хэштег у меня раздражение из-за твоей бороды

— Субботнее утро, — томно сказал в окошечке инстаграма Жидковский и вкусно затянулся тонюсенькой сигаретинкой. — Какой же потрясающий день. Со второго этажа раздался утробный детский вопль и с лестницы посыпались собаки. — Ага, бабке своей расскажи, — согласился с ситуацией Жидковский. Серёжа отставил чашку и взялся за переносицу. Раз, два... — Папа!!! Даже до трёх не досчитал. — Папа-а-а-а!!! Ещё один чудесный, вдохновляющий, ни с чем не сравнимый день. — ПАПА-А-А-А!!! А Ника дернул Дейзи за хвост! — Папа, а Амели взяла мой телефон, а я ей не разрешал! — А ты вообще молчи, дурак! Никто бы не осудил Серёжу, начни он день с бокальчика Саперави. — Стоп, — сказал Серёжа и бросил тоскливый взгляд в сторону буфета. — Во первых, где бабушка? — Бабушка у Этери! — Амели выглянула из-за балясины и спряталась обратно. Конечно, бабушка у Этери, и вот они- то там наверняка начали день с бокальчика Саперави!.. — ... а во вторых, где отец? В Лондоне в этот день зарядили ливневые дожди, в Сиднее начался муссон, в Салехарде выпала месячная норма осадков, но все это не имело никакого отношения к деревне Остров, что в Тверской губернии. Серёжа распахнул душные шторы и обалдел: в окно лезла коза. Солнце палило, как не в себя, под майкой на пояснице собралась испарина, Анютка капризно оттопыривала нижнюю губку и пряталась под буфет, где было попрохладнее (и пылились парочка-тройка темных бутылочек с Саперави!..), а в окно лезла коза. — Лёша, — храбрясь, позвал Лазарев и помахал неловко козе рукой, точно она могла понять и свалить уже наконец. — Лёш. Коза жрала мамину чайную розу. И ночную красавицу тоже жрала. — Лёша, блядь, — рявкнул Лазарев и пихнул вонючую козу обратно во двор. — Помоги мне! Сзади заворчало, хрюкнуло, фыркнуло. Коза обалдело прислушалась. — Не приведи господь, — прохрипел Лёша и звучно чихнул. — Не приведи тебя господь разбудить меня просто так. — Лёша, блядь, тут коза! — Заорал Лазарев и треснул оконной рамой. — Она жрет мамину розу, Лёша! Лёша осоловело заморгал. — Нам пизда, — резюмировал он. Коза воняла и брыкалась. Никитка лез под ноги и требовал покататься на козе. Коза возражала. Серёжа тоже возражал. Разъяренный Лёша пер вонючую козу за ворота. — Вы это чего? — растерянно спросила мама и попятилась. — Мы козу изгоняем, — запрыгал Никита и наступил на ногу Амели, мгновенно заверещавшей. Лёша забагровел, пнул козу в зад, защелкнул щеколду ворот и в наступившей внезапно тишине обернулся. В голове у Серёжи возник вальяжный Жидковский и протянул «Гори, гори, моё очко». — Мама, — сипло сказал Лёша и смущенно почесался. — Она сожрала вашу розу. Ой, зря. Обеденное солнце рухнуло всем на головы тремя центнерами кипятка и настырно лезло в окна (ну, слава богу, что не коза). Серёжа кормил Лёшу сациви с ложечки. Сациви принесла мама от Этери, ложечку на цыпочках притащила Амели, Серёжа пришел сам, включил над измученным от жары Лёшей вентилятор, проверил у квелой Анютки лоб. — Я хочу работать, — заныл тут же Лёша, разинул пасть и проглотил кусочек курицы в соусе. — Алексей Георгиевич, — Серёжа сунул ему в рот очередную ложку, избавляя от необходимости ныть. — Вы вчера весь день не вылезали из кабинета. Не наработались? — Я, — Лёша облизал губы и с готовностью открыл рот для следующей ложки. — Не наработался. Дай. Серёжа сунул очередную ложку в зубастую пасть, утер ему капли соуса с бороды, и задумчиво посмотрел Чумакову в довольное лицо. — Алёшенька, — нежно сказал он, — ёб твою мать, к чему это все? — Что, — сказал Чумаков, запоздало и бесполезно прикрывая Анютке ушки: та дрыхла мертвецким сном. — Я говорю, езжай в Москву и работай там спокойно, — пожал Серёжа плечами, скормил ещё ложку сациви и устало потер ладонью лицо. — Мы не будем тебе мешать. — Сергей Вячеславович, вы крышей на карантине поехали? — Любезно уточнил Лёша и привстал, придерживая Анютку за спину. — Избавиться от меня хотите? Серёжа немного подумал. — Конечно, — терпеливо согласился он. — В доме напротив проживает чудеснейший парень, весь такой...