторяющимся в случайном порядке по всему столу. Я смотрю на них незалитым кровью глазом, в голове шумит, руками хватаюсь за лицо и от шока не сразу чувствую боль. Не могу вдохнуть и просто хватаю воздух ртом, а мир вокруг замер. Отец спокойно продолжает ужин, мать негодующе смотрит на него, пока я пытаюсь сделать хотя бы глоток воздуха и не захлебнуться кровью. Тогда я вдруг слишком ясно осознаю, что, умри я прямо сейчас, они так и останутся сидеть на своих местах за столом, доедая ужин и болтая о всяких мелочах. Неудивительно, что я стал именно таким. Я стал тем, кем я стал, лишь благодаря урокам жизни от родителей. Конечно, не стоит забывать упомянуть общество, что помогало мне получить дополнительные синяки на теле и кровоточащие раны в душе. Теперь я думаю об этом с ухмылкой. Кривая улыбка делает мое лицо слегка кровожадным, но мне всё равно. Сбрасываю пепел из окна, хотя до пепельницы подать рукой — вон она, на столике за моей спиной. А воспоминания уже вытягивают с реальности и уносят куда-то далеко, сквозь время и пространство. Я снова там, в самом ужасном из кошмаров. Я голый и беззащитный перед ними, и кровь сочится с моих ран, которым никогда не суждено затянуться. Чем чаще я вспоминаю его улыбку, тем чаще задумываюсь о том, чтобы прекратить всё это время, называемое моим существованием, и даже не жизнью. Почему-то лучше всего я помню наш первый день вместе. Его признание. И уже заранее, договорившись на неделе об индивидуальных занятиях у меня на квартире, я предвкушал нашу встречу. Кроме вокала, я преподавал гитару, и парнишка заинтересовался именно вторым. Я обрадовался; уже тогда меня каким-то неведомым притяжением тянуло к нему, мне нравилось наблюдать за его тонкими аккуратными пальцами, нежными чертами лица, большими доверчивыми глазами. Когда что-то не получалось, на его лице мелькал страх моего разочарования и недовольства, он стремился сделать всё на отлично и во всем угодить. И тогда он меня по-настоящему зацепил. Мне хотелось быть рядом и владеть ним. Неожиданно четко я понял, что это чувство вернулось ко мне — я снова влюблялся с умопомрачительной скоростью. В ту субботу я много хвалил паренька, чтобы только увидеть его улыбку, когда он чуть заискивающе заглядывал мне в глаза, словно говоря — вот смотри как я могу, я молодец же, молодец? И я слегка касался его длинных черных волос, узких костлявых подростковых плеч, часто брал его руки в свои и уточнял положение пальцев на грифе. Место учителя напротив пустовало — теперь я сидел рядом и практически обнимал ученика. Парень был не против, и я видел это. Когда я смотрел через его плечо, склоняясь над левой рукой и как будто бы выглядывая ошибки, мой подбородок касался его плеча, и я чувствовал, как он задерживает дыхание. Когда я посмотрел с такого положения на его лицо, и наши взгляды встретились, парень сначала побледнел, затем в мгновение ока залился краской. — Я тебя смущаю? — спросил я с легкой улыбкой, любуясь широко распахнутыми доверчивыми глазами. Он едва слышно ответил что-то вроде «нет», но это было неважно. Забрав с его рук и отставив гитару, я обхватил его туловище, заключив в крепкие объятия, и потянулся к его губам. Если он начнет вырываться, я просто отшучусь, скажу, чтобы привыкал — гитаристы любят имитировать гомосексуальные отношения с вокалистами и не только с ними. У него были все шансы вырваться, но он этого так и не сделал. Вместо этого он ответил на мой поцелуй — неуклюже, но так же старательно, как делал всё остальное. Я помог ему, углубив поцелуй, но не слишком настойчиво. С нежным мальчиком нужно вести себя нежно. Когда он оторвался, не поднимая глаз сразу же уткнулся лбом мне в плечо, и я чувствовал кожей его горящие щеки. Я нежно провел пальцами по тонкой шее, обрамленной спадающими темными прядями волос. — Не бойся, — мягко прошептал я, поглаживая костлявую спину. Он слегка дрожал, и парня можно