Дикая мята

      Погода двое суток кряду держалась под стать невесёлому настроению Махариэля. Проливной дождь лил безостановочно. Дороги размыло и превратило в грязевые каналы. Идти было тяжело. Ноги по щиколотку утопали в лужах и вязли в раскисшей колее, как в трясине. Чтобы никто из отряда под командованием Серого Стража-долийца не отставал, Тардор распорядился помогать друг другу в неравном бою с топкой слякотью. В противном случае кто-то мог остаться без сапог и продолжить путь босиком.       Командуя передвижением отряда по заболоченным трактам, Тардор временно отвлёкся от тягостных воспоминаний о той ночи, когда их лагерь разорили крикуны и когда Махариэль узнал горькую правду о судьбе своего близкого друга. И пока небо было густо обложено тучами, стена дождя делала видимость нулевой, в сапогах хлюпала вода, и ничто уже не спасало от сырости и холода, Тардор непрерывно чертыхался сквозь стучащие зубы, а из глаз у него, маскируясь под дождевые капли, текли безудержные слёзы. Но как только погода улучшилась, а сквозь облака пробился несмелый луч солнца, Махариэль приободрился, стыдливо смахнул с мокрых ресниц остатки слёз и впервые за долгое время обратил внимание на свой внешний вид. Он пришёл в неописуемый ужас. Выглядел он почти так же паршиво, как его верный боевой пёс мабари, только хуже: волосы поблёкли и безжизненно обвисли, как сосульки, на лице кровяные разводы, уши от мочек до самых кончиков в грязи.       Он с трудом сдерживался, чтобы прямо в пути не начать соскребать с себя ногтями корки грязи, налипшие на кожу в просветах между бронёй. Но на дорогах нынче было опасно. Тардору, как и другим членами отряда, ведомого под его командованием, постоянно нужно было держаться начеку и не сводить глаз с обочин, оврагов и лесных полос. Да и что бы подумали его спутники, заметив, как он самозабвенно ковыряется в ушах и весь чешется, как какая-нибудь блохастая дворняга? Поэтому Тардор держался, хотя в душе его съедал стыд за свою неряшливость. Ни в туманном прошлом, будучи несмышленым ребёнком, ни позже, путешествуя с кланом по лесам Ферелдена и гоняясь за дичью с лучшим другом Тамленом, — он не опускался до такой низости. Но беззаботные времена, когда единственное беспокойство вызывали редкие стычки с шемленами, прошли. Тардора завербовали в Серые Стражи. Всучили однажды в руки древний кубок, некогда инкрустированный самоцветами, которые то ли выпали сами, то ли им помогли, и заставили пить кровь порождений тьмы. Знал бы он наперёд все тонкости ритуала Посвящения - не стал бы так скрупулезно сцеживать эту заражённую кровь c поверженных врагов, и вообще бы дезертировал при первой же возможности. Но дело было сделано. По иронии судьбы Тардор пережил Ритуал, его тело приняло в себя скверну и изменило долийца изнутри… Но отнюдь не истребило в нём заядлую чистоплотность.       Но подлинная причина, почему Махариэлю не терпелось отмыться, крылась в прощальном прикосновении Тамлена. Он умолял умертвить его, покончить с бессмысленным существованием в оскверненном теле, и Тардор сдался. Он до сих пор не мог поверить, что ему хватило выдержки приставить к животу лучшего друга кинжал. И хотя он нежно обнимал Тамлена за плечи, когда осторожно надавливал на рукоять, внутри Махариэля душило отвращение к себе. Он не мог дождаться момента, когда смоет с рук кровь своего лучшего друга.        Поэтому когда отряд наконец-то разместился на отдых, колышки были вбиты в податливую сырую землю, а войлок натянут на каркасы, Махариэль тотчас же умчался к ближайшему водоёму — густо затянутому ряской озерцу, который был ограждён от расчищенной для привала поляны живой стеной рогоза.       