Дачная тревога

      Диляра пользовалась каждым толчком на дороге, чтобы пнуть коленом сидение впереди нее. Ехали на дачу. На третьем ряду сидений в бусике было тесно и неудобно. Впереди нее сидели мать с бабушкой, за рулем дедушка, возле дедушки на пассажирском сидении – соседка, попросившая подвезти ее на соседний участок. Сбоку толкался младший брат. Очередной раз получив удар коленями через ветхое сидение, мать наконец не выдержала:       - Угомони свои ноги!       - Я не специально, сзади так и трясет на кочках. Не нравится, так давай поменяемся!       - Дилярa, не разговаривай так с матерью! – окрикнула бабушка, произнеся ее имя с характерным ударением на последний слог. Диляре больше нравилось, когда ударение ставилось на второй слог, это ударное «ля» придавало имени резкость и нарочитую небрежность, как будто обладательнице имени плевать на все вокруг с высокой колокольни. Так ей, по крайней мере, тогда казалось.       В бусике было нечем дышать, окна наглухо закрыты, чтобы пыль не просачивалась в салон. Заднее сидение было узким и компактным, ноги некуда было сложить. Впереди места было побольше, но не то чтобы Диляра туда хотела пересесть. Она вообще не хотела тут находиться, раз уж на то пошло. Но каждый год девятого мая по традиции вся семья отправлялась высаживать картошку на дачу. В этом году ехать особенно не хотелось.       С утра она сходила на парад с классом в честь дня Победы. Полтора часа они махали флажками и бумажными цветами, пока ветераны и администрация акимата выхаживали по центральной улице. За ними ехал танк, а за танком шагали ученики старших классов в пионерских галстуках, но только не красных, а голубых под цвет национального флага. За ними шли другие старшеклассники, изображавшие солдат, а за ними девушки в старомодных платьях, изображавшие, видимо, сердечных подруг солдат. «Солдат, солдат, солдат», - бормотала Диляра про себя, пока само слово «солдат» звучало все более странно, утрачивало смысл и превращалось в ее голове в огромный столп грязной каменной соли.       Потом действо должно было переместиться на стадион, где солдаты должны были брать воображаемый Рейхстаг, который на деле был заброшенным зданием, украшенным победными надписями типа «1941-1945», «здесь был Витек, Ташкент 1945», «Берлин наш» и прочие. Там Диляра тоже не хотела находиться, все то же самое происходило и в прошлом, и в позапрошлом году: тот же Рейхстаг, снова Родина-мать на танке, тот же маршрут по городу. В любом казахском городке сегодня происходило нечто похожее.       Все это было неважно. Но после парада они с девчонками хотели пошататься по проспекту Ленина, купить горький коктейль в жестяной банке, найти свободную лавку в сквере. Знакомые из других школ так же бы толклись в центре, подходили поздороваться и поболтать, и все бы перемешались в кучу. Потом толпа бы рассосалась, они пошли бы к Ольке. У Ольки нет никого дома, можно было бы сплетничать, слушать музыку на МТВ, звонить парням по стационарному телефону. А может, и парни потом бы подошли.       Но дед вчера постановил, что пора сажать картошку немедленно, и ни дня подождать нельзя. И не поехать было нельзя. Диляра сказала, что у нее дела, и вообще-то надо заранее предупреждать, но никому до этого не было дела, какие у Диляры вообще могут быть дела? А дед предупреждал, правда, но не Диляру, а мать, а тебе вот сейчас говорю, надо значит надо, что потом зимой будешь есть?       Ближе к одиннадцати Диляру выцепил мелкий и сказал, что дед уже ждет, и все ее ждут, пусть поторопится. Она выскользнула из толпы, выбросила флажок у чьего-то забора и поплелась во двор, несчастная и одинокая. Мелкий скакал рядом как сайгак, необходимость тащиться на дачу его никак не заботила. Все уже сидели в машине и ждали только ее.       