— он неопределённо пошевелил пальцами. — В татухах. Видал, у него огромный самоед? Прикольный такой. Я вот думаю, пойти в гости и не знаю, как от тебя избавиться. — Идиота кусок, — фыркнул Лёша, укладываясь обратно. — Ложись давай сюда, я подвинусь. Поломавшись для виду, Серёжа скинул шлёпанцы и забрался на неудобную, как проплаченный продакт-плейсмент, тахту, влез Лёшке под бок и потерся носом об седоватую бороду: — Потерпи, мы будем дома пятого. — Потерплю, — фыркнул Лёша и склонился ближе, прикасаясь к губам. — Опять арбузом завтракал? У тебя губы сладкие, как смерть диабетика. Сморённый Серёжа успел подумать, что Чумаков вообще-то не любит сладкое, и даже хотел поспорить с формулировкой про смерть диабетика, но ему было жарко и до смерти хорошо. Серёже снилась ледяная речка и лёшины смуглые плечи в брызгах воды. Амели на втором плотно прикрыла в детскую дверь, принесла бабушке чашку с холодным тархуном и наказала Никите вниз не ходить. Папы спят, они устали, ну и мы играть не стали... — Давай заведем ребёнка, — сказал вдруг Лёша, поперхнулся, оглянулся торопливо, но на покатом бережку кроме них двоих не было никого, даже деревенских. Серёжа подавился Саперави. Глупо почесался. Отставил бокал на плед и заботливо приложил ладонь к лёшиному лбу. — Ты перегрелся? — Осведомился он и подтолкнул к нему бутылку, полную ледяной воды. — В твоем возрасте опасно так долго сидеть на солнце. — Ещё одна шутка про мой возраст, и я откушу тебе литсо, — сурово сказал Лёша, с независимым видом подергивая резинку плавок. — Алёшенька, прекрати использовать в речи мемы, дожил до седин, а все молодишься. — Готовь ебало, — заскрипел зубами Чумаков и клацнул зубастой пастью у розового, круглого, как у мышонка, уха. Пересчитал все веснушки на серёжиных плечах губами, но всё-таки, посмотрел внезапно серьёзно: — Ну что, мы четвёртого не потянем? — Да не в этом дело, — раздосадовано сказал Серёжа и дернул плечом. Чумаков хотел было уточнить, в чем, собственно, дело, но пушистые серёжины волосы пахли речной водой, а ещё Серёжа снова смотрел этим взглядом нищенки, терпеливо-грустно, и улыбался криво, и его пальцы, чудесные, работящие пальцы, неловко потряхивало. Лёша моргнул и уронил Серёжу на пледик, стаскивая с него липнущие к коже, мокрые плавки. Зазвенела и покатилась пустая бутылка, Серёжа закусил губы. — Давай заведем, — сказал он потом, стоя кверху голым задом и копаясь в рюкзаке. — Что? — уточнил Лёша, и вдохнул теплого ночного воздуха полные легкие. — Ребёнка, — пробормотал Лазарев и выкопал наконец свои сухие трусы. — Давай заведём. — Давай, — кивнул Лёша и положил ладонь на вознесенные в воздух ягодицы. — Давай, — Серёжа поднялся с колен и возвышался над ним статуей эпохи Возрождения, Микеланджело или Давида, или какие ещё там есть? Лёша совсем забыл. Статуя эпохи Возрождения уверенно помахала трусами: — Мы потянем. — Потянем, — согласился Лёша и вмазался губами в нежную складочку меж бедер, лизнул головку, потерся лицом. — Только одно условие, — Серёжа вплел пальцы ему в волосы и несильно потянул. — Ты сбриваешь бороду. Я не собираюсь объяснять ребенку, что ты папа, а не дедушка. — Готовь ебало, — зарычал Чумаков и уронил Серёжу снова, отбирая трусы. Серёжа блаженно прикрыл глаза. Какой же чудесный, вдохновляющий, ни с чем не сравнимый день.