Из Таиланда с любовью

Слэш
NC-17
Завершён
2165
автор
Пэйринг и персонажи:
Размер:
26 страниц, 1 часть
Описание:
Посвящение:
Примечания:
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика
Награды от читателей:
2165 Нравится 92 Отзывы 578 В сборник Скачать

Часть 1

Настройки текста
Говорят, Намджун плохого не посоветует. Хосок тоже так говорит. Говорил. Намджун зудит под ухом каждый вечер, что нельзя десять лет игнорировать отпуск, что от работы дохнут кони и Хосок следующий в списке, что красивыми цифрами на счету витамина D себе не добудешь, что по статистике… На этом слове Хосок отключает слух и утыкается в рабочий чат. Намджун, с которым они сидят в баре после работы, выдергивает телефон из рук. — Я все устрою, — обещает он. — Десять дней отпуска это все, что я прошу. Всего десять, ну кто из твоих подчиненных помрет за такой срок? — У нас крупный проект, Джун, ты же видел, сроки сжатые, дизайнеры в офисе ночуют, а ты мне про Таиланд. — А еще я вижу, что в твоих мешках под глазами скоро можно будет контрабандой провозить кенгурят. Хосок, недовольно сморщившись, отхлебывает пиво. — Я все устрою. Правда. Положись на меня, — говорит Намджун, и лицо у него такое честное-честное, умоляющее, как у щенка, который открывает финальные лимиты своего мочевого пузыря в ожидании хозяина. — Тебе ничего не надо делать, только приехать. Приехал. Хосок стоит перед зданием, у которого его, немного нелепого в застегнутой рубашке и брюках в +35, высадил таксист, и понимает, что он приехал, а крыша медленно уезжает. Намджун все устроил: купил билеты, забронил отель, нашел гида, который будет сопровождать всю поездку его унылую офисную тушу, на семьдесят процентов состоящую из воды, а на тридцать из отрицания происходящего. Хосок не говорит ни по-тайски, ни по-английски и, забирая своего гида из непонятной конторы, выдавливает только айм чон хосок импотант бизьнись найс ту мит ю. Женщина что-то щебечет на тайглише, Хосок с той же уверенностью кивает, андерстенд, йес, офкорс мистер хорс, подписывает бумаги на оплаченного гида, и ему выводят… мальчика. От силы лет семнадцать, лохматый, худощавый, невысокий, большая футболка, рваные джинсовые шорты — в таких прорезях только глубину познаний об истории Таиланда высматривать. Хосок, конечно, не Намджун, историей каждого буддийского храма интересоваться не станет, но вряд ли эта лапушка начала познавать город из детской коляски. — Хэллоу… — блеет Хосок. — Эээ… а ю рэди, это самое, гоу? Хосоку тридцать пять, он начальник креативного отдела крупной рекламной компании, а тайский школьник — мистер лучший гид 2020 года, мать его — взирает на него большими, как у кролика, растерянными темными глазами, и этого достаточно, чтобы чувствовать себя идиотом. Будь ты проклят, Ким Намджун. — Я кореец, — смеется мелкий, и Хосок облегченно выдыхает «господи боже». Будь ты проклят и благословлен, Ким Намджун. — Прости, я, наверное, выглядел очень глупо, — нервно стряхнув пот со лба, Хосок вытирает руку об штанину и протягивает вперед, — Чон Хосок. — Не глупее, чем когда делали вид, что понимаете нашего менеджера. Чон Чонгук, найс ту мит ю ту, — парень жмет ему руку и широко улыбается. Улыбка у него, конечно, красивая до ужаса, лицо светлеет, глазки блестят, но ох и наглючий сопляк. — Советую вам снять пиджак, Хосок-щи, будет жарко. По дороге до отеля гид объясняет правила, за которые Хосок уже расписался, еще раз. Чонгук будет ходить с ним везде, жить с ним, есть за его счет; беззаботно шаркая шлепками по кипящему тротуару, он парирует хосоково недоумение будничным «я ваши глаза, уши, речь и ноги, и вам не стоит беспокоиться о доплате, мои услуги были оплачены до вашего прилета, но чаевые всегда приветствуются». Ладно, всякое бывает, кто ж знает местные тайские порядки — со своим уставом в чужой монастырь не ходят, даже если надо забрать монаха с собой жить, — но тут Чонгук с той же легкостью доходит в длинном списке до пункта «ко мне нельзя применять физическое насилие и принуждать к чему-либо без моего согласия». — Подожди, а были прецеденты? — Хосок глаза выпучивает удивленно, но Чонгук теряется: — Преце… что? — Ты перепутал дату основания Таиланда и получил по лицу? — А, нет, — хихикает парень и смотрит с кисловатой улыбкой, — вы удивились бы, узнав, на что способны люди, считающие, что могут тебя купить. То, что это не самый странный пункт в характеристиках сопровождающего, Хосок узнает гораздо позже. Он переоценивает свой потенциал на первую прогулку по городу пешком, сколько бы Чонгук ни уговаривал взять такси, и в номер отеля к вечеру не заходит, а заползает, обливаясь в три ручья. Ненавидеть себя за это начнет попозже, а сейчас совершенно бессовестно падает на кровать под кондер прямо в одежде, мычит на последних силах «иди в душ первый, потом присоединяйся ко мне». Пацан-то явно упахался не меньше, а тайская кухня и ночной город подождут до момента, когда температура их тел сойдет с адской до комнатной. У Чонгука отдельный номер, но вторую кровать в своем Хосоку не жалко совсем. Хосок, кажется, засыпает и поджаренный мозг выплевывает безумный реалистичный сон: Чонгук сидит на его бедрах в одном белье. То, что это не сон, до него доходит слишком поздно — пацан несколько секунд растерянно таращится, а потом, наклонившись, упирается руками над его плечами и оказывается так близко, что толщину его плавок можно ощутить тактильно. И не только их. Хосок позорнейше взвизгивает и сталкивает Чонгука на вторую сторону кровати. — Какого хрена?! — подскакивает он. — Да я и сам удивился не меньше, — так и распластавшись в неловкой позе по покрывалу, Чонгук хлопает длиннющими ресницами. — Что? — Вы попросили меня принять душ и присоединиться к вам на кровати, и я подумал, что это странно… — Чегоооо? -…ведь эта часть сервиса не была оплачена заранее. Хосоку хочется перейти обратно на ультразвук и вопить на дельфиньих частотах, что Чонгук придурок, Хосок же как лучше хотел, переживал, что мелкий умотался с ним за день. Потом понял, что придурок он сам — это же какое рагу вместо мозгов надо получить, чтобы чужому человеку такие двусмысленные предложения делать. А потом здравый смысл цепляется во фразу про эту часть сервиса. И становится понятно, что придурок тут один. Ким Намджун. — Мне надо отлучиться позвонить, — говорит он максимально спокойно, не подозревая как на самом деле переливается с белого в зеленый. Залетев в ванную, Хосок остервенело тычет в проклятое имя в контакт-листе. — Ты что, заказал мне проститутку?! — Я не проститутка! — кричит Чонгук из комнаты. — Он не проститутка, — вторит Намджун. Хосок забивается подальше в ванную и говорит уже тише: — Значит, он в рамках гостеприимства на меня залез? — Ого, ты меньше суток в Таиланде и уже нашел себе приключение? — Ты нашел. Я так, напоминаю на всякий случай. — Слушай, чувак, — вздыхает Намджун. — Это сложно объяснить, но он не проститутка. Да, у них есть и такие услуги, у них вообще есть, что захочешь… — Я хотел… нет, ты хотел мне гида! — И я оплатил тебе гида. — Ты, кажется, забываешь, что я могу тебя уволить. Думаешь, в Сеуле мало крутых дизайнеров? — Ладно, не совсем гида, — примирительно отзывается Намджун. Он не боится увольнения, хотя бы потому, что они дружат со времен, когда его босс о дизайне знал не больше концепции «палка-палка-огуречик», но он же все-таки отправил Хосока в отпуск, чтобы восстановить его нервную систему, а не добить. — Я заказал тебе компаньона. Так скажем, универсального. Это нормально в Таиланде. — Господи, — стонет Хосок, прислоняясь лбом к душевой кабине. — Я правда хотел только найти тебе сопровождающего, который хорошо знает город и говорит по-корейски. Пора бы запомнить, что, когда Намджун хочет по-хорошему, — получается как всегда. Вряд ли все может быть еще хуже, чем в ту поездку в Финляндию, когда он посеял паспорт. Но, вернувшись в комнату, Хосок смотрит на Чонгука, сидящего уже в шортах и футболке на кровати, красивые загорелые ноги резонируют на белом, — и решает не торопиться с выводами. — Наверное, нам надо поговорить? — говорит Чонгук да улыбается так широко и насмешливо, что у Хосока