было понять. — Это останется только между нами, обещаю. А ты — обещаешь? Он кивнул, всё так же не поднимая головы. Это был самый счастливый день моей жизни. Нужно подкрепиться, но о еде думать неохота. Достаю старую заначку с мини-бара — абсент, ожидающий своего времени вот уже несколько недель. Раз сегодня я не способен вырваться с плена воспоминаний, так почему не отпраздновать этот день? Тяжесть на моей душе нельзя залить алкоголем, но, по крайней мере, это ускорит момент моего отбытия с этого страшного места под названием мир. Поначалу он очень смущался и волновался из-за наших странных отношений. Парню только-только выполнилось шестнадцать, а я, на восемь лет старше, совсем взрослый и опытный мужик, заставлял его кровь кипеть. Я был у него первым, не считая девчонок, с которым он без особого интереса гулял и целовался за углами. Он признался, что влюбился едва не с первого взгляда, и да, он так и сказал — влюбился, хотя откуда ему знать, насколько страшная и болезненная это штука — любовь. Сейчас я смело признаюсь, что подгонял парня под свои рамки — учил его делать всё так, как мне нравилось. Начиная с поцелуев и до поз в сексе. Обучение не ограничилось игрой на гитаре, ведь имелся более тонкий и чувствительный инструмент — человеческое тело. Начинали мы с поцелуев, затем я научил его более грамотно пользоваться руками и ртом. Мой ученик старался угодить мне во всем, и секс не стал исключением. Когда пришло время лишить его девственности, мальчик оказался внезапно смелым и раскованным, что привело меня в полнейший восторг. Тогда я снова понял, как сильно влюбился. Колесо памяти упрямо возвращает в самые темные времена моего существования. Вот я снова подросток, и я думаю о том парне-старшекласснике, с которым познакомился на тусовке на выходных. Он играет в группе, у него есть татуировки на руках и внизу живота. Мы весело болтали и пили пиво, и вдруг он предложил придти на их репетицию во вторник. Конечно, я согласился. Я ведь тоже немного умел петь и играть на инструментах — мама с малого возраста отдала меня в музыкалку на класс фортепиано, но я и на гитаре немного умел. Вдруг я покажу себя с классной стороны и заведу друзей, наконец-то?! Всё шло чудесно, но больше в моих мыслях, пока я шел на точку. Но потом, когда я пришел и начал здороваться, кто-то с друзей моего знакомого закричал: — Да это же тот педик! Он уже сотню хуев пересосал на нашем районе! Я побледнел и понял, что мне здесь далеко не рады. Тогда я просто развернулся и выскочил на улицу, прочь, и побежал, стараясь, чтобы слезы не текли по щекам. Бесполезно. Под их дружный гогот я свалил и забился в закоулке между домами, чтобы упасть, прижаться к холодной стенке и разрыдаться. Через пару дней этот парень подошел ко мне в школьном коридоре. Один, без своих дружков, и сочувственно взял за локоть. — Прости, они просто уебки. Не обращай внимания, ок? Я посмотрел на него — и вдруг захотел снова расплакаться. Я уже и забыл, что парни бывают милыми. — Давай встретимся и поговорим, только вдвоем? Мне интересно, насколько ты хорош в музыке. Нам, вероятно, понадобиться клавишник в ближайшее время. Я постарался не светиться от радости, услышав эти слова. Следующим вечером мы выпили пива и дружески поболтали. Он оставался таким же милым, и я ловил себя на мысли, что он нравится мне всё больше. Но затем произошло кое-что, что я запомню на всю жизнь. Мы пошли через дворы — я уже направлялся домой, сумерки накрыли мир, и фонари лениво зажигались на улицах. Мы шли и беспечно болтали — пока я не увидел стоящую впереди группу парней. Прямо в переулке, куда мы уверенно направлялись. — Может, не пойдем туда? — попросил я, но он упрямо тащил меня вперед, и я двинулся следом, надеясь, что они к нам не пристанут. Не хотелось бы, чтобы вслед неслись оклики типа «Пидоры!» или подобная хрень. Я-то привык, но мой новоприобретенный друг вряд ли