Когда они доехали до дачи, дед долго возился с насосом, пытаясь его завести. Ему помогал Никитос, парень с соседнего участка, молодой, еще нет тридцати, но Диле он тогда казался бесконечно взрослым. Она расселась в старом кресле, которое вытащили на улицу проветриться, лицо накрыла шляпой и задумалась. С насосом разобрались, Никитос с банкой пива в руке беседовал с дедом.       - Развалили страну, дед. Вот раньше, помню, детские сады на каждом углу были, я тогда еще ходил в бассейн по субботам...       Она слушала вполуха и соглашалась. Она не помнила времен СССР, не видела вещей, о которых говорил Никитос, она была совсем крохой, когда он распался, но ей было жаль, что эта неведомая страна канула в историю. Наверное, там и правда все было по-другому, намного лучше, чем сейчас. Она знала об этой стране больше по рассказам родных и соседей, все любили вспоминать ее расцвет. Диляра же не застала ничего, она родилась в великой державе, но потом вдруг очутилась в локальной среднеазиатской стране, где вода в кране летом не доходила до ее этажа, электричества порой не было неделю, заводы ветшали и закрывались.       Ветшал и забор вокруг их дачи. Доски рассохлись и пошли трещинами, алюминиевые жестянки, приколоченные к воротам, блестели на солнце. Дед всегда тщательно проверял замки, покидая дачу. Помимо ворот на всей территории было еще два навесных замка. Домишко не закрывался, в нем нечего было красть. Один из замков хранил стальную коробку с мотором внутри. Мотор приводил в движение насос, который накачивал воду в большую вагонетку на крыше бани. Он кошмарно шумел, когда был заведен, Диляра всегда старалась держаться от него подальше, чуя смутную тревогу.       Иногда она поднималась по железной лесенке наверх, чтобы заглянуть в вагонетку. Ей страсть как хотелось искупаться в прохладной воде, но каждый раз заглядывая в вагонетку, она вздрагивала от отвращения. Неважно было, насколько вагонетка была пуста или полна. Иногда зеленоватые стенки были обнажены, тина подсыхала на солнце, вагонетка источала зловещую пустоту и затхлость, и тогда нечем было поливать грядки, а значит, снова надо заводить мотор и убегать на край участка, туда, где растут тыквы, где шум не так бьет по ушам. Но в этот раз ее голова оказалась почти на уровне цветущей воды, тошнотворный запах бил в нос, за чернотой воды не было видно дна. Затхлость застоявшейся воды никуда не исчезла, но было в ней сегодня что-то еще. С черноты дна что-то пугало до дрожи и манило, манило к себе... Задним умом понимая, что не стоит этого делать, на этот раз Диляра нарушает привычный сценарий и поднимается по лесенке все выше и выше, перекидывает левую ногу, потом правую, сидит мгновение на бортике и, наконец, спрыгивает в воду. Она должна была бы приземлиться на ноги, ведь она знала высоту вагонетки, видела ее снаружи сотни раз, но знала также, что это все фикция, и дна на самом деле нет, не важно, что ей там могло бы показаться с внешней стороны. Она держится на поверхности и смотрит последний раз на синее небо и на антенную башенку вдалеке. Антенная башня казалась Эйфелевой. В воде что-то проплывает, касается ее и обволакивает ноги, а после утаскивает вглубь бездонной вагонетки.       Диляра вздрагивает и просыпается. Но ощущение тревоги никуда не уходило.       - ... И потом мы в деревне карасей на вентиле жарили. Кожуру снимали и на огромную сковороду клали. Бабка их пока жарила, они ка-а-к подпрыгивали! Прямо на сковороде, представляете, - продолжал Никитос.       Диляра вновь закрыла глаза.       Второй замок висел на сарае, где дед запирал газовый баллон и главные дачные сокровища — ведра, лопаты и другие инструменты. Замки дарили лишь мнимую безопасность, это понимала и Диляра. Как правило, воров они не останавливали. Замки сбивали железным ломом, мотор один раз уже выносили, лопаты выносили несколько раз. Это была лотерея.       