как-то недобро скручивает внутри. * — Насколько невежливо с моей стороны будет задавать тебе личные вопросы? — На эти десять дней я весь ваш, пользуйтесь, Хосок-щи. Он чуть лапшой не давится. Чонгуку с удивительной легкостью удается произносить совершенно грязные вещи и при этом выглядеть невинным зайчишкой. Они выбрали забегаловку около побережья, настолько затасканную, что Хосок бы непременно прошел мимо. Но на фоне небрежного, неонового хаоса мальчишка, сидящий с ногами на плетеном стуле, раскинув колени бабочкой и дуя губы вокруг трубочки с мохито, выглядит органично-расслабленным. Хосок на него смотрит и сам как-то по чуть-чуть заражается атмосферой, сбрасывает напряжение послойно. — Давай-ка все-таки «хен», — начинает Хосок. Вроде разобрались, что Чонгук ему эту часть сервиса предоставлять не будет, но стоило ему произнести вот этим особенным тоном «Хосок-щи», как непрошенные ассоциации сами лезли в голову. — Как скажешь, хен, — мурлыкает Чонгук со смешинками в глазах, и Хосок вздыхает. По крайней мере, ему не показалось, что с ним забавляются. Он в принципе с самого начала верно догадался, что в гиды ему досталась мелочь шкодливая. — Не знаю, насколько имею право такое спрашивать, но как ты… — Чонгук ставит мохито на стол и клонит голову в бок, — ну, как ты вообще при твоем… ну… вот этом всем… — чем нелепее Хосок машет руками над столом, тем шире становится улыбка на лице Чонгука. — Моем? Моим чем? — щурится он, и улыбка становится совершенно безжалостной. Да он же кайфует от того, как Хосока мажет неловкостью. — Ну, твоей внешности и… — Вам нравится моя внешность? Хосок закатывает глаза. — Так, прекращай это делать. — Прости, хен, — смеется Чонгук, теперь уже без издевки, а как будто ему удалась отличная шутка. — Я хотел, чтобы ты расслабился, а то ты как сжатая пружина. — Хосок хочет возмутиться, что это не так, но Чонгук говорит вдруг: — И должно же в этом быть что-то и для меня. Это все еще звучит двусмысленно, но в этот раз, кажется, не специально. — То есть, я могу задавать личные вопросы, но взамен ты будешь издеваться надо мной? — Разве это издевки? Я до сих пор не пошутил о том, какое смешное лицо у тебя было, когда я на тебя залез, так что считай, что я начну с завтрашнего дня. — Ты со всеми такой безжалостный или только я тебе не понравился? — с улыбкой спрашивает Хосок, и Чонгук, таинственно улыбнувшись в ответ, говорит: — Задавай свой вопрос, хен. — Хорошо. — Им приносят заказ, поэтому, только дождавшись, пока официант уйдет, Хосок наконец спрашивает: — Ты красивый, — Чонгук расплывается в широченной улыбке, но жестом показывает, что замыкает рот, — ты очевидно достаточно умен, разбираешься во многих вещах, но почему ты работаешь… здесь? — Я ожидал этого вопроса, — Чонгук хмыкает и с улыбкой подается вперед, опирается на стол, — но мне интересно, какие у тебя есть варианты. — Просто ответить на вопрос ты не можешь? Чонгук вздыхает и легонько качает головой. — Хен, мы можем сделать все по бумажке. Ты задаешь вопросы, я отвечаю, мы гуляем по строго очерченному маршруту, проводим дни по плану час в час, — он корчит кислую, сомневащуюся мину, — но в этом, как я сказал, ничего для меня, но и не поэтому я бы не хотел держаться такой схемы. А потому что тебе такое не полезно. Ты приехал отдыхать, так расслабься наконец и давай просто повеселимся. Не знаю, возможно ли, и насколько ты хочешь такое, но я предлагаю провести этот отпуск не как заказчик и исполнитель, а как друзья или хорошие знакомые. Но только если ты хочешь. Хосок смотрит на красивое лицо в обрамлении растрепанных, чуть вьющихся волос, большие, темные, серьезные глаза, — и не знает, что сказать. Чонгуку девятнадцать, он красив, очевидно умен, разбирается в вещах и, что страшно, в людях. Чонгук, с которым у него шестнадцать лет разницы, за один день всковырнул его так ловко, что Хосоку даже немного обидно. — О, том ям несут, — мелкий тут же отвлекается на еду, пытается расставить тарелки, чтобы официанту было удобнее поместить супы, и не замечает, как внимательно за ним наблюдают. — Ладно, — соглашается Хосок. Чонгук не уточняет, какое это ладно, «ладно, я подумаю» или «ладно, давай попробуем», он просто улыбается, тепло и немного, что ли, с гордостью. Хосоку от этой улыбки так хорошо. Спокойно. Он делает глубокий медленный вдох. Пока Чонгук перебрасывается парой фраз с официантом по-тайски, Хосок берет палочки, ныряет в суп, и слышит тут же: — Стой, ну кто так делает, — хнычет Чонгук, до того неожиданно, что Хосока смехом разбирает. — Его так не едят, вот смотри, убери палочки. Чонгук ложкой поддевает комок риса из другой тарелки, чуть топит в супе и подносит к чужому рту, придерживая раскрытую ладонь снизу, чтобы не капало. Хосок растерянно глазеет по сторонам. — Да на кого ты все смотришь, хен? — хихикает мелкий. — Здесь всем плевать, никто про тебя ничего не подумает. Ешь, это вкусно. Недолго думая, Хосок открывает рот и позволяет накормить себя с рук первой ложкой, пытаясь проглотить и легкое тревожное чувство, что Чонгук начинает разбираться в нем больше, чем Хосок хотел бы позволить. — Ого, — мычит он, пораженный неожиданно ярким вкусом еды, — это очень вкусно. Чонгук сияет. — Добро пожаловать в Таиланд, хен. * — Как тебе такой вариант: жестокие родители решили нажиться на твоей красоте и отдали на эту работу? — Тоже нет. Попробуй еще раз. — Нет? Даже не близко? — У меня обычные корейские родители, достаточно консервативные, чтобы не знать, где я работаю. Они вдвоем идут по солнечной улице, прикрывшись панамками, купленными на ближайшем к отелю рынке: Хосок сменил шкуру канцелярского червя на туриста в дурацкой рубашке с пальмами и шортах, Чонгук все так же ходит в безразмерной белой футболке, и можно было бы подумать, что это та же, не заметь Хосок стопку одинаковых футболок в чужом рюкзаке. Ему бы спокойно хватило денег разъезжать по городу на такси, но Чонгук настаивает на сонгтео — пикапах с крытым сверху кузовом и двумя лавками в нем, — ведь так можно прокатиться с ветерком и посмотреть город. С ветерком же вылететь на скорости Хосок боится только первый раз, потом то ли народу набивается до отказа, то ли он действительно засматривается на кипящую жизнь вокруг, и страх быстро замещается интересом. Интересно не только ему — некоторые иностранцы вскользь поглядывают на них, но Чонгука, сидящего так плотно, что его голое бедро обтирается об Хосока на кочках, это не парит. Настолько не парит, что когда они пешком топают до какого-то красивого храма, Чонгук, в пылу рассказа об истории места, цепляет Хосока за локоток, чтобы увести от машины, и не убирает руку, пока тот не снимает ее сам. — Нам лучше так не ходить. — А? — растерянность на лице Чонгука до того умилительная, что Хосоку хочется засмеяться. — Что-то не так? Черт знает, как объяснить, что из всего этого «не так», что Хосок чувствует себя так, будто идет с малолетней проституткой, — а Чонгук в этих шортах да с большущими глазами выглядит не на девятнадцать, а шестнадцать, — или что он именно так и выглядит со стороны. Он уже видел здесь подобные парочки, видел и то, что заставляло самого шокирующе задерживать взгляд: красивых, но очень юных девушек и юношей в сопровождение белых иностранцев, годящихся им в деды. — Ты опять переживаешь, что о тебе подумают? — Чонгук знающе вздыхает. До чего меткий пацан. — Я не просто так сказал, что здесь всем плевать, что происходит, пока оно не нарушает закон. — Почему ты так в этом уверен? Чонгук смеется и снова берет его под руку, крепко сжимая над локтем, будто не собирается отпускать из принципа. — Я не смогу это объяснить, пока ты сам не захочешь понять. — С чего ты взял, что я не хочу? — Они пересекают изящную, яркую, высоченную арку ворот перед храмом, под солнцем блестящую в алом и золотом, но Чонгук так и не отпускает его. Хосока без того немного нервирует, не расценят ли это монахи как неуважение, но тут Чонгук спрашивает: — Хен, ты гей? — да так громко, что Хосок почти уверен, что монахи, подметающие в тени деревьев, сейчас выгонят его своими метелками под жопу. Но лысым безмятежным мужичкам в оранжевых одеяниях