Выруби своё тупое радио

Родился Антон уже проблемным. Родители долго не могли понять, почему он постоянно плакал: сытый, сухой, вроде бы секунду назад довольно елозил дёснами по собственному большому пальцу, но крокодильи слёзы через короткое мгновение заставляли думать об обратном. Как рассказывали они позже, Тошу почти сразу после выписки из роддома начали таскать по разным специалистам, которые только разводили руками в стороны, мол «ничего не знаем, он здоров». Почти каждодневные истерики доказывали обратное. Не легче стало родителям и после того, как очередной седобородый врач, чуть приспустив очки на кончик носа, осмотрел полугодовалого ребёнка, который тихонько скулил, свернувшись у матери на руках в маленький и компактный калачик. – У вас уникальный мальчишка, – он постучал собственными кончиками пальцев по запястью, когда закончил со стандартным осмотром, сбором анамнеза и просмотром старых записей в медкарте, – чаще всего такое начинает происходить когда ребёнок постарше и уже может говорить и ходить, лишь 20% случаев приходится на старший детсадовский возраст – четыре, пять. – Родители потихоньку начали понимать к чему клонит очередной специалист и это им совсем не нравилось, ибо чтобы вылечить любую болячку сынишки они могли перевернуть весь мир с ног на голову, но с единственной неподконтрольной им переменной они ничего не могли поделать. – Пока ваш сын только пачкает подгузники, его соулмейт уже во всю понимает и осознаёт происходящее, полностью наслаждаясь собственной жизнью, – Тоша утыкается маленьким аккуратным носиком матери в грудь и тихо сопит, явно наслаждаясь затишьем в своей голове, – скорее всего он один из тех немногих детей, у которых с родственной душой большая разница в возрасте. Родителям Антона было сложно понимать и осознавать всё происходящее: им повезло родиться у семей, которые жили на одной лестничной площадке и дружили между собой. Их встреча произошла в довольно раннем возрасте, когда они только учились ползать, и ознаменовала собой появление в месте за правой ушной раковиной одинакового родимого пятна в виде скрипичного ключа, что не прошло незамеченным уже у их родителей. Музыка в их головах никогда не играла. В отличие от собственного сына. Детство Тоши проходило тяжело. Самое раннее его воспоминание состояло из маминой фразы, когда та в очередной раз не могла его успокоить: – Антоша, солнце моё ясное, пожалуйста, – голос её срывался, ей тоже было тяжело, уже от невозможности хоть как-то помочь сыну, а не от постоянной надоедливой музыки в голове, – надо чуть-чуть потерпеть и вы встретитесь. И всё будет хорошо. Где-то в три года стало полегче. Возможно с человеком на том конце провода кто-то провёл разъяснительную беседу, что горланить почти каждый вечер песни – это плохо. Антон так никогда и не узнает, что всё поменялось после первой репетиции в детском саду. Он прилежно пел во всё горло «В лесу родилась ёлочка», ведь он хотел порадовать своих родителей на праздник и увидеть их искренние улыбки. После этого музыка играла только по выходным, чаще – с субботы на воскресенье, и Тоша неимоверно был этому рад. Но где-то год спустя всё вернулось на круги своя. В шесть Антон знал почти весь матерный жаргон, который только можно было знать. После первой беседы с родителями на эту тему, когда мальчик прилежно подошёл к маме и поинтересовался «Мам, что такое «блять»?», он понял, что не стоит афишировать это перед родителями больше вообще никогда, а со сверстниками такое пока нельзя обсуждать, ведь их родители потом будут ругать и Тошу, и его маму и папу. Поэтому он молча сжимал губы в тонкую полосочку так, чтобы это никто не видел, а сам продолжал терпеть в своей голове сплошные маты, которые периодически сменялись на что-то непонятное. Скорее всего на другом языке. В восемь он понял, что лучше больше ничего не обсуждать с родителями, особенно то, что он слышит в своей голове. Он подходит к отцу и искренне интересуется что такое секс, на что получает первую в жизни неловкую лекцию про пестики и тычинки. А ещё он слышит потом, ночью, когда вообще-то должен уже спать, как его родители ругаются из-за его родственной души. – Она уже трахается во всю, пока наш сын только недавно пошёл в школу! – отец на эмоциях стукнул по столу кулаком, на что Антон подпрыгнул в собственной кровати от