***
Из донесения Фелипе Араны, младшего офицера службы государственной безопасности, по личному распоряжению верховного диктатора и хранителя нации генерала Гусмана наблюдающего за приютом Св. Франциска в Ла Боке, Буэнос-Айрес
2 мая 2_ _ _ года Приют посетила бригада сантехников из двух человек и их начальника для замены четырёх секторов канализационной трубы, не менявшихся с 1985 года. Вместе с директором Гуидо они спустились в подвал, где произошёл разрыв трубы. В подвале был установлен жучок, но он пришёл в негодность по причине вышеуказанного разрыва. Я лично проверил подвал и убедился в наличии аварийной ситуации, что может подтвердить моя жена, которая не смогла отстирать мою одежду и была вынуждена отнести её в китайскую прачечную на АвенидаХухуй. Сантехники, их начальник и директор Гуидо находились в подвале в течение четырёх часов, затем пообедали в приютской столовой, после чего сантехники продолжили работы в подвале, а их начальник вышел из здания приюта, взял такси и отправился в сторону центра.***
Из дневника писателя
Дядя Нарваэс устроил меня начальником в сантехническую мастерскую. Моя задача — правильно оформлять договоры и следить за тем, чтобы двое наших сантехников работали добросовестно и не устраивали перекуры более пяти раз за смену. Моё новое занятие довольно скучное, но иногда удаётся побывать в таких местах… Воистину сантехнику открыты даже запретные двери, и он вхож туда, где и генерал, и простой смертный равны перед лицом потребности, которая показывает каждому из нас, чего мы на самом деле стоим. Вчера мне посчастливилось побывать в печально известном приюте Святого Франциска в Ла Боке. Ходят слухи, что именно там размещали детей, вырванных из колыбелей в домах диссидентов. Им меняли имена и так промывали мозги, что они начисто забывали о своей семье. А родители не могли ничего поделать, так как вскоре пропадали без вести. Позднее его величество Красная Смерть придумал кое-что более чудовищное, как говорят. Приют, кстати, не в ахти каком состоянии, канализационная труба разорвалась, и дерьмо затопило весь подвал, так что тут работы на несколько дней. Но оно и хорошо. Я сегодня задружил с директором Гуидо, классный мужик, уже сильно немолодой и явно хочет рассказать кому-нибудь про свою жизнь, пообщаться с взрослым человеком, не воспитателем и не нянечкой. Сейчас ведь такими историями уже не интересуются, разве что Матери и Бабушки Мая, остальные предпочитают бодро смотреть в завтрашний день, а также в экран телевизора, чтобы не пропустить очередной нортеамериканский боевик. Так что завтра возьму бутылочку чилийского красного и посижу со стариком Гуидо в подвале. Чудак считает, что это единственное место в приюте, где нет жучков. Что ж, придётся потерпеть запах человеческих фекалий.***
Теперь генерал явственно припомнил: потного коротышку звали Александропулос, он работал на крупную фармацевтическую компанию, регулярно получающую правительственные заказы. Генералу доложили, что компания имеет отношение к Таскиги, и это его нисколько не смутило: он считал, что только слюнявые слабаки канючат о защите прав заключённых и низших слоёв. По мнению генерала Гусмана каждый гражданин получал свою степень прав и свободы, это было так естественно, ведь не может же в конце концов утка или вонючий пекари претендовать на то, что имеет ягуар или анаконда. Когда генерал Гусман выходил на охоту на ягуара, он был готов заплатить жизнью и полагал, что это справедливо. Но было бы смешно, если бы утка в зубах Эктора стала верещать о своих правах и достоинстве. Они прогуливались за чертой города, наблюдали, как строится купол, и Александропулос, полируя платком блестящую от пота лысину, рассказывал, жестикулируя пухлой ручкой, увенчанной похожими на домашние сосиски пальцами. — Мы открыли гормон ребелдин. Он вырабатывается надпочечниками, но не у всех. Склонность к повышенному количеству ребелдина, как правило, передаётся по наследству. Вот почему есть целые поколения пиратов, бунтарей, революционеров и мятежников. У мужчин ребелдина больше, чем у женщин. На подростковый возраст приходится пик его выброса в организм. Затем, в норме, ребелдин практически перестаёт вырабатываться. Наши исследования показали, что некоторые вещества вызывают повышенный уровень ребелдина. Прежде всего золото. Оно, кстати, содержится в кукурузе. Поэтому индейцы, питавшиеся кукурузой, например ацтеки, так яростно сопротивлялись испанским конкистадорам. Вот ещё интересный факт. Медицинские исследования показали, что в конце XVIII– начале XIX века в Латинской Америке у матерей