до них нет дела, как и Чонгуку до того, что его клиент внутри горит со стыда. — Я надеюсь, ты предположил, а не Намджун меня сдал, — бурчит он. — По тому, как ты сказал, что тебя «сдали», уже можно понять, что ты стыдишься и скрываешь это, — Чонгук буквально чувствует, как Хосок напрягается, и продолжает мягче, — но не страшно, я понимаю, что корейская культура отличается от нашей. — Корейская культура, — фыркает Хосок, — ты же кореец. — Но я родился здесь. В Корее я был бы совсем другим человеком, я вижу это по своим родителям, — Чонгук отцепляется от него, оббегает и идёт несколько шагов спиной вперед, широко улыбаясь, — поэтому я понимаю кое-что, что не можешь ты, о умудренный жизнью старец. — Стар… кто?! — Догоняй! — хохочет мелкий и срывается бегом по высоченной лестнице к большой арке на холме. Хосок хочет спросить, а нормально ли бегать в священных местах, но ловит себя на этой мысли — и в голове что-то щелкает. Может быть, он на пути тоже понять «кое-что» или, по крайней мере, попробовать научиться у неожиданно подвернувшегося учителя. И поэтому Хосок, наплевав на возможную типично старческую боль в коленях от резкого подъема, а заодно и общественное мнение, бежит за Чонгуком наверх. * Продолжать тему Хосок не берется до самого вечера — не стесняется, просто наверху, где с площадки виднеется большая часть города с лентой синего океана позади, его берет некая восхищенная оторопь. Чонгук, будто ловит настроение, говорит тихо и по существу, показывает, где можно помолиться, если нужно, и как, и остается молча сидеть рядом на скамейке. Не то чтобы Хосок причислял себя к какой-то религии, но задирает голову, чтобы посмотреть на гигантского золотого Будду — он не уверен, что когда-либо видел скульптуры такого размера, — и чувствует себя крошечной и примитивной букашкой. И самое приятное, что это ощущение не пугает, а успокаивает. Чонгук с улыбкой тайком поглядывает на его лицо. Они успевают забежать охладиться в торговый центр, пропадают там на неощутимые несколько часов. После перерыва на мороженое Чонгук тащит его покупать масла, практически уговаривает взять вот то и это — у него, и по его словам и в действительности, очень чуткий нюх, — объясняет, что подойдет для чего, роняет небрежное: — Вот это подойдет для массажа, понюхай, — Хосок вдыхает яркий, не приторный аромат ананаса и давится вдохом, когда слышит: — я покажу, тебе понравится. — Ты собираешься делать мне массаж? — щурится он недоверчиво. Чонгук пожимает плечами. — Я учился полтора года, мастер сказал, что у меня отличные руки, — он вдруг замирает и насмешливо тянет: — или ты подумал про какой-то другой массаж? — Ничего я не… — Если тебе хочется массажа других труднодоступных мест, это я тоже умею. Хосок смотрит на его ухмылку и закатывает глаза, выдыхая усталое «господи». Чонгук хохочет. Это классно, что мелкому с ним весело, даже если от этого слегка страдает его выдержка и самооценка. Да Хосок и сам находит что-то интересное в их общении, особенно, когда осознает, что вклиниться в план Чонгука «подружиться» получилось быстрее, чем он успел обдумать, насколько оно того стоит. Перед выходом из торгового центра они смешно ругаются — Хосок хочет купить сувениры, Чонгук настаивает, что это можно сделать на рынке, если не хочешь быть ободранным как облысевшая пальма, — хохочут без остановки, чуть не роняя холодный кофе из рук. Хосоку здорово. А значит оно стоит того. Они идут по дороге вдоль побережья, никуда не торопясь. Здесь очень быстро темнеет и город меняется будто по щелчку: продавцы разворачивают торговлю, кафешки выносят столики на воздух, улицы утопают в разноцветном, расслабляющем неоне, музыке, голосах на стольких языках, что в какой-то момент Хосоку кажется, что люди здесь все говорят на общем языке, существующем только здесь. Он так устает, что сил есть где-то, кроме отеля, нет вообще, но Чонгук строит щенячьи глазки, тянет в какой-то бар «пропустить по стаканчику», где на них тут же налетает какой-то парень, что удивительно — тоже кореец. Они обнимаются с Чонгуком, он кланяется, щебечет, что его зовут Чимин, что он рад их видеть, и весь он такой счастливый, сияющий, будто Хосок только что обрел нового друга. Здесь чувствуешь себя так, будто тебя действительно ждут, и это еще одно из многих необычных ощущений, что Хосоку довелось почувствовать здесь. Усталость как рукой снимает. — Хорошо, давай еще одну версию, — говорит Хосок, концентрируясь на словах сильнее, чем обычно. У него сложные отношения с алкоголем и на разморенное тело половина пина колады действует коварнейше. — Ладно. — Они сидят за столиком в нескольких метрах от океана, и улыбка Чонгука в густых сумерках, под светом маленьких теплых фонариков вдоль ограждения, выглядит загадочной. — Ты говорил, что твоя семья живет за городом в деревне. Скажи, тебя выкрали из дома и заставили работать здесь? Чонгук снова смеется и над кровожадным звучанием этой теории, и над тем, как смешно выглядит хмельное лицо Хосока. — Почему все обязательно должно быть плохо? — ноет он сквозь смех. — Хорошо. Ты решил заработать на учебу, решил работать тут… — Уже теплее. -…и теперь не можешь выбраться. Чонгук запрокидывает голову и хохочет так громко, что случайно пугает парочку за соседним столом. — Айщ, хен, — говорит он, утирая слезы, — ты такой смешной. Вот смотри, Чимин совсем недавно работал вместе со мной. Как видишь, он спокойно работает в кафе и никто до сих пор не пришел его вернуть. Хосок смотрит на паренька, который порхает между столиками, лучезарно улыбаясь. Чимин вдруг замечает взгляд, оборачивается в сторону террасы и, увидев Хосока, весело машет ему рукой. — Почему он ушел? — Пропало желание работать в эскорте. — Чонгук допивает свой коктейль и жестом просит Чимина повторить. — Приехал как-то один кореец, бледный такой коротышка, будто с работы на солнце вообще не выходит, нанял Чимина сопровождающим. Один отпуск вместе провели, второй, в третий раз приехал уже с вещами, ну и вот, живут вместе. У Хосока холодок по коже. Он поглядывает на Чонгука, но осторожно, будто сможет понять, а не специально ли это все происходит, может, есть у парня какой-то интерес, который он очень умело маскирует? — И часто у вас такое происходит? — Да не, — отмахивается Чонгук, — это так, скорее исключение. Хосок выдыхает от облегчения, но легкий укол от того, что Чонгуку неинтересно, чувствует все равно. Надо завязывать с пина коладой. — Я это к тому говорю, что никто нас ни к чему не принуждает, хотя контракт, конечно, у всех разный, зависимо от желаний заказчика и готовности исполнителя, но за рамки мы не выходим, — Чонгук смотрит поверх стакана блестящими глазами и, прежде чем отпить, добавляет, — если сами не захотим. Мурашки сегодняшнего вечера, кажется, решили устроить Хосоку контрастный душ. — Ну как, не скучаете? — Чимин, подбежав к столику, широко улыбается. Чтоб Хосок так кайфовал от своей работы, как ему нравится обслуживать глупых иностранцев. — Повтори нам с хеном, пожалуйста. — Ой нет, — Хосок отодвигает стакан, — нет, мне хватит. — Ну хееен, — подначивает Чонгук, дергая за рукав. — Что ты опять как старикашка. — Я быстро пьянею, серьезно. — Я тоже, ну и что? Завтра с утра планов нет, ну давай же, — он так очаровательно улыбается, что кажется совсем невозможным отказать. — Смотри, что я придумал. И вся его щенячья умилительность исчезает как пшик из розовых блесток, когда он подается ближе и, коснувшись руки горячими-горячими пальцами, тихонько проговаривает. — Давай, кто первый сдастся, выполняет желание другого? Хосок смотрит в хмельную темноту, и привычной невинности нет места за демоническим блеском. Но у Чонгука лицо раскраснелось и взгляд, не сулящий ничего хорошего, слегка плавает — да разве он его не уделает? На его стороне опыт, возраст и умение вывозить пьянки с Намджуном и разбираться с последствиями разрушений. А на стороне Чонгука что? А на стороне Чонгука — то, что хитрый засранец. Спустя три пина колады Чонгук трезв как стеклышко, а у Хосока… У Хосока большие проблемы. * — Не больно? — Нет. — Ты тяжело дышишь, хен, — бархатистый голос ложится на обнаженное тело