Тардор нашёл тихую заводь, где можно было уединиться и не спеша насладиться купанием, и быстро избавился от одежды: отстегнул ремешки, стягивающую кожаный панцирь на его стройной талии, стащил с рук мягкие защитные налокотники из оленьей кожи, чуть ли не выпрыгнул из задубелых штанов и побросал всё это на берегу. Но прежде чем погрузиться в остывшее озерцо, он рассеянно померил босыми ногами берег, пытаясь отделаться от навязчивых мыслей о Тамлене. Однако это возымело обратный эффект. От прикосновений тёплого песка к голым подошвам в памяти Тардора всплыли ясные образы из детства. Уютные сборы у общего костра, распитие травяных чая и ягодных настоек, песни сказителя, переносящие слушателей в далёкие времена расцвета Долов. А ещё призывные улыбки и кокетливые взгляды юных эльфиек, страстные танцы босиком у огня, торопливые и неумелые поцелуи в тени деревьев… Волнение и глупый страх за то, что кто-нибудь настучит о них старейшине…       Махариэль судорожно глотнул воздух и с разбегу прыгнул в воду. С оглушительным шлепком он провалился в толщу воды, окатив песчаный берег и прибрежные травы высокой волной. Тардор уходил всё глубже и глубже, пока не коснулся пятками склизкого дна, устланного водорослями. Когда его ноги мягко опустились в ил и переплетение подводных растений, он с силой оттолкнулся и, рассекая сильными руками водяную толщу, вынырнул на поверхность. Он шумно вдохнул и распахнул глаза, влажно поблескивающие в свете ущербной луны. Махариэль одним рывком достиг крутого берега, оперся на осклизлый край локтями и, подставив лицо ласковому ветру, нервно улыбнулся. Он смыл с себя вину. Он был свободен — или хотел, чтобы оно так было.       Тардор посидел некоторое время в раздумьях наедине со своими воспоминаниями, к которым примешивалась горечь настоящего, потом на карачках вылез из воды, насухо обтерся, потешно взъерошил волосы растопыренной пятернёй и, наконец, надел чистую одежду. Отрешившись от угрызений совести, точивших его изнутри, подобно червю, он забросил на плечо узел со снаряжением и подчёркнуто важным шагом направился к палатке. Чистым и свежим он чувствовал себя намного увереннее, чем раньше.       Спутники Махариэля расселись у большого костра. Время от времени Алистер подкармливал ненасытный огонь запасённым загодя хворостом. Лелиана играла на лютне; она заботливо устроила инструмент на коленях и ловко перебирала его тонкие струны, извлекая из них нежные мелодичные звуки. Огрен пытался ей подпевать на свойский манер: громогласно и неутомимо. Остальные смеялись над его комичными потугами и аплодировали Лелиане, которая смущенно улыбалась в ответ. Даже Морриган покинула свой уединенный шатер и сидела поблизости от костра, делая вид, что изо всех сил старается сосредоточиться на чтении гримуара её покойной матушки.       Тардор однако, к ним не присоединился — у него напрочь отсутствовал аппетит, а портить всеобщее веселье угрюмой миной ему не хотелось. Но в палатку он тоже зашёл не сразу: решил остыть и посидеть у входа, пока не обсохнут волосы. Махариэль потрепал по загривку мабари, бдевшего у тряпичного полога палатки, и пёс мгновенно взвился на лапы. Воловья кость, которую он увлеченно мусолил между грозными клыками, выпала у него из пасти, и мабари, истекая слюной, возбужденно заскакал вокруг усталого хозяина. Тардор рассчитывал спокойно помедитировать перед сном, чтобы никто, считая мабари, его не тревожил, но пёс не разделял его желаний.        — Тише, мальчик, тише. Хороший песик… Стой! Не смей меня пачкать! Я только что помылся! Засунь язык обратно и захлопни пасть! — Махариэль безрезультатно отбивался он напористых атак взбесившегося от радости мабари, но пёс так яростно мотал головой, что слюни из раскрытой пасти неизбежно попадали на Тардора.       — Беру свои слова назад: боевым волкодавам НУЖНО мыться! С мылом из коллекции нашей старушки Винн. Розовым, — ядовито шипел сквозь стиснутые от натуги зубы Махариэль. Одной рукой он отчаянно отбивался от упорно наседающего мабари, а другой шарил вокруг в поисках лакомой кости. Но кость была далеко, и Тардор прибегнул к обманному манёвру: он резко нагнулся, схватил с земли сучковатую ветку и швырнул наугад не глядя. Ветка угодила в озеро, разогнала ряску с кувшинками и побудила пса сломя голову броситься в воду. Но на краю берега мабари круто затормозил, взрыл мощными когтями песок и, взволнованно повизгивая, завертелся волчком у самой кромки воды.       Махариэль знал, что делал. Он был уверен, что избавился от назойливого волкодава по крайней мере до следующего утра: мабари терпеть не мог мочиться в воде, но и не исполнить приказ хозяина он не мог. Махариэль с триумфальной улыбкой до ушей, спрятанной под гривой горчичного цвета волос, которые уже успели высохнуть в пылу схватки, утомлённо опустился на землю. Ноги у него гудели от усталости, мышцы спины были сведены судорогой, а в ушах звенело. Махариэль томно откинулся на замшелое старое бревно и сладко потянулся, выгнув спину дугой. Неожиданно налетевший ниоткуда ветер просочился под рубашку Тардора и застудил ему всю грудь. Махариэль вздрогнул и съежился, когда вдруг кто-то бережно накинул на него плащ, щедро подбитый мехом фенека. Плащ мягко лег на спину Махариэля. Окончательно сморенный борьбой Тардор принял чей-то знак внимания почти как должное. Однако природная настороженность Махариэля взяла верх: затаив дыхание, Тардор по привычке опустил ладонь на бедро, у которого обычно висели ножны с запасным ножом, но нащупал лишь пустоту и крепко выругался про себя.       — Не хотите выпить, командир? — проворковал чей-то обманчиво ласковый голос над самым ухом Махариэля, и из-за спины Стража выпорхнул разукрашенный причудливыми татуировками эльф.       — К чему все эти почести, Зевран?       — А что, разве не могу я сделать приятное красавцу-мужчине? — лестно ответил Ворон с деланным удивлением на точёном лице.       Махариэль невольно покрылся густым румянцем, который как огонь жёг ему щеки, но полумрак скрыл следы смущения.       — Т-т-ы так считаешь? Я польщен, — насилу выдавил из себя смутившийся Махариэль, но быстро пришёл в себя от потрясения и принял невозмутимый вид.       — Вот и славненько, — сладко прощебетал Зевран и протянул Стражу кружку. От кружки поднимались клубы белого ароматного пара, в котором угадывались нотки пряных трав и терпких ягод.        «Чай? С родины кунари? О котором так воодушевленно рассказывал Стэн? Нет. Эль, подогретый над огнем?»       Махариэль бросил гадать. Он осторожно поднес ободок кружки к губам. Поколебался полминуты, принюхиваясь. Но в запахе напитка он уловил нечто, что развеяло все его опасения и убедило в невинности Зеврана. Тардор решительно наклонил кружку и сделал маленький глоток. Горькое содержимое кружки обожгло его пересохшее горло. На запах оно казалось намного слаще. Зато какое живительное тепло мигом растеклось по скованным холодом членам Махариэля! От удовольствия он даже зажмурился и сморщил нос. Этот вкус Тардор узнал бы из тысячи: вкус лесных ягод и трав, сваренных по семейному рецепту клана!       Он наполовину осушил кружку и, отставив её ото рта, перевёл строгий взгляд на Зеврана, который комфортно расположился справа от командира, закинув ногу на ногу.        — Что это? Похоже на ягодную настойку, которую готовили у нас в клане.        — Она и есть, — просто ответил Зевран, беззаботно болтая ногой в воздухе. Он с мечтательным видом рассматривал мерцающие в ясном ночном небе звезды, будто присутствие Стража его ничуть не заботило.       — Откуда ты о ней узнал? И о том, что мне она нравится больше любого вина? — Глаза Махариэля широко распахнулись: он точно помнил, что не делился с Зевраном своими предпочтениями в напитках. Тардор категорично отставил кружку и насупился, ожидая от Ворона объяснений.             — Услышал, как ты объяснял Огрену, что традиционно пьют долийцы у вас в клане. Вот и решил расшевелить тебя. Уж больно ты хмурый последнее время, смотреть тошно на твою кислую физиономию, командир.             Чуть-чуть остыв, Махариэль пробормотал нечто невразумительное в благодарность и замолк, как будто воды в рот набрал. Зевран тоже хранил почтительное молчание в знак солидарности с командиром. Этой пары минут в тишине хватило для того, чтобы Махариэль разобрался в своих путаных мыслях. Ему пришлось признать, что компания Зеврана доставляет ему необъяснимое удовольствие. Поэтому он с притворной ленцой повёл плечами и украдкой поднял глаза, чтобы незаметно и невозбранно наблюдать за странно привлекательной мимикой Ворона.       Рваные отсветы костра, полыхающего в центре лагеря и окруженного маячащими в неверном свете силуэтами, прокладывали глубокие тени на аккуратном лице Ворона. Они подчёркивали его красиво изогнутые надбровные дуги, точёные брови вразлёт и высокие скулы. На его пухлых губах, пикантно приоткрытых в чувственной улыбке, играли влажные блики. А карие глаза, по-деловому блудившие по атлетическому телу Стража, игриво мерцали в бархатной полутьме. Махариэль неловко кашлянул, смущённый чрезвычайным интересом, с которым Ворон изучал его с ног до головы. Зевран подавил ехидный смешок и принял ещё более раскрепощенную позу, всем видом показывая, что командиру нечего стесняться его общества. Махариэль пренебрег провокацией Зеврана и отвернулся, будто бы что призрачные мотыльки, вьющиеся поблизости, поглотили всё его внимание. Но напускное безразличие не помогло Тардору полностью отвлечься от мыслей о Вороне. Чуткий нос Махариэля неожиданно уловил тонкий мускусный запах: плотный и дымный, он окутывал Зеврана, как невидимое облако.       Махариэль помнил, несмотря на пережитое горе, как после нападения крикунов все набрались по-чёрному. Его насторожило, что после траурной попойки, Ворон благоухает кристальной свежестью, как грядка с мятой.             — Вы ведь нынче не ромашковый чай пили, — проворчал Махариэль подозрительно. — Ты тоже пил, я видел. Почему тогда решил отличиться и освежить дыхание?             — Узнал, что наш командир очень чувствительный малый. Любит, когда вкусно пахнет, и не переносит смрада от тех помоев, которые люди называют алкоголем, — шутливо отозвался Зевран и движением подбородка указал на Огрена, который опять напился вдрызг и затеял с отцом Сэндала пляски. — Огрен жаловался, будто ты обещал прополоскать ему рот с мылом, если он ещё раз дыхнёт на тебя перегаром. Вот я и решил, почему бы не совместить приятное с полезным и не пожевать, скажем, дикой мяты?             — Я смотрю, тебе многое обо мне известно. Интересно узнать — откуда? — Махариэль пристально посмотрел на Ворона, который в расслабленной позе полусидя возлежал на поваленном бревне. — Я бы не отказался послушать, допустим, о тебе. Командир обязан знать, кого ведет под своим началом и чего может ожидать от своих подопечных. Так что начинай.       — Я говорил, что Антиванские Вороны учили меня искусству ассасинов — искусству убивать и соблазнять…       — Я не глухой и с памятью дружу: помню, что ты мне поведал при первой нашей встрече. Я о более далеком прошлом. Кто были твои родители? Городские эльфы? Долийцы? Кто? — Распалившийся Махариэль от нетерпения даже наклонился вперёд, чем явно порадовал Зеврана, у которого в хитро прищуренных глазах заплясали озорные огоньки.       — Хочешь узнать, есть ли у меня в родословной долийцы? Утолю твоё любопытство — есть. Моя мать была долийкой. Она влюбилась в эльфа-дровосека и уехала жить в город. Но, как часто это бывает, дровосек умер… из-за болезни. Она была вынуждена перебраться в бордель и зарабатывать на жизнь, как и другие законопослушные шлюхи. Я её не знал. Даже лица не помню. Она умерла при родах. Можно сказать, моя первая жертва, — хохотнул Зевран беззаботно, но в его голосе Махариэлю послышались невеселые нотки.       — Я тоже не помню матери. Меня воспитывала Ашалле, — вырвалось у Махариэля, но он немедленно захлопнул рот и помрачнел. У Ворона был непревзойденный талант развязывать язык собеседнику за непринуждённой беседой, невзирая на нежелание последнего. А Тардор не хотел раскрывать перед Вороном всех карт — слишком расплывчато было первое впечатление, произведенное Зевраном на него.Поэтому Махариэль, овладев эмоциями, бросил холодно и без прежнего энтузиазма: — Ладно, валяй дальше.       Зевран посмаковал во рту слова, подбирая наиболее обходительные, которые бы не показались слишком грубыми командиру, и продолжил:              — Вырос я, как и следовало предполагать, среди других антивских шлюх, — равнодушно признался Ворон, отвлеченно глядя куда-то мимо Серого Стража на запад, где уже сгущался и уплотнялся непроницаемый мрак осенней ночи. Его изящные тонкие пальцы ритмично постукивали по рельефной коре бревна.             — Докажи, — неожиданно для самого себя выпалил Тардор и тотчас прикусил язык, дивясь собственной дерзости.             Он судорожно глотнул, проталкивая сгусток слюны, застрявший у него поперёк горла, и выдавил из себя кривую ухмылку, будто бы то, куда зашёл разговор, ничуть его не пугало. И вовсе он сейчас не обливается холодным потом. Но ни отшучиваться, ни отпираться, безудержно краснея, как какая-нибудь кисейная барышня перед первой брачной ночью, он не намеревался. Как и утверждать, что глубоко сожалеет. Что уж кривить душой: Зевран его мастерски заинтриговал…       ― Доказать? ― приподнял бровь Зевран в наигранном удивлении, и Тардор мысленно ударил себя по лбу. Да, конечно, Ворон, давай, делай вид, что не такого ответа ты ждал! – Мой командир не верит мне на слово?       Что-то проскользнуло в его голосе – улыбка, поддразнивание, одобрение. Зевран приподнялся из своего полулежачего положения и подался вперед, приблизив свое лицо к лицу Стража. Отблески далекого костра причудливее заплясали в глазах.       ― А что такого? ― парировал остатками своей невозмутимости Тардор. – Как же твое ассасинское искусство убивать и соблазнять? Что, не далось ни то, ни другое? На этот раз Зевран вскинул брови в удивлении вполне непритворном, а Махариэль уже приготовился брать свои слова назад – что-то промелькнуло в лице Ворона. Что-то такое, что Тардор понял: сейчас его либо ударят, либо поцелуют. Без предупреждения, грязно, горячо, развязно, чтобы вся похоть, переданная через короткое касание, электрическим разрядом прошлась по телу за какие-то секунды – чтобы он, как улитка, спрятался обратно в свою раковину смущения и еще пару недель был показательно занят и не смел лишний раз глаза поднять из-за этих воспоминаний.       ― Что ж, я тебя не убил, это правда, ― усмехнулся Зевран и подался еще чуть вперед. Запах мяты стал ощутимее. – Как же было убить тебя? Разве можно было повредить кинжалом это милое личико? Или чудную шейку? Не глупи.       Это было поддразнивание в чистом виде. Зевран провел рукой по только что упомянутой «чудной шейке» – Тардор вздрогнул – и, приподняв за подбородок лицо своего командира, осторожно дотронулся губами до его губ. Даже не столько поцелуй, сколько простое касание, мягкое и пахнущее мятой. И что, это было все?       Тардор не позволил ему отстраниться – надавил ладонью на затылок, запустил пальцы в волосы, сам прижался к губам Ворона увереннее, в более глубоком, более походящем на поцелуй жесте. Зевран не сопротивлялся, с готовностью отвечая, оставляя поцелуи на подбородке, щеках, скулах, мочке уха. Страж запрокинул голову, открывая для нежных касаний горло и ключицы – а потом вдруг сообразил, что они делают. Нет, даже не так – где они подобным занялись! Поблизости от костра, практически на глазах у всех своих спутников, которым стоит лишь случайно отвести взгляд от играющей Лелианы и танцующего Огрена, чтобы заметить их!       