В этом году ничего не украли. Все было на своих местах. Бабушка ставила чайник, дед размышлял, стоит ли затачивать лопаты сейчас или повременить, мать ушла осматривать кусты клубники. Зомби в это время методично прощупывали ворота, их полусгнившие руки пролезали в просветы между навесом и воротами, тела налегали на хлипкое ограждение из сухих досок. Диляру пугало то, что она слышала их мычание, но не могла понять стоящие за этими звуками эмоции. Она выпрямилась в старом кресле, прикованная ужасом. Доносившийся от зомби запах был тошнотворным, пахло смертью и ... чем-то химическим еще, что она никак не могла идентифицировать. Полуразложившиеся конечности стучали в ворота, но никто, кроме Дили, не обращал на зомби внимания. Конструкция угрожающе тряслась, и вот уже первый оскал безумной и бессмысленной морды показался в выломанном проеме ворот. Время замедлилось, и вот уже скользкие лапы, беспалые руки потянулись к ее ноге. Она звала бабушку, возившуюся у плиты с чайником, но из окна кухни из-под бабушкиного платка на нее смотрело истлевшее мертвое лицо...       Диляра снова просыпается.       - ... а я говорю ему, каким нахрен программистом? Ты видел этих скрюченных программистов-очкариков? Отучись, получи нормальную профессию, чтобы работать руками, как нормальный человек... - говорил Никитос.       В дом вошла мать, она что-то несла в руках. Поскольку дом не закрывался, в нем толком ничего не хранили, кроме старой со сколами посуды, на которую бы никто не позарился. Бабушка придумала хитрость: возле дровницы выкопали квадратную ямку пятьдесят на пятьдесят, куда прятали варенье, сахар и тушенку. Ямка накрывалась доской, а сверху накидывали всякий хлам. В каждый приезд ямка открывалась, оттуда вытаскивались старые припасы, и время от времени бабушка доставляла туда новые банки. Диляра очень не любила это место. Оно казалось ей ужасно таинственным и инстинктивно неприятным. Может быть, оттого, что ямка напоминала ей маленькую могилку, а может, ей не нравились черви, ползающие по стенкам тайника. Вот и сейчас бабушка попросила ее принести клубничного варенья, и лицо Диляры приняло трагическое выражение. Исподволь подбираясь к ямке, она ногой отодвигает хлам, берет палку и приподнимает доску. Палкой делать это не очень удобно, доска недолго балансирует и обратно падает, но на внутренней стороне ее могут поджидать черви, так что придется постараться. В ямке было прохладно. Червей вроде нет, можно аккуратно достать банку, не касаясь стенок тайника. Едва ее пальцы касаются металлической крышки, откуда ни возьмись черви оплетают ее руку и держат не отпуская. Пытаясь вырваться, она опирается свободной рукой о край тайника и чувствует под ладошкой жидкую зловонную субстанцию. Желудок болезненно скручивают спазмы, ее позвоночник и сам извивается как черви на ее руке, господи, почему они такие огромные, это же просто черви! В следующую минуту ее утаскивают в ямку, которая почему-то теперь совсем не ямка, а бездна с замогильным холодком, и солнце больше не припекало макушку. Она пытается обернуться, но солнце - лишь монетка в одну тенге на бесконечном кладбище, и вся наша жизнь по сути кладбище...       - Сколько можно дрыхнуть уже! Ты сюда не отдыхать приехала, - длинная мамина тень загородила солнце.       В руках Никитоса тем временем с щелчком открывается новая банка пива. Он продолжал говорить:       - ... стоит он такой бородатый представитель гнилой интеллигенции, из тех, кто вечно внушал нам нашу ущербность на фоне сраного Запада, и его прямо корёжит, что россияне вдруг могут оказаться лучше этих европейцев с американцами, ведь мы порядочные в отличие от них всех...       Диляра открыла глаза и осмотрелась. Расслабилась. Все было на своем месте. Дед тащил ведро семенной картошки на грядку. На часах почти полдень, она проспала не больше четверти часа. Родина-мать уже откатала свое, ее танк отогнали в гараж, бумажные цветы вываливались из полных мусорных урн, не находя себе места. У Ольки девочки пили коктейли и слушали новую кассету, жизнь шла своим чередом.

Март 2020