мурашками. — Я могу зайти глубже? — Да, да. Ч-черт… — Еще немного, давай, на выдохе. — Ах, как ты… как ты это делаешь… — Давай, вместе со мной, — шепчет Чонгук на ухо, наклоняясь так близко, что его промокшая насквозь футболка чувствуется кожей, — мне нужно еще немного глубже, давай, хен, ты молодец. — Дьявол, — Хосок стонет так громко, что Чонгук ощутимо улыбается ему в затылок. — Тебе хорошо? — Да, да, очень. Потом раздается резкий хруст и Чонгук аккуратно опускает его плечо обратно на кровать. — Ну вот, я же говорил. Лопатки обязательно нужно поднимать, это больно, но того стоит. — Я думал, ты мне пальцами под лопаткой между ребер залезешь. — Но тебе же понравилось? — Конечно. — А ты еще протестовал против моего желания, — ухмыляется Чонгук, сидящий на его заднице, — а теперь расслабься, мне нужно закончить массаж. Хосок где-то в процессе не совсем отключается, но проваливается в теплую, сонную темноту с запахом ананаса, пока Чонгук разминает спину, вертит по всякому под аккомпанемент веселого хруста. Он не думает, что помогает расслабиться, неожиданное доверие к почти незнакомцу или то, что руки у Чонгука действительно волшебные. Но в момент, когда тот скатывается с него на другую сторону кровати и сдирает мокрую футболку, Хосок наблюдает за ним вполглаза, не в силах двинуть даже пальцем. Ему так хорошо, вставать не хочется вообще никогда — и Чонгук, видя нескрываемое блаженство на его лице, тепло, довольно улыбается, устало развалившись рядом. — Тебе нельзя сейчас засыпать. — Угу, — бормочет Хосок, закрывая глаза. Чонгук тихо смеется. В полумраке комнаты его смех звучит очень, очень приятно, как невесомые касания пальцев по спине. — Хеееен, — зовет голос с игривой нежностью, удерживая его сознание на поверхности. — Ты очень красивый, — не открывая глаз, признается Хосок. — Настолько, чтобы меня хотеть? — Какой дурацкий вопрос. Покрывало между ними шуршит; кажется, Чонгук привстает на локте. — Ты становишься очень приятно откровенным, пока пьяный, надо пользоваться. — Он хмыкает. — Ты за эти несколько дней даже не посмотрел на меня, как это обычно делают другие. Так что мне стало интересно. — Другие, другие… — Хосок едва шевелит губами, — мне бы не хотелось быть как другие. — У тебя получается. Он, кажется, все-таки проваливается в сон, потому что через секунду, а может, через полчаса, чувствует легкое прикосновение к волосам и шепот «я пойду в свою комнату, спокойной ночи». И, к счастью, не успевает сказать, но — подумать, как приятно за столько времени чувствовать чье-то присутствие. И как хочется, чтобы Чонгук просто полежал вот так рядом еще немного. * Они не всегда куда-то ходят. Хосок любит движение, но иногда хочется бессмысленно потюленить, и у Чонгука получается быть прекрасным гидом так же успешно, как не отсвечивать без необходимости, пока Хосок читает или проверяет дела на работе за ноутбуком. Он не большой любитель воды, плавать не умеет, но Чонгука, лежащего на поверхности голубоватой воды огромного бассейна, не может не находить прекрасным. С террасы тридцатого этажа виднеется бесконечная лазурная гладь, лента побережья, обнимающая океан полукольцом, макушки островов вдали — а он смотрит на безмятежную расслабленную красоту прямо под носом. У Чонгука все-таки получается утащить его на острова. Он очень убедительно объясняет, что вот эти пальмы да кустики в городе это все фигня, что настоящие тропики он еще не видел. Они добираются на катере и за эти пятнадцать минут Хосок успевает увидеть свою скорую седину — катер несется с такой скоростью, будто они от погони уходят, и в чемодане у них не вещи на два дня ночевки на острове, а миллион украденных долларов. — Обратно поедем на корабле, обещаю, — смеется Чонгук, пока ведет зеленого Хосока вдоль пирса. Тропический оттенок лица меняется в испуганно-белый, когда до него доходит, что они арендуют скутер. — Ты ведь умеешь его водить? — Какой же ты трусишка, хен, — фыркает Чонгук в перерыве между тем, как договаривается с владельцем на этом странном, мяукающем языке. — Его даже дети водить умеют. — Ты не ответил на вопрос и это не успокаивает меня совершенно. Ему не удается успокоиться следующие пять минут, в какой-то момент ему даже кажется, что шлейф визгливого «аааааа» будет тянуться за ними всю поездку на американских горках. В буквальном смысле — узкие дороги вьются по острову то вверх, то в сторону, то закручиваются в серпантин, то ныряют вниз так резко, что у Хосока перехватывает дыхание, будто перед прыжком в пропасть. Ребра Чонгука по одной только счастливой случайности остаются не раздавленными, раз он еще и умудряется гоготать. Страх улететь с обрыва, уверенность, что они чудом не влетели во встречный сангтео, репутация, похеренная между позорными воплями — все забывается, словно по щелчку, когда Чонгук тормозит перед началом пляжа. Хосок не замечает, как роняет чемодан, который чуть не потерял по пути, как бежит к самому краю, а за ним — невероятное райское великолепие, такое невозможное, что дыхание останавливается. — Это все настоящее?! Вода? Она сама по себе такая? — Он оборачивается. — Это вообще возможно? Чонгук молчит и смотрит в ответ с нежной, неловкой улыбкой, очарованный. Хосок не видит, какой он сам невозможный в этот момент, красивый, настоящий, облинявший серой действительностью. Хосок растерянно крутится, не замечая своей широкой улыбки. В глазах будто выкрутили яркость на максимум, вдавили контраста. Сумасшедшее количество зелени, заросшие холмы, белый полумесяц песка, блестящая лазурная вода — все вокруг кажется настолько красочным, каким ему не выпустить ни одну рекламу, нашпигованную фильтрами и ретушью. Тропики, сочные, наполненные жизнью, окружают его волшебным миром, и он, как ребенок, попавший в сказку, влипает в него с открытым ртом. Чонгук все-таки подходит ближе, берет аккуратно за руку — впервые, с такой осторожностью, будто любое неосторожное движение выдернет Хосока обратно в душную реальность — и тянет вдоль берега. — Я же говорил, что тебе понравится. Людей на пляже совсем немного, большая часть прячется под зонтами на шезлонгах, но Хосоку такой роскоши не дают. Чонгук с хохотом тянет его в воду прямо в одежде, едва они успевают бросить чемоданчик на песок. — Да ты с ума сошел! — Брось, гостиница вон, за деревьями! — Эй, Чон!.. Конец фразы глушится бурлением воды вокруг, как только Хосока в медвежьем объятии роняют на дно. Здесь мелко, едва выше колена, но они оба насквозь мокрые, запыхавшиеся, Хосок ошарашенный, Чонгук — счастливый до незаконного. — У тебя же не было ценных вещей с собой? — Ты поэтому попросил переложить телефон в чемодан? — спрашивает Хосок, и Чонгук расплывается в широченной, ослепительной улыбке. Возмущенно фыркнув, Хосок толкает его обратно в воду. — Засранец. Хосок не любитель плавать и плавать не умеет, и почти как тогда, в отеле, остается наблюдать за тем, как Чонгук весело барахтается в воде. В этом больше настоящего, живого: так и не раздевшись, Хосок сидит по пояс в воде, прозрачной настолько, что можно видеть крохотных рыбок над самым песком, дышит голубым небом, солью и радостью Чонгука. Тот скачет на мелководье, поднимая в воздух сетку искристо-радужного мелкого жемчуга, показывает трюки, высовываясь над поверхностью одними ногами. Он как циркач-волшебник, приехавший в город с представлением для одного человека, и за плату не берет ничего, кроме его смеха, и на бис выходит с сияющей улыбкой. Его радостью, примитивной и честной как у ребенка, хочется заразиться, но Хосок не уверен, что может вспомнить как испытывать то, что, может быть, и не умел никогда? Но Чонгук, кажется, готов научить. Он уходит под воду и выныривает перед самым лицом, оказавшись так близко, что Хосок неосознанно пытается отклониться. Чонгук упирается в песок между чужих коленей, с волос капает, и глаза такие темные, горящие, то ли от адреналина, то ли от свойственной ему непредсказуемой бесшабашности. Хосок влипает в кипящую вязкую нефть с нервным волнением — а если поцелует? Словно услышав мысль, Чонгук недоверчиво щурится, переводит взгляд за плечо Хосока на людей в тени зонтов, и его улыбка