Винн ведь потом не упустит возможности сказать ему… что бы то ни было?       Тардор, запаниковав, попытался любовника оттолкнуть и отшатнуться, но в панике руки что-то перепутали, вместо этого вцепившись Ворону в плечи, а неосторожное движение ногой пошатнуло бревно, с которого к нему наклонился Зевран. Неожиданно легкое бревно покачнулось, Зевран потерял равновесие и, увлекаемый вниз чужими руками, сорвался вниз и теперь навис над Тардором, опираясь на выставленные руки. Страж лежал на земле, так и не отпустив его плечи.       ― Что такое, прямо здесь? ― ничуть не смутившись, поддразнил Зевран.       ― Конечно нет, – зашипел в ответ Тардор, наконец, придя в себя и разжав пальцы. – Отпусти.       Зевран послушно откатился в сторону, наблюдая, как Страж спешно, как ужаленный, подскакивает на ноги и отряхивает с одежды приставшие песчинки и жухлые стебельки травы. И так он был хорош – даже такой, с румянцем смущения на щеках и кончиках ушей, взволнованный и возмущенный каждым листочком на рукаве чистой рубахи, – что Зевран потупил глаза и улыбнулся сам себе. Впрочем, улыбка получилась скорее грустная. Подумать только, на плечи именно этого до смешного чистоплотного чуда они возложили ответственность едва ли не за весь Ферелден. Еще, конечно, у них был Алистер, но тот без приставленного к горлу кинжала решения принимать был явно не готов.       ― Эм, Зевран? ―Тардор отступил к палатке и приподнял полог. ― Если ты все еще намерен доказывать мне что-либо…       Полутьма внутри палатки была словно бы вязкой, она липла на кожу, и казалось, что вместе с ней к коже намертво приклеивается взгляд. Тардор смотрел, как Зевран медленно, явно напоказ стягивает с себя рубашку, встряхивает головой, позволяя волосам в завораживающем беспорядке рассыпаться по загорелым плечам – а потом протянул руку, кончиками пальцев прослеживая начинающуюся от плеча линию татуировки. Она, причудливо извиваясь, спускалась по груди и заканчивалась на боку изящным в своей простоте завитком. Тардор невольно коснулся валласлина на своем лице, и тут же понял – его татуировка была другой. Не только по-другому изгибались и ветвились линии, но и значение ее было совершенно иное. Его татуировка доказывала статус, а узор на теле Зеврана был скорее всего лишь украшением, призванным подчеркнуть красивые мышцы. И эта легкость, даже небрежность, с которой Зевран низвел важность чего-то очень близкого знакам Творцов до эстетичного аксессуара, тоже манила. Как и сам Зевран, очевидно, так же легкий на встречи и расставания.       ― Что, нравится?       Тардор тяжело сглотнул. Да, ему нравилось. Весь Зевран был таким же, как эта татуировка – изящным, притягивающим руки и взгляды. И хочется снова дотронуться, огладить красивые плечи, прижаться губами к ключицам так же, как совсем недавно целовал его Зевран. Тардор так и поступает, вызывая у любовника едва заметную усмешку.       ― Что такое?       Зевран пожимает плечами.       ― Я думал, это я тебя соблазняю.       Снова поцелуй, и Тардор позволяет чужим рукам сначала забраться ему под рубаху, огладить ребра и поясницу, затем рубаху эту одним движением с него снять, почти сдернуть, – а потом и вовсе опрокинуть его на лежащее здесь же одеяло. Они ведь не нанесли сюда песка с земли?..             Зевран вновь нависает сверху, вновь целует его, на сей раз – сразу в ямку между ключиц, не размениваясь по мелочам, поднимается к шее и слегка прикусывает кожу. Тардор вздрагивает, вздыхает громче, ему тоже хочется сделать что-нибудь в ответ – и он, согнув в колене ногу, осторожно утраивает ее между бедер Ворона. Тот вновь хрипловато усмехается, а Тардор ощущает прошедшую по его телу волну мурашек. И Зевран награждает его тем самым поцелуем, который, во имя Творцов, должен быть запрещен законом. Горячо, развязно, на заласканных ключицах наверняка останется метка, Тардор невольно выгибается навстречу, прижимаясь пахом к чужому бедру, руки соскальзывают по спине Ворона, оставляя красноватые полосы. Шепчет что-то, сам не очень понимает, что, и Зевран кивает в ответ, не разобрав слов. Не хочется связных слов, хочется лишь касаться друг друга, красть у безрадостного Мора секунду за секундой, что им удастся хотя бы просто насладиться теплом друг друга.       