страха. – Андрей… – Мама, скорее всего, устало проводит тыльной стороной руки по лбу, откидывая волосы с него. Этот жест Тоша часто замечал за ней, особенно в последнее время. – Я её и на пушечный выстрел не подпущу к нему! – голос становится тише, особенно к концу предложения, будто отец внезапно осознаёт, что сын всё ещё не спит и чутко вслушивается в каждое произнесённое слово. Дверь в его комнату открывается, на что Тоша закапывается с головой в одеяло и усиленно делает вид, что спит. Некоторое время спустя дверь снова скрипит и закрывается, а голоса в кухне возвращаются к прошлому разговору, но уже намного тише. Последнее что он слышит, это мамин тоскливый голос: – Это его половина, Андрей. И не тебе за него решать этот вопрос. Я просто надеюсь, что они встретятся, когда у Тоши будет своя голова на плечах. С того дня родители перестают нежничать с ним, он больше не «Тоша», за что ненавидит свою родственную душу, искренне и ярко, как только можно ненавидеть кого-то в его возрасте, а становится «Антоном». В двенадцать, когда в жизни настал шибко бурный эпизод взросления, когда его никто не понимал, в школе были сплошные проблемы, а родители действовали на нервы, он мягко мурлыкал себе под нос музыку почти целые сутки, сбежав к бабушке с ночёвкой, зная, что где-то на другом конце планеты у его грёбанной родственной души готовы лопнуть барабанные перепонки от подобранного репертуара. Антону не важны все исследования по данной теме, которые уверенно и без запинок утверждают, что соулмейт в 90% случаев говорит на том же языке, в 80% случаев живёт в той же стране, а в 71% случаев связь устанавливается до 18 лет. Они были изучены вдоль и поперёк ещё с год назад. Парень до сих пор был уверен, что эта зараза живёт где-то совсем не рядом с ним, так как уже давно были бы наведены хоть какие-то мосты, поэтому, возможно, где-то в Австралии?.. Тоха вздыхает, переключая кассету в плеере, а затем снова начинает горланить как может фифтицентовскую ин да клаб. Он не верит, что они когда-нибудь встретятся. В тринадцать он впервые влюбился. Одноклассница Оленька, умница и отличница, шибко не шла с ним на контакт, поэтому где-то с неделю, пока его не под отпустило от этой влюблённости, он ночами напролёт слушал грустный рэпчик и подпевал ему себе под нос. И да, Антон не отрицал, что был невероятно сильно обижен на свою вторую половину за испоганенное детство и ворох проблем и комплексов, который из-за этого приобрёл, поэтому он не испытывал никаких угрызений совести за всё происходящее. Даже тогда, когда в собственной голове заиграло паршивым мужским голосом: – Что у тебя в душе хотел бы я узнать, безмолвные уста хотят мне что-то рассказать. И на памяти Антона это первая хоть какая-то реакция с другой стороны. В пятнадцать у него случается некоторый кризис. Он наконец-то осознаёт, что с большей вероятностью его родственной душой был парень, скорее даже мужчина. Он понимает, что вряд ли какой-то трепетный и нежный цветочек будет всю ночь напролёт слушать и подпевать Cannibal Corpse, доставляя просто огромные проблемы своей второй половине, у которой с утра должна была быть сложнейшая четвертная контрольная по физике. Он вспоминает давний подслушанный разговор, в котором родители даже не ставили под вопрос то, что его второй половиной будет женщина, и представляет разочарование, когда (всё же?) приведёт к ним домой абстрактного мужчину, которого вселенная определила ему как верного спутника жизни. Его пробивает дрожь от этих мыслей и такого же вымышленного осуждения и порицания в глазах у самых дорогих людей. У кого-то ближайший час разрывается голова от зацикленного «Эй, ведь я не гей!» , а у Антона ужасно болят глаза от количества пролитых слёз. В шестнадцать Антон впервые смотрит «Горбатую гору» и ещё несколько часов после просмотра сидит и не может отвести взгляд от стены. Он даже знать не хочет у кого мог обменять этот диск и почему его настолько зацепила эта история. Как назло, уже больше месяца в голове была невероятная тишина, ни одной песни не было сыграно, отчего сейчас у парня сдавило сердце невидимыми тисками грусти и тоски. Он тоскливо тянет строчку из когда-то услышанной песни, а потом затихает, свернувшись на собственной кровати калачиком, обхватив лодыжки ладонями, что пока ещё можно было сделать при его комплекции. – А душа болит, и