кривится насмешкой. — Ты снова об этом беспокоишься? — Что? — Чонгук разочарованно приподнимает брови, мол, ну серьезно? Они оба понимают, что не нужно объяснять суть вопроса, и Хосок сдается со вздохом: — Нет, я не беспокоюсь, что подумают люди. По крайней мере, не так сильно как раньше. Чонгук, конечно, тот еще фокусник и любит выкидывать странные вещи, которые странными не считает, но он не из тех, кто любит эпатаж ради эпатажа, просто заполучить чужие взгляды. Хосок не может утверждать, будто знает паренька хорошо, но в его обнаженной честности достаточно того, что делает его одновременно очень простым и очень сложным. — Меня беспокоит другое, — признается Хосок. За честность можно отплатить только ответной честностью. Но Чонгук неожиданно ничего не спрашивает. Некоторое время просто молча смотрит, всё так же близко — качнуться и снять каплю с кончика носа, — а потом поднимается во весь рост и протягивает руку. Мокрые футболка и шорты облепляют его с неприкрытой откровенностью, но Хосок только и может, что смотреть, как Чонгук, возвышаясь, взирает на него сверху-вниз с теплой улыбкой. — Пойдем, хен, нужно высохнуть. В номере Хосок отключается и просыпается только после полудня — возможно, от переизбытка эмоций или разморенный жарой из-за слабых кондиционеров. Гостиница простая, всего несколько комнат на втором и третьем этаже пляжного кафе, а вокруг только океан, море деревьев и стена зеленого холма. Чонгука в соседней комнате не оказывается, и Хосок, подмечая странное чувство абсолютного спокойствия, спускается вниз в кафе. Мелкий смотрит телевизор, развалившись в плетеном кресле вместе с котом, стрекот потолковых вентиляторов и голоса на кухне немного перебивают шипение волн вдали. Это так странно — находиться едва больше недели в совершенно другом мире и чувствовать себя дома. Чонгук, заметив его на лестнице, широко улыбается. У Хосока теплеет в груди. Милая тетушка, то ли владелица кафе, то ли всего здания, приносит им еду, и суп Хосок берется есть вместе с рисом, игнорируя гордую лыбу превосходства от мелкого. Разговаривать не хочется совсем; Чонгук поглядывает на тайский бокс по телеку, Хосок смотрит на океан за его плечами. Ему нравится в их общении и в их молчании, что от него ничего не ждут, ему не нужно быть кем-то или каким-то, и что он может сделать что-то просто потому что хочет. И не делать, если нет. — У меня есть еще один вариант, — говорит Хосок. Чонгук зависает с лапшой во рту. — Ты сам захотел эту работу. Парень откладывает палочки, дожевывает еду, но его улыбку видно даже с набитыми щеками. — Я надеялся, что ты догадаешься — нет, поймешь. — А ты говорил, что я не могу понять то, что понимаешь ты. — Но не говорил, что моя цель помочь тебе понять, — Чонгук улыбается с хитринкой, и Хосок восхищенно качает головой. — Какой наглец, а. Когда тетушка уносит пустые тарелки, Чонгук спускает кота с колен, чтобы как обычно затащить ноги на стул, и берется за холодную воду с лимоном. — Если интересно, могу рассказать, как попал сюда. — Мне все про тебя интересно. Чонгук стреляет веселым взглядом из-под ресниц и ранит прицельно. Он такой красивый со встрепанными волосами, витком деревянных фенечек на запястьях, блестящими колечками в ушах — такой красивый, простой, броский, что Хосоку хочется то ли на обложку рекламы его, то ли не показывать никому. — В нашей деревне нет старшей школы и я заканчивал ее здесь. Большой город, я мало кого знал, у меня и сейчас не очень много друзей. — А ведь Хосок был почти уверен, что у таких ребят, как Чонгук, компанейство и талант заводить знакомства в крови вместе с обаянием. — Мне нравилось гулять по городу, открывать новые места, просто наблюдать за людьми. Как-то я сидел в кафешке на побережье, увидел иностранца, который не мог объясниться с официантами, подошел помочь. Мне нравится учить языки, поэтому мы быстро разговорились, он предложил угостить меня чем-нибудь в благодарность за помощь. Потом встретились снова, чтобы я показал ему город, потом просто ходили куда-нибудь развлекаться. У меня были каникулы, и мы две недели провели вместе. Он мне понравился, я ему тоже, хотя я знал, что между нами не было ничего серьезного. Мы просто гуляли, веселились и трахались. Хосок закашливается своим лимонадом. Чонгук невозмутимо продолжает: — Потом, когда ему нужно было уезжать, он оставил мне приличную сумму денег. Оказывается, он подумал, что я из эскорта. Ну, и я подумал, что если могу хорошо зарабатывать на том, что мне нравится, то почему нет? Во второй раз молния в одно дерево не попадает, но от ещё одной попытки захлебнуться у Хосока уклониться не выходит. — В каком смысле? — он отставляет стакан подальше. Сказать, что это звучит очень странно, у него язык не поворачивается, но Чонгук, кажется, понимает его удивление. — Мы не служба секс-сервиса, но при желании можем согласиться и на такие услуги. Так если мне нравится проводить время с людьми из разных стран, нравится секс, в чем проблема? — Но ты ведь не сможешь работать так все время, тебе нужно поступить в университет, найти хорошую работу… — И вот ты говоришь как мои родители, — смеется Чонгук. — Зачем оно мне? — Потому что так правильно? — спрашивает Хосок, будто нет ничего очевиднее. Чонгук выжидательно приподнимает брови, и ему приходится заставить себя уклониться от привычного хода мыслей. — Хорошо, давай не так. Пойти учиться, чтобы найти работу мечты? — Накопить на мечту? — Чонгук пожимает плечами. — Я много чего умею, но не знаю, что именно моя мечта. Когда она мне встретится, завтра или через десять лет. Сколько мне нужно на нее денег, сто долларов или миллион. Как близко она от меня, захочу я стать адвокатом или просто съездить на родину, — он смотрит загадочным темным взглядом, от которого искристая дрожь по коже. — А пока мне хочется просто быть счастливым. Рядом с Чонгуком счастливым быть достаточно просто. Они катаются по острову на скутере, и Хосок больше не визжит, но обнимает так крепко, что смех Чонгука чувствуется пальцами. Заезжают в маленький храм на самой высокой точке острова, на несколько малолюдных крохотных пляжей, на обзорную точку, с которой только обрыв — и бесконечный синий. Прикосновения не кажутся Хосоку чем-то странным, Чонгук касается его осторожно, ненавязчиво, но так по-уютному тепло, как касается виском плеча, пока они любуются океаном на скамейке, как держит в воде за талию, чтобы Хосок не так сильно боялся глубины. Он не издевается над его страхами, только посмеивается беззлобно над хосоковым бледным лицом, когда переводит, что тетушка попросила его поймать змею на кухне, пока они с дочерью заняты готовкой. — В смысле, реальную змею? — хрипит Хосок. — Думаешь, кто-то подбросил им плюшевую? — Чонгук весело морщит свой милый кнопочный нос. — Здесь есть змеи? Много? Они заползают в комнаты? — без остановки тараторит он, чувствуя подступающую истерию. — Мы в тропиках, хен. — Господи, когда ты научишься отвечать на вопрос так, чтобы меня успокаивать, а не заставлять еще больше нервничать. — Чонгук хохочет. Хосок неосознанно оглядывается, будто к ним на ужин решили заглянуть все змеи острова. — Я ненавижу змей, серьезно, ненавижу. — Не волнуйся, я защищу тебя от любой змеи, — лыбится супергерой, но Хосоку вообще не до шуток. В голове возникает спасительная мысль. — Слушай, — говорит он, нервно потея, — у меня же в номере есть вторая кровать. Как долго ты будешь ржать надо мной, если я попрошу тебя ночевать со мной? — Ну, — Чонгук поднимает глаза в потолок, — возможно, минуты две. — Хосок тяжело вздыхает, но Чонгук тут же сдается с теплой улыбкой. — Но разве что завтра, сегодня не буду. Естественно, Хосок не остается смотреть, как Чонгук идет ловить змею. Он сидит на балконе, отдаленно слыша, как люди копошатся внизу, смотрит на завесь черноты впереди, только прямоугольник света из кафе лежит на песке. Чонгук присоединяется к нему на балконе, еще через полчаса гаснет свет на первом этаже. И только потом Хосок видит очертания пляжа, дрожащую тёмную воду, и крохотный блестящий песок на небе. Ночи здесь чернильно-черные, густые настолько, будто тьма может проглотить тебя