сталкивался с подобными высказываниями в свой адрес. Внезапно все четверо, стоящие в тени, обернулись к нам, и я ощутил толчок в спину. От неожиданности я упал, и смех и свист оглушили меня со всех сторон. Страх окутал тело, словно меня погрузили с головой под воду, и я даже не мог сказать что-либо в свою защиту. — На колени, пидор, — прогремел голос моего знакомого, и я испуганно уставился на его татуировки. Низ его живота, с проглядывающими кучеряшками лобковых волос, оказался у моей головы, когда я оглянулся. Его дружки — теперь я не сомневался, что уже встречался с этими ребятами раньше — подбадривающее комментировали насмешками. Я онемел от испуга и безысходности ситуации. Их пятеро, я один и уже на коленях. Мне не выбраться. — Лижи, — велел мне мой «друг», обхватывая мою шею сзади и пихая лицом в живот чуть ниже пупка. — И будь со мной нежен, иначе тебе будут собирать по кусочкам по всему городу. В тот момент мне захотелось умереть. Бросило в жар, но я попытался успокоиться. В конце концов, мне нужно всего лишь отсосать. Пусть и всем пятерым. Я выпил прямо с горла и скривился, ощущая, как рот и горло обжигает горящая смесь. Подержал немного и проглотил — бодрящая горячая волна придет чуть попозже. Сколько бы я ни пил, я не могу забыть то, что произошло тогда. Произошедшее переплюнуло все ожидания. Я провел языком по месту, где находилась татуировка. Послышался звук расстегиваемой ширинки — и мне в лицо ткнулся твердый член. Меня схватили за уже отросшие волосы и прижали к ноге, как собачонку. — Держите ему руки, — скомандовал кто-то, и я сразу же оказался в мощных тисках. — Мне больно, — безнадежно прошептал я, и тогда кулак проехался по моему лицу, отчего я прикусил язык до крови. — Заткнись! Просто! Заткнись! — Это рык зверя, ну никак не голос человека. — Сейчас ты отсосешь, и если я хоть чуточку… хотя бы на самую малость… даже если мне покажется, что ты провел своими кривыми зубами по моей коже… Черт, да я тебе яйца оторву, пидор ебаный! В подтверждение прилетела жесткая пощечина, и я окончательно сдался. Сердце упало куда-то в пятки, дыхание почти прекратилось. Я проглотил ложку крови с прокушенного языка и попытался сдержать слезы. Владелец члена у моего лица схватил меня за подбородок и велел открыть рот. Член воткнулся в меня, и я едва успел убрать зубы. Мне зачем-то плюнули на лицо, хотя смазки было предостаточно. Когда меня начали ебать в рот, крепко держа за загривок, вокруг послышались одобрительные восклицания. Не прошло и десяти секунд, как еще один парень подошел и развернул мою голову, чтобы я ублажил и его. Их вздохи, входящий со свистом воздух сквозь сжатые зубы, говорил лишь о том, насколько они возбуждены. На мгновение я подумал, что им нравится трахать парней не менее, чем обычным геям, и от подобного лицемерия захотелось взвыть. Казалось, еще немного — и они стянут с меня брюки и отымеют в задницу. Возможно, это бы и произошло, но вдруг кто-то зашел в переулок. Я не видел, так как мое лицо всё еще впиралось в мошонку каждого с них по очереди, но слышал, как какой-то мужчина постарше строго спросил, что они там делают. Кто-то ответил, что ничего, но шелест натягиваемых штанов подсказал, что они собираются сбежать. Я попытался закричать, но очередной удар кулаком оглушил меня, и я просто упал на сырой асфальт, снова получив доступ к воздуху. Кажется, никто даже кончить не успел, но я чувствовал себя так, словно в мой рот долбились не менее часа. Удивительно, но уже так поздно. На дне бутылки бултыхаются остатки абсента. В голове словно пчелиный рой гудит. На щеках обнаруживаю засохшие дорожки слез — от них стягивается кожа, словно на ней клей. Сегодня я не сумею уснуть, так что не стоит и пытаться. Не впервой — мне не привыкать. Стоит подумать о чем-то более светлом. Не о том, как отец лупил меня и в наказание запирал в тесной темной каморке под лестницей, словно ебаного Гарри