болит, и болит: «Где ты?» * – Бля, Димас, я заебался, – в восемнадцать Антон затягивается полной грудью, неторопливо выдыхая через нос, – уже всю дискографию The Prodigy наизусть могу процитировать. А вчера так вообще с вечера ебашила до самой ночи, не затыкаясь ни на секунду. – Да вроде вчера концерт их должен был быть в Питере, – Дима тянет слова, будто кота за яйца, не торопясь и отворачивая лицо от очередной струйки дыма. – Кто-то мне об этом говорил. – Питер, значит, – задумчиво бормочет он себе под нос и слышит смех со стороны Димы, который совсем не подозрительно гремит бутылками в рюкзаке за плечами. – Аккуратнее, не трупы тащишь! Возмущения Тохи теряются в заголосившем Димасе: – Враг мой, бойся меня! Друг мой, не отрекайся от меня! – Антон буквально секунду смотрит на друга как на величайшего идиота на свете, а потом подхватывает его слова и по улицам Воронежа разносятся уже два предвкушающих весёлую ночку голоса. «Вчера не спал я, сегодня твоя очередь!» – мстительно думает Тоха, когда они, компанией бывших недо-друзей и так, каких-то мимокрокодилов, ещё не ужираются в хламину и не поют почти всю ночь в караоке, зависая на хате какого-то паренька, у которого родители укатили на выходные за город. * – Позову хорошо, – ворчит про себя двадцатилетний парень, окидывая злым взглядом захлопнутую в ярости крышку ноутбука, – нашёл Катьку и живут душа в душу, а этот непонятно где шляется. Мало того, что он стал одним из тех, кто свою половину не нашёл до восемнадцати лет, так ещё и не имел никакого представления, где можно было бы его искать. Он немного дрожащими руками снова приоткрывает крышку, где видит популярный сайт по подбору билетов в Питер и заоблачные цены на них. Антон раздражённо вцепляется пальцами в волосы, а затем встаёт, подходит к небольшому настенному зеркалу и пытается отогнуть собственную правую ушную раковину, чтобы в очередной раз убедиться, что ключа до сих пор за ним не было. – Ненавижу, – он рычит, тихо и обессиленно, плюхаясь тощей костлявой задницей на диван, закрывая быстрым движением в очередной раз открытую вкладку и пытается вернуться к работе над сценарием. Жизнь несётся мимо и без грёбаного соулмейта под боком. * В голове играет хозьеровская «Take me to church» , и, о, Антон впервые её слышит и сразу же лезет в чудодейственный спасительный гугл. После десяти минут втыкания в выпавшие результаты поиска, Антон включает у себя в наушниках безымянную песню и подпевает ей. Где-то на этой чёртовой планете и у незнамо кого сейчас в голове проносятся глупые строчки: – А этот гно-омик оказался го-омик. Песня доигрывает и Антон больше ничего не включает, он мчится в аэропорт, к резким переменам в жизни, пытаясь не акцентировать внимание на том, как трясутся коленки и сбивается дыхание, стоит только подумать о Москве и предстоящем перелёте. Ему ещё не доводилось быть на борту самолёта, да и просто в аэропорту он никогда не был, поэтому всё последующее до приземления время он проводит с широко открытыми глазами, боясь прикрыть их хотя бы на минутку и проснуться в холодном поту. Или не проснуться вообще. Он чувствует себя грёбанным провинциалом, когда впервые видит центр и когда его ноги касаются популярных заезженных мест под саундтрек, слышный лишь ему одному. И не объяснишь никому, что улыбается он так глупо и во весь рот не потому, что обдолбан до невменяемого состояния, а потому, что в голове внезапно и так точно играет нойзовская «Москва – не резиновая». Возможно он тоже где-то здесь? Через пару дней ему с Димой, в компании ещё нескольких человек, предстоит познакомиться с возможными будущими коллегами из дождливого и серого Питера. Антон пока ещё не знает, что его мир тогда перевернётся с ног на голову. Пока он может наслаждаться круговертью жизни и с открытым ртом пытаться глотнуть свежего московского воздуха. (А после закурить свою первую сигарету здесь и, затягиваясь, слышать в своей голове любимую у такой ненавистной группы «Out of Space»). * Антон гуглит очередную песню, пока на общественном транспорте добирается до нужного места. Гугл выдёт ему, что в его голове поют Anacondaz, про которых парень пока ещё ничего не слышал. Он скидывает Димасу сообщение, что почти приехал, на что получает почти истеричное «Я, блять, опаздываю!» в ответ. Он смеётся в ворот рубашки, одним глазом кося в