целиком, только рискни выйти навстречу, но Хосок, завороженный, чувствует вместе с безотчетным страхом необъяснимый трепет. — А у тебя есть мечта, хен? — тихий голос Чонгука отзывается внутри словно кольца на тихой воде. — Есть. Или была, не знаю, — Хосок разваливается на пластиковом кресле и закидывает ноги на перила. — Мне раньше нравилось рисовать, нравилось делать красоту из ничего. Я увлекался дизайном, следил за трендами, горел этим всем. И то ли я был так открыт этой мечте, что она меня сожрала, то ли… — То ли это мечтой никогда не было. Хосок кивает, не уверенный, что его вообще видно в темноте. — У меня целый отдел дизайнеров, я смотрю на них и они будто… истлели изнутри. Я не знаю, кто из них сгорел, а кто никогда и не горел вовсе, но я стою рядом с ними и не понимаю, в правильном ли я месте. Мое ли оно. — Но ведь мечта может быть не одна. — Ты не представляешь, как тяжело в моем возрасте разворачиваться обратно. — Никто и не просит тебя разворачиваться. Мечта может быть не одна, их может быть десять. Или не быть ни одной. Почему мы не можем просто наслаждаться моментом, пока делаем что нравится? Почему нужно обязательно нестись к высокой цели через препятствия, если можно тихонько бежать и рассматривать красоту вокруг? — Может быть, и можно. — Хосок закрывает глаза, погружаясь в убаюкивающий шепот прибоя. — Иногда действительно важно остановиться и просто подышать. Он не осознает, что засыпает, пока не чувствует прикосновение к плечу, нежное, поглаживающее, как оно теплом спускается вниз, задерживается на ладони, как он неосознанно переплетает пальцы с чужими, и голос льется медовым полушепотом над ухом: — Пойдем спать, хен. К Чонгуку, возможно, было бы очень приятно прикоснуться самому. Открывая глаза ранним утром, Хосок видит его спящего на соседней кровати. Простыня разметалась ото сна, покрывало сбилось и обвилось вокруг бедер, позволяя солнцу, льющему из-за неплотно закрытых жалюзи, греть кожу. Теплый, масляный свет ломкими полосками лежит на голых ногах, пояснице, лопатках, высвечивает затылок. Хосок смотрит на Чонгука, такого ирреального в своей простой красоте, на бронзовую кожу в осколках солнца, на несколько татуировок: мутный треугольник молитвы внизу шеи, вертикальную вязь неизвестного языка на левой лопатке — и хочет коснуться до зуда. Чонгук поворачивается на другой бок, к Хосоку лицом, длинные прядки липнут к щекам и вискам, открывает глаза, очаровательно сонный, и с улыбкой закрывает обратно. Между их кроватями сантиметров десять, не больше, и Чонгук не глядя нашаривает его руку на краю и сжимает в своей. И Хосок чувствует это снова. Спокойствие, тепло — и легкий укол глубоко внутри. Он знает отчего. Последний день на острове они снова катаются на байке, едят в разных забегаловках, смотрят на отплывающие корабли на пирсе, и вечером возвращаются на свой пляж. К закату здесь уже никого, и они залезают в воду только вдвоем. Чонгук, скинув с себя футболку, не бежит в воду как обычно, а заходит медленно, погружаясь в рыжую дрожащую ртуть. Закаты здесь обычно невероятно короткие, но броское персиковое небо будто застывает над океаном. Хосок, замерев по колено в воде, смотрит, околдованный, на невероятное зрелище, которое вряд ли увидит когда-либо снова. Чонгук, опаленный горящим закатом, ныряет в воду, выплывает грациозно, стряхивая воду с волос. Ему так идет это место, эта стихия, слияние огня и воды в единственном варианте для существования, идет дикая, неуправляемая природа, обманчиво затихшая. Хосоку кажется, что если он увидит русалочий хвост у Чонгука — он ни за что не удивится. И заходит глубже, словно следуя смертельной колыбельной сирены. Чонгук улыбается ему через плечо и, повернувшись, тянет руку, за которую Хосок уже берется из привычки. И чувствует снова. — Говори, — с улыбкой произносит Чонгук. — Как ты понял, что я хочу что-то сказать? — бурчит Хосок, но Чонгук касается уголков его губ двумя пальцами и смеется. — Когда тебя что-то беспокоит, у тебя губы делают вот так. Он так хорошо разбирается в людях, что это пугает. — На самом деле есть кое-что, — неохотно начинает Хосок, глядя в сторону пляжа. Не потому, что боится зрителей, а потому что глаза Чонгука совсем близко прожигают насквозь. — Я бы не хотел, чтобы ты прикасался ко мне потому, что это твоя работа. — Тебе не нравится, что я тебя трогаю? — спрашивает Чонгук немного испуганно, и Хосок сам пугается. — Нет, нет, мне нравится. — Но мелкий вдруг начинает довольно хихикать, и Хосок, пойманный в очередной раз, недовольно вздыхает. — Блин, Чонгук-а, не время для подколов, я серьезно говорю. — А я серьезно рад, что тебе нравится. — Просто понимаешь, — глядя в воду, говорит он, чтобы не отвлекаться на широкую улыбку, — иногда мне кажется, будто ты меня трогаешь из-за того, что у тебя регламент какой-то или я не знаю… — И вот так? — Чонгук касается мокрой ладонью щеки, гладит большим пальцем осторожно, и Хосок растерянно застывает под его взглядом, неожиданно ставшим серьезным. — Вот так тоже кажется? — Нет, но… я бы не хотел… — Хен, мы вроде выяснили, что я ничего не делаю без своего желания. Я люблю прикасаться к людям, которые мне приятны. Его так хлестко обжигает эта фраза, что он неосторожно бросает: — И много тебе людей приятны? Чонгук хитро лыбится и молча, слегка отойдя, ложится на воду. Солнце понемногу садится, но Хосок, любуясь его фигурой на темно-рыжей поверхности, терпеливо ждет ответа. Знает, что ответит. И Чонгук, не открывая глаз, произносит: — Не очень. — И на этом бы испытывать облегчение, этого достаточно, но он добавляет: — Ты красивый. От тебя потрясающе пахнет. К тебе приятно прикасаться. И я бы даже хотел тебя поцеловать. Он бросает эти фразы так просто, безмятежно дрейфуя в притихшем океане, улыбается легко, совершенно спокойный. А у Хосока дыхание перехватывает. Он выстреливает, когда сам прекрасен настолько, что ломит сердце: ты красивый, я хочу тебя поцеловать. Хосок, возможно, хочет тоже. Он делает шаг, проводит ладонью по спине под водой, и Чонгук открывает глаза, будто ждал этого, ждал, пока Хосок окажется ближе, подхватит на руки, и обхватывает за шею в ответ. Хосок сцеловывает соленую каплю с губ, жмется крепче — Чонгук весь как море на вкус, даже язык соленый, но целовать хочется только больше. Чонгук и сам жадный до поцелуев, прихватывает губы, не сдержанно тянет и вздыхает сладко, до горячих мурашек по шее. — И целуешься ты тоже классно, — смеётся Чонгук, вжимаясь носом в щеку. Хосок смеется вместе с ним. Вечером к хозяевам приезжают гости, но на праздник Хосок не остается. Из номера слышно, как внизу играет музыка, кто-то поет на пляже, кажется, рядом с костром. Хосок лежит в изголовье кровати, бросив пятую попытку проверить работу с телефона, и наблюдает за Чонгуком на балконе. Тот стоит, склонившись над перилами, улыбается кому-то внизу, прохладный морской бриз треплет волосы, мокрые после душа, лижет голые стройные ноги. Хочется согнать его нелепым «заболеешь», потому что на Чонгуке одна безразмерная футболка да полотенце на плечах — когда гораздо нелепее то, что ему не хочется, чтобы кто-то смотрел на эту красоту. Но чувствует себя не просто не вправе в чем-либо его ограничивать, а огромную пропасть между ними. У них разное все: культура, воспитание, отношение к жизни и к себе. Чонгуку бы, наверное, было веселее с его улыбчивой двадцатилетней версией, когда Хосока волновало только то, как бы успевать готовиться к выпускным экзаменам и одновременно бегать к друзьям на вписки и в художественный клуб поскетчить. Но забег на ступеньки повыше не открыл ему особых горизонтов, которые можно наблюдать только с такой высоты, а высосал подчистую, и Хосок просто не уверен: он не знает, чего именно хочет, или не знает как хотеть чего-то хотеть. Странно, как вопреки этой пропасти Хосок чувствует многое из того, что не ощущал очень давно, чувствует не в полную силу, но даже отзвука этих чувств — жажды жизни, жадности, желания делать не оглядываясь — достаточно, чтобы жгло, сжимало внутри. Это чувство настолько темное, что Чонгука хочется спросить, почему он остается здесь вместо