Hate

      Джек крепко сжал ее талию, его мозолистые пальцы ласкали ее мягкую кожу. Звуки прорывались сквозь ее губы, когда он позволял своим навязчивым идеям вырываться наружу и его глаза загорались гнусными желаниями, приветствуя беспощадный ураган за пустой пропастью, которая поглотит проклятых.              Она всегда была прекрасна, но он любит, когда презрение омывает ее черты, когда реки скорби окрашивают ее щеки. Это заставляет Джека терять контроль, и все его инстинкты требуют трахать ее сильнее, чем он намеревается. Держать Алму одетой, кажется, нет необходимости, но необъяснимое наслаждение наступает, когда Джек раздевает ее.              Алма все еще дрожит при виде его, хотя и не так сильно, как когда он впервые взял ее.              — Нет, — слабо шептала она. Этот маленький проблеск надежды, сияющий в ее сердце, был протестом, даже когда она знала, что это совершенно бесполезно. — Нет! — Он толкается в ней, и она кричит.              Это ощущение всегда великолепно, и он задыхается каждый раз, когда оказывается между ее ног. Пальцы Джека скользят по синякам, портящих кожу над ребрами, смакуя нежный изгиб ее бедер и таким образом подпитывая стремление дьявола увидеть как они горят в аду.              — Не думаю, что смогу когда-нибудь снова трахать другую женщину, — Джек говорит это с любовью, прежде чем снова сделать толчок              Слезы омывают ее бледные щеки — он никогда не причинял ей вреда, разрушать красоту было непростительно — но воин в этой женщине все еще боролся против полного подчинения. Она закусила губу, отказываясь дать ему то, что он хочет, и множество багровых бусин окрасили ее кожу.              Алма тонет в страхе от того, что он находится между ее ногами. Его необъяснимые желания дают понять, что у нее не будет ни дня в спокойствии. Плотские удовольствия являются пресловутыми предателями, она знает это, потому что Джек нашел способ вести войну между ее разумом и телом, искусно используя пальцы и часто неумолимые движения бедер.              — Ты будешь смотреть на меня, когда я возьму тебя, сестра, — Джек ненавидит ее сердце, а она никогда не сможет простить его снова. Ни в этой жизни, ни в тысячах других.              Мать и отец переворачиваются в своих могилах, и они заслуживают того, ведь заставили своих дети заплатить цену нежеланного долга. Стремясь изменить свою судьбу и жить лучшей жизнью, без восставших скелетов, они трое пили из разных чаш, чтобы, в итоге, подавиться одним и тем же ядом. Вот только больше всего пострадала Алма.              Бог простит Алму, если она захочет взять руки Смерти и бросить своих детей на охотничьем угодье, окруженном заклятыми врагами и чудовищами, недостойными прощения. Но опять же, если бы такой бог существовал, то каким он был бы? Если она лежит под своим братом, когда он заставляет себя сидеть между ее ног всякий раз, когда для своих побуждений он пользуется ее пленом. Его губы охватывают ее, в местах, где брат никогда не должен быть, вырезывая зловещий обет их связанной судьбы со злодеяниями, падающими с его языка.              — Остановись.              Джек смеется над этим небольшим проблеском надежды, сияющим сквозь ее гибель. Иногда ему не хватает остроты ее языка, яда, капающего с ее слов, но она идет на компромисс только с постоянными криками. Эти краткие вздохи и подавленные крики, движения ее тела, реагирующего на его прикосновения — это едва не утопает его в маниакальной дымке, жаждущей большего.              Он — призрак ее прошлого, который вырисовывался из якобы забытых катакомб, чтобы обречь ее будущее. Что она сделала, чтобы заслужить это?              Ухоженные ногти впились в кожу, от чего там вскоре появятся малиновые полосы, а ее сердце едва не выпрыгивает изо рта. Джек почти теряет контроль над собой, видя ее — сейчас она ​​безупречна; их пальцы переплелись, их грехи слились друг с другом, и стук ее сердца резонировал в грудной клетке.              — Если это ад, о котором ты беспокоишься, то… — размышляет он, нежно целуя ее острую челюсть, и тянет вереницу тихих рыданий мимо ее губ. В его голосе есть намек на высокомерие, искривленный триумф. — Не могу сказать, что виню тебя…              Алма пытается отвести взгляд от грешного союза их кожи, даже молится за всех богов, в которых она никогда не верила, чтобы пробудить самый маленький кусочек здравомыслия. Тот самый, скрывающийся в темноте, где-то, как-то и, надеясь, что он все еще жив среди навязчивых идей Джека о том, что сестра и любовница могут быть одним человеком.              — Но этот твой страх не нужен…              Одна рука сбивается с пути, вплоть до бедра — она ​​вздрагивает, когда его пальцы надавливают на ушиб, который он оставил прошлой ночью, — и Джек одновременно насмешливо и трепетно смотрит на этот красный след, найденный его пальцами, как будто это все еще было сюрпризом.              — Мы можем гореть в аду вместе… — он короновал себя богом мира, который он построил из запятнанной молодежи и резни; который будет принадлежать только ей и ему, и детям, которых она родит от их союза. И они будут велики. — И я буду более чем счастлив свергнуть дьявола.              Она — жажда, которую он не может удовлетворить; она — зависимость, которую он обожает.              Алма пытается воспользоваться случаем, чтобы ударить его, хоть она и слишком слаба в этот момент. Он хватает ее за запястье, прежде чем она успевает ударить его по щеке, и снова опускает ее руки на кровать, переплетая их пальцы вместе.              — Но ты всегда была слишком заинтересована в том, чтобы быть хорошей сестрой, не так ли, Алма? — он движется быстрее, последние нити контроля медленно ускользают сквозь его пальцам. — Упрямая, независимая, конечно, но, несомненно, наивная в искусстве секса — посмотрите, куда это привело тебя сейчас, дорогая.              Алма прижимает свои бедра к нему, убеждая его поторопиться и покончить с этим, потому что умолять и бороться совершенно бесполезно. Он гарантирует, что взаимное участие облегчит ей жизнь, облегчит ее страдания в его руках до тех пор, пока судьба не осудит ее за то, что она слепо впала в его зловещие желания. Она — огонь в его чреслах, безумие, которого он требует все больше и больше, когда двигается с развращенным аппетитом.              — Что скажут твои сестры? — издевательские слова Джека скользят по ее коже, и он наслаждается триумфом от того, что она превратилась в одно из его владений. — Будут ли они осуждать тебя, сестра? — он насмехается, коротко целуя ее, чтобы поделиться вкусом их греха.              Алма пытается ничего не чувствовать — она ​​видит только их лица, взгляды жалости и обиды — но бледные пальцы Джека скользят по ее волосам, меняя оттенки синего и черного на шелковых простынях в руках садиста. Она встречает его взгляд с сильным негодованием, превышающим горе; это гнев женщины.              — Будут ли они осуждать тебя, потому что ты недостаточно боролась против своего брата, который осквернил тебя? Возможно, они подумают, что ты специально сдалась, просто чтобы почувствовать мужчину между ног.              «Алма.» Он произносит ее имя, как нечестивую молитву, и последняя цепочка контроля обрывается.              Она не знает, как долго это будет продолжаться. Она лишь знает, что наслажление снова и снова будет поглощать его разум, когда ее тело ответит на его требования — аккуратный прогиб ее спины, болезненные стоны срывающиеся с ее губ, но это не помешает ему трахать ее с новой силой.              Слезы всегда текут по ее щекам, и он позволяет Алме это, потому что это делает все испытание более захватывающим, чем просто нашпиговывание людей пулями. Это делает его триумф еще лучше, поскольку Джек знает, что именно он заставил ее чувствовать себя так хорошо. Так, как она не может принять.              — Пожалуйста, — Джек думает, что она не самая лучшая из своих сестер. О чем она, конечно же, знает. — Не в меня.              Он нежно целует ее и ему кажется, что он чувствует отголоски ее внутреннего крика. Алма не знает, сколько времени ему понадобится, чтобы закончить, но когда она чувствует, что он остановился, чувство ужаса сменилось облегчением.              — Шлюха.              — Тварь!              — Нет, сестренка, Бог! — Джек отстраняется от нее и встает на колени, чтобы полюбоваться последствиями — он уже облизывается, как негодяй в ожидании; ее фарфоровая кожа, покрытая последствиями его садистских действий; безумие мужчины оставшееся на женщине. Он всегда восхищался тем, что последствия их союза стекали по ее бедру, на простыне были видны малиновые пятна, и мысль о том, что она может стать матерью раньше, чем ожидалось, волновала его.              Пальцем он поднимает ее подбородок вверх, чтобы встретиться с ней взглядом. Мягкая, и сладкая, и, в целом, слишком сложная, чтобы собрать осколки ее великолепия.              — Ты всегда была красивой, милая сестра. Только для меня. Я не думаю, что позволил бы кому нибудь другому трахнуть тебя, даже Майрону.              Лжец.