Поттера. И не о том, что в школе у меня не было друзей, потому что слухи о «сотне хуев», которых я якобы пересосал, распугивали всех парней, считающих себя гетеро. Я не хочу вспоминать о порезах, которые оставлял на своих конечностях, о дырах в ушах, которые сам себе делал, и они кровоточили и загнаивались без нормального ухода. На моем теле всегда были свежие порезы, что оставляли шрамы, от которых не избавиться. Шрамы на всю жизнь — как и воспоминания. Возможно, я наказывал себя за грехи, которые не совершал, или которые тянулись за моей душой с прошлых жизней. Не имею ни малейшего понятия. Единственный свет, бывший в моей жизни, а с другой стороны — самая черная тьма, это Джеред. Мой маленький ученик, у которого я был первым и последним. Но я умудрился всё испортить, даже когда судьба повернулась ко мне светлой стороной, в кои то веки, и я наконец-то ощутил себя хотя бы немного счастливым. Всё было прекрасно. Мы трахались после занятий в субботу, когда он приходил ко мне для индивидуальных занятий. Удивительно — его родители платили мне, даже не подозревая, что их милого сыночка пялит огромный взрослый мужик. И не просто пялит, а еще и учит делать это с огоньком, с особым вкусом, развращая прилежного ученика. И ему это нравилось! Почему я никогда не смогу забыть его и полюбить кого-то еще. Он и только он был тем единственным подходящим мне человеком. Настоящей моей половинкой. Тем, кто дополнял меня и обогащал. Ну и, пожалуй, тем редким человеком, кто мог вытерпеть мой ужасный характер. Однажды в субботу, когда парень уже разгорячился от поцелуев, я усадил его на край кровати и велел подождать. Я достал из шкафа приготовленные игрушки: кожаный ошейник с неострыми, хоть и толстыми, шипами, поводок и немалый кусок специальной веревки. Во взгляде Джереда мелькнул страх, но и заинтересованность в нем присутствовала. — Ну что, примеришь? — кивнул я на ошейник. Еще бы он согласится — он же пытается угодить во всем. Даже если ему страшно и он сам никогда не решился бы. Но рядом был я, ободряюще сжимал его плечо, нежно касался губами шеи. Оставив мальчика голым до пояса, я затянул ошейник, перед этим оттянув его голову за волосы. — Туго, — тихо пожаловался Джеред, но я пояснил, что когда меньше кислорода, возбуждение сильнее. Я не забыл и за поводок, и теперь чувствовал себя превосходным хозяином. Оставалась маленькая деталь. Позволив парню полностью освободиться от одежды, я уложил его на живот и крепко затянул руки веревкой. Оседлав его сверху, я вспомнил о кожаной плетке, о которой умолчал. Пока что — в следующий раз я хорошенько испытаю ее на теле маленького нижнего. Сейчас я снова поднял его, точнее, я только тянул за поводок, а он сам подстраивался, потому что ничего другого не оставалось. Он снова сидел на краю кровати, голый и прекрасный, слегка дрожащий от предчувствий и предвкушения, а мое колено почти упиралось ему в пах. Бледная кожа на тонких торчащих костях — что может быть прекраснее? И что может быть прекраснее этих глаз, умоляюще смотрящих снизу вверх с немым обожанием, выпрашивая ласку? Я нежно провел большим пальцем по бледной щеке, и от удовольствия он прикрыл глаза. Но я сразу же дернул за поводок — чтобы не расслаблялся, он должен сидеть с поднятой головой! Я приспустил брюки и достал член — стояло крепко, я в предвкушении облизал высохшие губы. — Лижи, — велел я, натягивая ошейник за головой Джереда и при этом нажимая на шею сзади. Высунув язык и смотря на меня снизу, как прилежный ученик, он выполнял, и я готов был кончить уже сейчас — от одного только вида угождающего мне малыша. Прошедшись языком вдоль ствола, он взял в рот и сразу же начал трудиться. Он умел заглатывать и держать темп — всё, как мне нравилось. Просунув в само горло, я ощутил, как мой член впирается в кожаный ошейник через кожу горла. Ему приходилось тяжело: глаза слезились, слюни текли со всех щелей, лицо