того, чтобы спуститься вниз, повеселиться с другими, но не выпустить, даже если он захочет пойти. И Чонгук, будто слыша эту мысль, поворачивает голову, блики большого костра пляшут на его волосах, на щеке, в глазах, касаются медленно тающей улыбки. Он как будто сейчас снова улыбнется и скажет «давай сюда», но они так долго молча смотрят друг другу в глаза, что Хосок понимает — не скажет. Чонгук уходит с балкона и выключает свет, затягивая рыжий отсвет костра в комнату. Лезет в рюкзак, бросает смазку и ленту презервативов на кровать и так же невозмутимо сбрасывает с себя футболку, скатывает белье. Хосок оглядывает его на полных правах, скользит взглядом снизу-вверх, а Чонгук, беззастенчиво стоя обнаженным перед кроватью, ему позволяет. Он знает, насколько красив, как вкусно, по-тигриному движется его тело, когда он залезает на матрас, ползет ближе, зажимая Хосока между собой и изголовьем, и седлает сверху, склоняясь низко-низко. Они обмениваются короткими смешками, вспомнив как это было в самый первый день их знакомства, но сейчас все совсем по-другому, потому что Хосок, притягивая за затылок, целует первым. Чонгук вздыхает тихо, будто с облегчением, открывает рот, позволяя ласково гладить внутри языком, ерзает на бедрах. Руки нетерпеливо лезут под одежду, задирают майку, трогают всего — Чонгук действительно очень контактный, жадный до ощущений, когда Хосок жадный просто потому, что сил не трогать эту красоту не остается. Чонгук, чувствуя крепкую хватку на бедрах, отстраняется, чтобы порывисто сдернуть хосокову одежду, хотя бы немного, чтобы поскорее прикоснуться кожа к коже. И Хосок только сейчас замечает еще одну небольшую татуировку на внутренней стороне руки, ближе к подмышке. «Please love me» — Тебе нравится? — выдыхает Чонгук, когда Хосок наклоняется, чтобы поцеловать надпись. — Очень, — шепот втирая в кожу, говорит он и упоенно скользит губами, повторяя контуры, — особенно те, что на спине. Чонгук вздрагивает от его слов, кожа под пальцами ощутимо покрывается мурашками. — Ты можешь коснуться и их тоже. Он разворачивается спиной, прогибается, отставляя задницу, притирается близко, чтобы Хосок яснее ощутил, как твердеет просто от одного взгляда на потрясающие изгибы тела. С восхищенным вздохом Хосок проводит ладонью по позвоночнику, поглаживает талию и, не сдержавшись, сжимает обеими ладонями — она у него до того тонкая, так и просится в руки. Он не представляет, как будет смотреть на огромные футболки, зная, какие сладкие линии прячутся внизу, и не хочет Чонгука одетым больше никогда. Поцелуи горят на лопатках, задерживаются на рисунках; Хосок не сдерживается и лижет кончиком языка по сетке вертикальной вязи, кусает горячую кожу, и Чонгук с шипящим выдохом роняет голову. По оголенному седьмому позвонку Хосок проскальзывает носом, целует над верхней татуировкой, а кажется — по самым нервам. Чонгук всхлипывает, не переставая тереться, как бы крепко Хосок ни держал его за талию, жмется горячей промежностью к паху и выдыхает прерывисто, чувствуя еще поцелуй, еще и еще, будто Хосок не успокоится, пока не утопит в нежности. Он целует между лопаток, гладит губами верхний рисунок, похожий то ли на закат солнца, то ли на храм с острыми пиками уходящих в небо колонн, в который никогда не зайдет, почувствовав собственную греховность. Своими нетерпеливыми тихими вздохами Чонгук толкает его глубже в темноту, будит ненасытное, жаркое — Хосок сжимает так крепко, что перехватывает дыхание, кусает за загривок, носом зарывается в волосы. — Господи, — выстанывает Чонгук, шкрябая ногтями простыню перед собой. Хосок целует его в ухо, просит сквозь смех: — Умоляю, скажи, что ты не симулируешь. — Ты уверен, что я могу это симулировать? Чонгук дергает его руку вниз к себе, Хосок сжимает твердый член в ладони и сам заводится безумно. Неужели простые прикосновения нравятся ему так сильно? Хосок упирается спиной в изголовье, утягивает Чонгука следом, заставляя выгнуться, откинуться себе на плечо. Слабый рыжеватый свет костра льется из окна на его кожу, Хосок ловит отблески руками, размазывает по груди, животу, намеренно не спускаясь ниже. Чонгука разматывает от поцелуев, он бьется в дрожи от того, как Хосок торопливо, жгуче зацеловывает подставленную шею, плечи, и как дразнит, не касаясь руками там, где хочется особенно остро. Но терпит, сжимает кулаки, вьется волной, притираясь маленькой красивой задницей. — Я бы хотел посмотреть, как долго ты вытерпишь, — говорит Хосок и прикусывает кожу под ухом так терпко, что Чонгук со стоном выгибается еще глубже. — Ох, хен, — вязким, медовым тоном отвечает он, поворачивая голову, чтобы легонько куснуть за губу, и расплывается в хитрой ухмылке, — я умею терпеть очень-очень долго. Хосок хочет проверить, но не сейчас, потом. Он валится набок, утягивая Чонгука вместе с собой, и все время, что его целуют, заласкивают руками, тот дрожит мелко-мелко, дышит прерывисто. Особая чувствительность превращает его в тающее просящее нечто — Чонгук просит не словами, а телом. Тянет Хосока за затылок к своей шее, вознаграждая ломким, сладчайшим стоном за поцелуи на коже и, выгибаясь, трется задницей, пока не коснутся мокрыми пальцами. Хосок успевает едва ли погладить, толкнуться самыми кончиками, как Чонгук вдруг выдыхает: — Подожди, не надо меня растягивать, мне так больше нравится. Чонгук маньяк до острых ощущений, и тугое влажное проникновение встречает с таким трепетным стоном, что Хосок, потеряв осторожность, впивается ногтями в его бедро, поцелуями жалит по плечу. Чонгук балансирует на своих пределах, как канатоходец, не видящий жизнь без высоты, ему нравится пробовать свои грани, он так живёт и так же занимается любовью. Ему нравится заходить за черту, где ещё быстрее, ещё глубже, громче — Хосок это знает, чувствует и восхищён настолько, что сомнения укалывают его на подлую секунду, потому что Чонгук на каждый сильный толчок стонет тихим, высоким голосом, с бесстыдной открытостью, и если бы Хосок не чувствовал, как Чонгук течёт в его кулак, он бы продолжил сомневаться. Но в действительности падает за грань следом, пробует тоже — по-настоящему, без страха. Чонгук поворачивает голову, мажет губами вслепую, хрипит: — Давай же, не сдерживайся. И Хосок, наваливаясь сверху, берет его так жадно, зацеловывает так безоглядно, что Чонгук захлебывается в дикой смеси хосокового имени и задушенных стонов. Это совсем не в его духе, но Хосок открывает в себе неуемную жажду вылюбить до последней капли тело, которое Чонгук отдаёт ему с почти агрессивной готовностью, и даже немного боится, что вымотал мелкого и любопытство его утолил с процентами. Но утром, едва проснувшись, Чонгук ластится, беззастенчиво трогает руками, а потом садится сверху, и Хосок, который никогда не был большим любителем утреннего секса, смотрит, как блестит на солнце упаковка презерватива, зажатая между зубов Чонгука, и прекрасно понимает, почему тот ухмыляется. Как понимает и то, что они опоздают на первый паром. Они опаздывают на второй и третий, просто случайно столкнувшись в ванной. Хосок торопится почистить зубы, Чонгук вытирается после душа. Неосторожный, ждущий взгляд через зеркало — и по смущённым улыбкам хозяев часом позже они понимают, насколько здесь безжалостная акустика. И что волшебно — Хосоку все равно. Хосоку впервые все равно и когда он ловит любопытные взгляды людей на корабле. Чонгук дремлет у него на плече, ладонь Хосока лежит на голом бедре под линией коротких джинсовых шорт. Хосоку настолько все равно, что он из принципа спускает ладонь глубже, сжимает нежную мякоть внутри, и ему нравится, как тело Чонгука тянется за прикосновением само собой. Он точно так же охотно разводит бедра, когда голова Хосока между его ног — им плевать на тонкость стен в крутом отеле, плевать, что иногда пропускают ланч, будто Хосок наедается стонами, а Чонгук оргазмами одним за другим. Последние два дня в Таиланде Хосок проводит внутри Чонгука больше времени, чем они когда-то планировали на прогулки. Ещё до того, как поняли, что им ничего не нужно, кроме как быть так близко, чтобы губы ныли от поцелуев. Поздно вечером, когда они сидят у