Тардор не знал, что было виновато – действительно ли Ворон умел соблазнять или просто он сам истосковался по чужим прикосновениям, но каждое из них разжигало маленький пожар, заставляло дрожать, отзываться ответными ласками, буквально плавиться под умелыми руками. А Зевран усмехался. Что ж, соблазнять это чудо – одно удовольствие.       В эти минуты телесной и эмоциональной близости с Вороном, внешний мир перестал существовать для Стража. Все его инстинкты вдруг притупились. Его чуткий слух утратил обычную остроту: одурманенный страстью, Тардор слышал только учащенное хриплое дыхание Зеврана, щекотавшее мочку правого уха, да собственные стоны наслаждения сквозь сцепленные до ломоты в челюсти зубы. Перед глазами всё плыло и двоилось от переполнявших его противоречивых чувств. Умом он понимал, что ласкают его руки Зеврана, но фантазия усердно рисовали перед глазами образ Тамлена ― такого, каким он запомнил его на всю жизнь: энергичного, вечно юного, живого. Пальцы Тардора так цепко впились в гибкое тело Ворона, будто он сомневался в его реальности и боялся, что если разомкнёт пальцы, зыбкое видение рассеется так же легко, как пыль по ветру.       Когда всё было кончено и разгоряченные, все в липком поту любовники откатились каждый на свою половину скомканного спальника, Тардор с ужасом осознал, что всё это время, пока страсть переполняла его и бурлила через край, он представлял на месте Зеврана Тамлена. Осознание этого обмана, с которым он отдался в цепкие, хоть и заботливые коготки Ворона, повергло Тардора в отчаяние. Этим актом он хотел побороть душащее его чувство вины, заглушить голос совести, но, оказалось, он всего лишь повёлся на поводу своих тайных желаний.       Зевран, как только его дыхание выровнялось, томно потянулся, зажмурившись, как довольный кот, объевшийся сметаны, и с лукавой улыбкой на полных губах покосился на Стража. Он ожидал увидеть всё что угодно, лишь не устремленный в никуда пустой взгляд. Притихший Тардор напоминал восковое изваяние: так он был бледен и безучастен.       ― Неужели всё было настолько кошмарно? На тебе лица нет, ― нотки беспокойства прозвучали в его обыкновенно беззаботном голосе. Зевран даже приподнялся на локте, так его потряс подавленный вид Стража. Ещё ни один партнёр по сексу не жаловался на мастерство Ворона, и странная реакция Тардора поставила его в тупик. Вместо ответа Тардор резко сел. По его лицу пробежала болезненная судорога, губы искривились в горьком раскаянии.       ― Я задумался, я… архр!.. Прости. Глупо получилось. Ты не виноват. Всё было прекрасно… даже слишком,― Страж стыдливо спрятал лицо в ладонях и покачал головой. Он не плакал, его не сотрясали беззвучные рыдания — он держал себя в железных тисках силы воли. А глаза хоть и покраснели, но были абсолютно сухие.       Он был убит горем ― это правда, но ещё сильнее его расстраивало то, что он решился на ночь любви с Зевраном не из-за пламенной любви к Ворону и даже не из-за зова плоти, а лишь для того, чтобы вернуть Тамлена к жизни хоть ненадолго… Он бы в жизни не признался, что в близости с одним человеком он искал любви другого. Тардор настолько сильно жаждал видеть Тамлена вновь живым, полным сил и желания, что начал принимать мнимое за действительное…       Зевран закинул руки за голову и сосредоточенным взглядом уставился в растрепанный затылок Стража.       ― Знаешь, обычно, когда все прекрасно и даже слишком, выражение лица бывает другое. И голос тоже. И жесты. И… словом, все другое.       