раскраснелось. Он задыхался и хватал воздух в коротких перерывах, когда мой член вырывался с глотки, но я не позволял длиться этому долго. Когда я начал кончать, я всадил поглубже и, схватив за волосы, прижал голову парня, не позволяя отодвинуться ни на сантиметр. Он задергался, но что он мог? Он оказался полностью в моей власти и, как прилежный ученик, должен был удовлетворить своего учителя во всех смыслах. Я спустил ему прямо в глотку и отбросил на кровать, всё еще пребывая в блаженстве от ощущения власти. Полнейшей власти над кем-то. Мы все стремимся к ней — осознанно или нет, но иногда человеческая суть прорывается наружу и показывает, кем мы являемся на самом деле. Конечно, я хотел продолжения. Мой член стоял даже после того, как я кончил первый раз. Джеред неподвижно лежал на кровати, прикрыв лицо рукой и шторкой волос. Я протянул руку и коснулся его макушки — и лишь тогда услышал всхлипы и высокие звуки рыдания, прорывающиеся с его горла. Кажется, я на мгновение замер, словно молнией ударенный. Затем обнял хрупкие плечи — так нежно, что едва ощутимо, и прошептал: — Прости, малыш. Он поднял заплаканные красные глаза и уткнулся мне в шею. — Всё хорошо, ну же. Я взял его за подбородок и поцеловал, и — куда он денется? — малыш Джеред ответил. — Извини, я… мне было больно. — Да, он извинялся. За то, что я только что жестко выебал его маленький ротик. Что ж, это был не последний раз, когда я связывал его. В ход пошел хлыст, и на белое тело ложились красные дорожки следов. Я душил его и издевался, понимая, что только так достигну пика наслаждения. С каждым разом мне требовалось всё больше, ведь множество вещей вызывают привыкания. Секс, алкоголь, деньги. Униженный мальчик шестнадцати лет, лижущий мне ноги, пока я наматываю на кисть его поводок. Мальчик, заглатывающий немаленький член так, словно это было его любимое мороженое. И пока я любовался видом сверху, моя душа всё глубже погружалась в грязь греха и разврата. Я гнил изнутри, и теперь я ясно вижу это в том, чем я стал. Сжимаю опавший член, муки совести еще не начали свое безумное наступление. Даже воспоминания возбуждают так, что не могу остановиться и уступаю похоти, словно Джеред здесь и мы снова вместе. Словно он насаживается на мой член старательно и отчаянно, боясь оставить меня недовольным. Но наступает очередная суббота, и он не приходит. Когда звоню ему домой, его мать берет трубку и оповещает, что он заболел. Я слышу ложь и не могу сдержать гнев. Трощу посуду, высокая расписанная ваза попадается под руку и повторяет судьбу тарелок. Маленький педик просто не захотел придти, наверняка забыл свои обещания всегда быть рядом и делать всё, что я скажу. Мелкий уебок. Ну и ладно, думаю с предвкушением, посмотрим еще, кто кого. В понедельник Джеред не заявляется в школу. Ну и ладно, подожду. Проходит еще пару дней. В четверг он наконец-то на уроках, усталый и осунувшийся, с черными кругами под глазами. Когда я холодно смотрю на него, он съеживается под моим взглядом и опускает глаза. Знает, мой сладкий, что его ждут последствия. Такие шуточки со мной не пройдут. Игнорирую его всё время, зная, что в субботу он должен придти на занятие. Иначе я позвоню его родителям и пожалуюсь на пропуски. Ему же никто не поверит, что он терпел мои домогательства так долго. А значит, пусть он и несовершеннолетний, всё было по обоюдному согласию. И он приходит. Мы старательно занимаемся музыкой, и я ни разу не похвалил. Но и не накричал — просто уныло кивал головой, сидя напротив, всем видом демонстрируя, как мне всё равно. Я просто отрабатываю свои деньги, говорил мой вид, так что и не надейся, что я уделю тебе времени хоть на минуту больше, чем отпущено на занятие. В один момент он отставляет гитару и медленно оседает на пол перед моими ногами. Боязливо, словно боясь обжечься, подымает огромные несчастные глаза. Я выжидающе молчу, и он вдруг начинает