окно и следя за дорогой. Он слезает на нужной остановке, на удивление не проезжая её мимо, так как очень внимательно вслушивался в играющие в голове слова. Ему ещё ножками пилить по тротуарам этого знаменитого города, а время уже поджимало. Антон уверен, что двухметровую шпалу заметно издалека, поэтому когда на него начинает поглядывать большая компания парней, которая почти синхронно переминалась с ноги на ногу и явно кого-то ждала, он понимает, что ему туда. – Шастун! – ему машет какое-то тёмное пятно оттуда, в котором он с трудом узнаёт Стаса, пытаясь одновременно прибавить шагу. В голове играет какая-то назойливая песня, скорее всего всё тех же Anacondaz. Но что-то идёт не по плану, когда на строчках «Выруби своё тупое радио, хватит на сегодня грусти и соплей» в голове наступает желанная тишина. И можно было бы подумать, что его ненаглядная половина просто решил наконец-то заткнуться, но Шаст уже секунд двадцать не отрывает взгляда от голубоглазого парня, который всё ещё бубнит себе под нос грёбанную песню попутно пританцовывая. Он чувствует, как за ухом начинает неприятно жечь. И ещё он чувствует тяжёлый и понимающий взгляд на себе. И хочется ему сейчас на все близлежащие улицы заорать благим матом, лишь бы освободить грудную клетку от всеобъемлющей тоски, скопившейся за все эти годы без него. И он бы кинулся сейчас к нему, если бы не толпа вокруг, которая приветственно захлопала подошедшего всё же к ним парня по плечам, Стас вообще полез обниматься, попутно спрашивая где носит Позова и когда он соблаговолит появиться. Но люди не дают сделать того, что так хочется, отвлекая его, не давая погрузиться полностью в осознание произошедшего. Красивый и приятный голос Арсения спрашивает, будто совсем не хочет узнать ответ на свой вопрос, когда Стас достаёт телефон и самолично звонит Димке, чтобы наорать и сказать, что вся компания ждёт лишь его одного: – Сколько тебе лет? – Антон нервно сжимает пальцами фильтр, отворачиваясь в сторону от мужчин, он нервно заталкивает конец сигареты себе в рот и судорожно тянет воздух в лёгкие. – Мне двадцать два, – он переводит взгляд с Матвиенко, который как-то подозрительно косит на Арсения, на мужчину, а затем спрашивает то же самое, пряча руки в карманах куртки, которую решил сегодня накинуть поверх рубашки, так как вечером обещали сильный ветер, – сколько тебе? – Тридцать. – Антон тяжело вдыхает, как-то по особенному наклоняя голову к плечу. Запыхавшегося Диму видно издалека, поэтому, когда он только маячит на горизонте, Антон отворачивается от мужчины, переводя взгляд на друга и пытается мигать ему глазами как светофор. Тот этого, конечно же, не видит, а ещё он не чувствует некоторого напряжения среди двух членов коллектива, поэтому не задумываясь лезет к Шасту за обнимашками после необходимых приветствий и знакомств. * – Это, блять, – Антон запыхался, стоя в каком-то грязном переулке за обычным офисным зданием, выйдя буквально на «покурить сигаретку, Стас, серьёзно, две минуты», но в итоге начищая сияющую рожу своего соулмейта, который незнамо как увязался следом за ним, – за Prodigy! – кулак летит под дых, а мужчина даже не думает как-то увернуться от удара. Антона захлёстывает адреналин, он почти не осознаёт что делает, когда следом орёт, – за постоянные мигрени! – он попадает по рёбрам, от чего мужчина непроизвольно стонет, – за проёбанное детство! – он хочет подбить его яркое и счастливое, несмотря ни на что, лицо, но мужчина ловит кулак в свою руку, а затем притягивает парня за талию поближе к себе и шепчет ему на ухо: – Я больше десяти лет жил с мыслью, что у меня нет второй половины, – Антон сглатывает вставшую комом слюну, пытаясь закрыть глаза, но мужчина хватает его за подбородок и заставляет смотреть глаза в глаза, – а потом ещё двадцать я будто взрослел заново. Антон боится пошевелиться, хоть что-то сказать сейчас, но голубые глаза смотрят внимательно и будто пробирая до самых косточек. Парень на секунду дольше держит глаза закрытыми при мигании, а открыв, тянется пальцами к чужому уху. Арсений поворачивает голову, позволяя парню сделать то, что он хочет: мужчина чувствует на собственной коже чужие подушечки пальцев, которые в точности повторяют форму его скрипичного ключа. – Пиздец, – констатирует факт Антон под тяжёлый смех Арсения, который тянется своими губами к его.