Зевран перевел взгляд наверх, к смыкающемуся над ними потолку палатки, и с полминуты молча его изучал, обратившись в слух и ловя малейшие звуки, малейшие изменения дыхания Тардора. Нет, когда все в порядке, так не дышат. Часто, оборванно, намеренно приглушая каждый вдох, который мог бы со временем перейти во всхлип, иногда и вовсе дыхание задерживая в попытках его выровнять.       ― Что бы я там тебе ни напоминал, я хочу об этом знать, ― в конце концов негромко заметил Ворон. Настолько негромко, что Тардор даже не был уверен, действительно ли слова прозвучали, и лишь выжидающее молчание подтвердило – да, от него ждут ответа.       ― Это… Я просто, ― пришлось прокашляться, чтобы голос звучал хоть с подобием прежней живости. ― Это не ты. Как я сказал, дело не в тебе.       Ворону хотелось тоже сесть рядом со Стражем, отвести ему руки от лица, заглянуть в глаза да хорошенько встряхнуть за плечи ― уж это, во всяком случае, избавило бы их обоих от повисшей в воздухе колкой нерешительной недосказанности, ― но делать так он не стал. Если Страж намеренно отвернулся, чтобы Зевран его лица не видел, что ж, так и быть.       ― Не во мне. Да. Понял, ― отозвался он. ― Только вот секс у тебя был со мной, а до этого я тебя таким не…       Он оборвал себя на полуслове и снова возвел глаза к трепещущему под ветром потолку палатки. Да, раньше он Тардора таким видел лишь однажды, когда в ту ночь после налета порождений тьмы вместе с Алистером нашел его неподалеку от лагеря. Тогда Зевран решил, что ему просто показалось это выражение бессилия на бледном лице Стража, показалось отчаяние во взгляде, которым Тардор смотрел на обезображенное скверной тело в своих руках. Но сейчас ему не могли показаться вздрагивающие беззвучно, как и тогда, плечи. Не мог показаться голос, из которого словно бы выпила всю жизнь проклятая скверна.       ―Тамлен, да?       Тардор вздрогнул, но уже по-другому, явно от неожиданности, и через плечо покосился на Ворона. Тот после недолгого раздумья все же сел рядом, как-то странно, почти неловко пригладил растрепавшиеся волосы, завел за ухо выбившиеся пряди. Искусство убивать и соблазнять не предполагало искусство подбирать верные слова ― во всяком случае, не для утешения.       ― Вы с ним когда-нибудь… ― начал было Зевран, но быстро замолчал. ― Не отвечай. Думаю, ты и сам знаешь, что ты поступил правильно. Что бы вас ни связывало, ты нашел силы, чтобы это разорвать ― и позволить ему уйти… с болью, но наименьшей из всех возможных.       Тардор опустил глаза, так вновь и не взглянув на Ворона. Мираж, что взялся невесть откуда, пропал, и теперь он точно знал, что рядом Зевран, а Тамлена нет и никогда уже с ним не будет.       ― Что до тебя, то ты еще жив, ― продолжил Зевран тише. ― С твоего позволения, я готов сделать все, чтобы это так и осталось. Боль притупится со временем, хотя, может, и не исчезнет совсем, не хочу тебе врать. Мы… можем поговорить о Тамлене, если хочешь. Или, если так будет лучше, могу… «Могу дать тебе побыть одному»,― хотел сказать Зевран, но не сказал, когда Страж крепко схватил его за запястье. Лицо его было по-прежнему сосредоточенным и с явным отпечатком раскаяния, но взгляд чуть прояснился.       ― Мы с детства допекали хранительницу своими выходками, ― вдруг обронил он. ― Не слишком, но, знаешь, достаточно, чтобы от выговора в ушах звенело. И наказание потом отбывали тоже вместе – и даже если она очень скучную работу давала, все равно было… весело.       Зевран чуть склонил голову. Поговорить о ком-то ― лучший способ отпустить его, и если Страж предлагает ему, Зеврану, разделить с ним боль утраты, но разделит. Искусство убивать и соблазнять не подразумевало искусства слушать и поддерживать, но Зевран был больше не с Воронами и был готов научиться чему-то новому.