хныкать. — Я больше так не могу, Крис! Мне плохо без тебя. Прости меня за всё… Я беру его за подбородок, и пусть мое лицо по-прежнему ничего не показывает, провожу большим пальцем по линии скул. — Я не могу так! Мне больно и неприятно заниматься с тобой сексом… Ты совсем не слушаешь меня… Я не могу так, прости! Я поджимаю губы. Рука вцепилась в одеяло, словно вот-вот порвет его на мелкие кусочки. Возможно, тогда я совершил самую большую ошибку всей жизни, но теперь поздно жалеть. Всё, что мне остается, — лишить после себя как можно меньше воспоминаний у других людей. Такие мрази, как я, вообще не должны рождаться на этот свет. — Ты бросаешь меня? — спрашиваю так, словно сейчас за ним — последнее слово. Однако нет, он не отвечает. Вместо этого подскакивает с колен и бросается мне на шею, целуя меня везде, куда только может дотянуться. Одной рукой я обнимаю Джереда, вторую запускаю под его тонкую рубашку. — Всё хорошо, малыш. Я скучал… Я так волновался, всё думал, что с тобой… Никогда не делай так больше! Сначала я думал, что накажу его пожестче, ведь пиздюк и в самом деле заставил меня поволноваться. Но потом вдруг позволил ему править балом — пусть покайфует, прежде чем через неделю я снова выпорю его кожаной плеткой. Вот уж чего, а плетки он действительно заслужил. Но прошло несколько недель, и я не спешил прибегать к жестоким мерам, хоть и продолжал с каждым разом усиливать давление. Вернулся кожаный ошейник, а вскоре и плетка. Джеред не возражал — только смотрел на меня немного тоскливо, словно возвращался к нелюбимой работе. Иногда же я замечал поистине настоящее удовольствие на его лице — а значит, ему нравилось играть свою роль в нашем дуэте. Я не могу вспоминать дальше. Слезы давно высохли, и не ясно, кого я больше жалел — себя или его. Голос Джереда в голове повторял — я больше так не могу, а я кричал — заткнись! Заткнись нахуй! И хотелось пробить себе голову, выбить с нее эти мысли, эти ужасные слова. И, кажется, я нашел решение. После особо насыщенной субботней ебли, когда я кончил несколько раз подряд — во все его отверстия по очереди, мой малыш лежал на кровати лицом вниз. Я даже не слышал его дыхания. Довольный и истощенный, я прилег рядом, любуясь красными полосами на его спине и ногам. Задница вообще горела красным, а моя сперма блестела белыми перламутровыми каплями на его бедрах. Я медленно снял ошейник и развязал ему руки. И тогда он внезапно прытко схватился с кровати и бросился одеваться. — Ты чего? — Я в недоумении уставился на парня. Его лицо ничего не выражало, кроме скупой, зажатой внутри боли. Конечно же, он не ответил. Откуда мне было знать, что я вижу его в последний раз?! Он ушел, почти сбежал, а я продолжил лежать на кровати, наслаждаясь уплывающим блаженством. Я тогда и не думал, что всё обернется настолько серьезными последствиями. В понедельник Джеред снова не явился в школу. Я даже не знал, почему. Только на следующий день до меня дошли слухи, и то лишь благодаря болтливости моих коллег. В субботу вечером Джеред повесился. Сказал родителям, что пошел к друзьям, а сам же захватил самодельную петлю и ушел в лес. Забрался на дерево и спрыгнул с ней на шее. Его нашли только через сутки. Наверное, его глаза сохранили всё тот же пустой взгляд, который имели в нашу последнюю встречу. Иногда, чтобы понять, насколько ты монстр, необходимо пожертвовать чем-то очень дорогим. Чем-то таким, без чего невозможно жить, потому что жизнь превращается в пустое, бестолковое существование. Решиться на отчаянный последний шаг после ночи подобных воспоминаний — проще простого. Забираюсь на крышу своего дома, и ветер развевает отросшие черные волосы. Если стоять на краю, можно заметить, как много расстояния между мной и улицей внизу. Один шаг — и всё останется позади. Навсегда. Оглядываюсь на поднимающееся солнце за моей спиной. Шепчу голосу в своей голове — заткнись — и закрываю глаза.