бассейна на верхних этажах, опоздав на ужин в отеле, и лопают, лёжа в шезлонгах, лапшу из доставки, Хосок думает, что, наверное, здесь они и остановятся. Они едят молча, на пустой террасе, слабый свет из бассейна едва дотягивается до них из полумрака — но Чонгук, едва дождавшись, пока Хосок доест, лезет на колени, и шепчет в лицо порывисто, будто ждать уже невмоготу: — Или мы сейчас идём в номер или ты возьмёшь меня здесь, и я не уверен, что сюда не придут люди, — и улыбка у него такая нахальная, что Хосок, обжигаясь сумасшедшей дрожью, в секунде от того, чтобы наплевать на людей. Последняя ночь не имеет того горького вкуса, которого Хосок боялся, когда возвращался с острова в город. Он не знает, из-за того ли, что не чувствует ощущение прощания, распробовав вкус жизни в той секунде, в какой находится именно сейчас, или потому что Чонгук не даёт переключиться с себя. В слабом рыжеватом свете прикроватной лампы, восхитительный в своей откровенности, он раскачивается сверху неторопливо и глубоко, скалится довольно, стоит Хосоку зажмуриться от того, как горячо сжимается вокруг члена. — Сможешь еще потерпеть? — он спрашивает это уже раз в третий, и Хосок бы ответил колкостью, но стоит ему открыть рот, как Чонгук сжимается так туго, что из него рвется только шипение. Чонгук как и всегда, когда ему удается шалость, очаровательно, восторженно хихикает. — Идешь на рекорд? — Нет, — Чонгук наклоняется, чтобы провести носом по шее и сделать глубокий, долгожданный вдох полюбившимся запахом, — просто хочу, чтобы ты чувствовал меня даже когда приземлишься в Корее. А если Чонгук хочет, он это получает. Хосок с улыбкой ловит его в поцелуй. * На трех часах сна, вымотанный и хреново соображающий, Хосок думал, что собираться будет целую вечность и, как всегда раньше, нервничать и суетиться, но на сбор своих немногих пожиток в чемодан уходит буквально полчаса. Комнату, непривычно голую и словно чужую, он оглядывает с некоторой растерянностью и с ощущением, что что-то изменилось. Это так фантасмагорично — он стоит в той же комнате, в той же рубашке и брюках, в которых приехал, но чувствует себя другим. Как приятно, оказывается, осознавать, что ты все еще ни хрена не понимаешь в жизни. — Ничего не забыл, хен? — спрашивает выходящий из ванной Чонгук. И как приятно ошибаться в своих ощущениях. Он подходит ближе, зажимает у двери, не без удовольствия замечая, как плывет взгляд, как смягчаются черты, как Чонгук охотно поддается поцелую, приоткрывая рот. Хосок не чувствует необходимости прощаться, не делает поцелуй «последним» — он просто целует так чувственно, как может, так долго, сколько успеет. Целует, потому что хочет. И это самое волшебное, чему можно было научиться от мальчишки гораздо младше него. — Теперь нет. — Я же про вещи! — смех Чонгука гаснет в еще одном поцелуе. Из кармана настойчиво звенит. — Хен, такси здесь. С разочарованным стоном Хосок прижимается лбом к его плечу. — Если я попрошу тебя спустить чемодан, потому что у меня все болит, это входит в обязанности по твоему контракту? — Мой контракт закончился вчера, — улыбается Чонгук. — Так что я спущу твой чемодан не поэтому. У Хосока так легко, так приятно теплеет в груди. — А потому что считаешь меня разваливающимся старикашкой? Чонгук чмокает его в щеку и, прежде чем выйти из комнаты с чемоданом, весело бросает через плечо: — Комнату закрыть не забудь. Хосок, в последний раз оглянув комнату, залитую солнечным светом, смятые простыни на сдвинутых кроватях, улыбается сам себе и торопится за Чонгуком. На улице жарко, шумно, машины бесконечным потоком тянутся по раскаленному асфальту. Чонгук треплется о чем-то с таксистом, такой же привычный в белой футболке и шортах, с легким отпечатком пальцев Хосока на своем бедре с прошлой ночи, и Хосок не может не улыбнуться заметив это. Жизнь здесь продолжит свой бег, с ним или без него, но точно такой же как раньше уже не будет. Как и сам Хосок. — Готов ехать? — А сколько времени? — Хосок смотрит на пустое запястье и вздыхает. — Вот дырявая башка… — Все-таки что-то забыл? — по-доброму фыркает мелкий. — Часы? — Чонгуки… — умилительно тянет Хосок, дуя губы, и Чонгук хохочет. — Серьезно? Так лень? — Он неверяще качает головой. — Ладно, сейчас принесу. — Ты просто чудо! — кричит Хосок ему в спину. — Они на столике! Зайдя в номер, Чонгук на всякий случай осматривает все вокруг — и при взгляде на смятые простыни дурацкая улыбка так и лезет на лицо, — но везде пусто, только часы лежат на столике. И рядом с ними конверт. Чонгук не помнит никаких конвертов у хена и на предчувствии лезет открыть. На обратной стороне аккуратно выведено «На мечту», а внутри столько денег, сколько ему не посчитать, если он хочет успеть вернуться к Хосоку. Но что-то подсказывает, что возвращаться ему не нужно. Чонгук выходит на балкон и смотрит вниз. Хосок, неловко улыбнувшись, машет ему рукой и садится в такси. Когда машина исчезает из виду, Чонгук лезет в конверт снова и видит внутри еще и записку. «Не люблю прощания и не хочу с тобой прощаться. Надеюсь, в твоей жизни все будет хорошо. Потрать эти деньги куда захочешь. Оставляю свой номер телефона, но не для того, чтобы ты жаловался, что это слишком большая сумма. В первый день ты сам сказал, что чаевые приветствуются. У меня не было с собой столько, сколько я действительно готов заплатить в благодарность за то классное время, что я с тобой провел, поэтому оставляю в подарок свои часы, чтобы ты помнил, что у тебя еще куча времени на все, чего бы тебе ни захотелось. Спасибо!» Провожая взглядом блеклую желтую кабину такси в ленте неспешно плывущих машин, Чонгук счастливо, широко улыбается. * Хосок не знает, за каким хреном приехал в аэропорт за час до прилета Чонгука. И тем более, почему он нервничает. Они не то чтобы много общались эти два года: поздравляли с праздниками, держали друг друга в курсе основных событий, Чонгук отправлял фотки тайской еды, Хосок — эмодзи разбитых сердец. Поэтому Хосок не ожидал, что однажды Чонгук по неизвестной причине решит приехать в Корею и тем более попросит побыть его гидом на один денек. И хотя гид из Хосока, который полжизни отдал офисной работе, был все-таки паршивый, но отказать он не мог как минимум из благодарности. Он, пожалуй, нехило обязан мальчишке, благодаря которому не без шишек, но все-таки определился, чем действительно хочет заниматься — его линия одежды как раз вышла на днях. — Привет! — доносится веселый голос, когда на него набрасываются со спины. Когда Хосок разворачивается в медвежьем объятии, он с ужасом понимает, что от «мальчишки» тут вообще ничего не осталось. И он какого-то черта смотрит на Чонгука задрав голову. — Ты что там лопал в своем Таиланде?! Чонгук, шкафина с широченными плечами и крепкими бедрами в рваных джинсах, улыбается точно как раньше, с привычной, трогательной радостью. — Солнце, море и витамин Дик творят чудеса, — Хосок хмурится, и Чонгук ржет, — тебе бы тоже не помешало, хен. И самоуверенность наглого паршивца тоже на месте. — Ты так и не сказал, зачем прилетел. — А, это, — Чонгук с неловкой улыбкой пожимает плечами, — я решил, куда хочу поступать, захотелось посмотреть на корейские универы. Я подкопил и добавил к сумме, которая мне как-то перепала от друга, — добавляет он, шкодливо щурясь. — Какой хороший друг, — улыбается Хосок. — Ну так что, проведешь экскурсию? — Попробую, но поверь, я тут мало что знаю. — Не страшно, — Чонгук, тактильный как всегда, только теперь еще и достаточно высокий, чтобы легко приобнять Хосока за плечо, тянет его вперед, куда указывает табличка на выход. Хосок даже не осознает, как больше не думает о том, могут ли люди подумать что-то не то, когда Чонгук тянется понюхать его волосы. — Если решу остаться, сам все исследую и проведу тебе экскурсию. — О, ну ты-то шикарный гид. — Тебе ли не знать. Чонгук сияет широченной улыбкой и на улице, где еще полчаса назад шел дождь, дымные облака вдруг прорывает таким же ослепительным солнечным светом. Хосок, наверное, если принюхается, поймает у ветра родной тропический запах беззаботных дней.
Примечания:
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.