из креольских семей всё чаще стало пропадать молоко, и младенцев пришлось вскармливать жидким кукурузным крахмалом. Это дало поколение борцов с колониальным режимом. А распространение кукурузных хлопьев и других изделий из кукурузы в ХХ веке породило волну революционных протестов. Неспешно прогуливаясь, они дошли до места, где под сенью цветущей жакаранды был накрыт стол с любимыми блюдами генерала Гусмана, и в Буэнос-Айресе сохранявшего верность кухне своего родного Тукумана. Указав рукой на тарелку с тамалями и эмпанадами, генерал заметил: — Присаживайтесь, сеньор, пополним запас ребелдина. Он говорил на безупречном нортеамериканском английском, усвоенном за время обучения в Вест-Пойнте, и даже слово «ребелдин» произнёс без местного акцента.Александропулос воззрился на него своими выпуклыми глазами, застыл на миг, а затем засмеялся нарочито громко, тряся в воздухе пальцем-сосиской. Когда тамали, эмпанады и асадо из прекрасных аргентинских годовалых бычков были залиты изрядным количеством алохи, генерал Гусман набил поданную ординарцем трубку вишнёвого дерева, а Александропулусу предложил гаванские сигары в отделанном золотом хумидоре. Толстяк от сигар отказался и только смотрел, как генерал пускает колечки, растворяющиеся в нежно-лиловых соцветиях жакаранды. Прибежал Эктор, во время обеда рыскавший в окрестностях, обнюхал бесформенные ноги Александропулоса, которые не могли украсить даже фирменные туфли и носки от Гуччи, осуждающе фыркнул и улёгся в ногах хозяина. — Прошу Вас, доктор, продолжайте, — проговорил генерал, наклоняясь, чтобы ласково потрепать шоколадные уши пса. — Вы обещали рассказать мне о вашем новом препарате. Александропулос натужно улыбнулся, взял со стола початую бутылку алохи, одним махом прикончил её, вытер с верхней губы пивные усы и с энтузиазмом принялся за отчёт. — Мы разработали тест на ребелдин. А дальше подключились военные с исследованием малых групп. Для них мы создали формирователи карраса. Каррас — это малая эффективная группа, работающая на одну цель. Идеально, если в каррасе два-три человека. Если больше, эффект рассеивается. Возьмём самую идеальную структуру — два человека в каррасе. Один служит как бы мозгом, он фонтанирует идеями, изобретает, его креативность может быть бесконечной. Конечно, изначально это должен быть индивидуум с повышенным уровнем IQ. Второй отвечает за, так сказать, материальное обеспечение. От организации быта первого (то есть берёт все житейские заботы на себя) до воплощения изобретательских идей в реальную практику со всей детализацией. Причём, что интересно. Каждый из двоих в каррасе абсолютно доволен своей ролью. Никто не мнит себя обделённым. Это обеспечивается формирователями карраса. Формирователи — химические вещества с механизмом депо, они хранятся в специальных депозитариях в мозге и расходуются постепенно. — Захватывающе, — раздумчиво произнёс генерал, высвобождая свою ступню из-под задремавшего Эктора. — Но как это связано с ребелдином? Меня он, честно, говоря, интересует в первую очередь. — Напрямую, мой генерал, — уверил разволновавшийся Александропулос. — Мы выяснили, что формирователи прекрасно блокируют ребелдин, практически сводя его действие на нет. И ещё: человек с повышенным уровнем ребелдина намного эффективнее усваивает формирователи. Это актуально, в первую очередь, для изобретателя в паре. Генерал Гусман недоверчиво покачал головой. — Как же может человек изобретать без ребелдина? Разве изобретатель не нуждается в определённой… дерзости? — Ни в коем случае, — пропыхтел коротышка. — Дерзкий человек что изобретёт? Власть Советам или социализм на Кубе. К чему нам такие изобретения? Нам нужны изобретатели без ребелдина, те, которые будут сильны в улучшении условий жизни, в техническом прогрессе, в укреплении обороноспособности государства. Он указал на возводимый неподалёку купол и продолжил. — Вот какие изобретения нам нужны. Безопасные. Полезные. Как это чудо архитектуры. Купол покроет всю столицу, установится оптимальный климат, не будут страшны бури и вирусы, переносящиеся по воздуху. И никакого ребелдина. — Пожалуй, вы правы, — согласился генерал. Он вспомнил своё давнее путешествие в Эквадор, индейцев в отдалённых селениях, до сих пор носящих траур по Тупаку Амару Второму. Какую цену он заплатил за своё восстание? Вырванный язык, лицо, разбитое о камни площади, тело, раздираемое на куски, отрубленная голова? Казнь жены и детей на его собственных глазах? И он был героем, он, потопивший страну в крови восстания, а не те, кто потом огнём, мечом и кровью возвращали жизнь в нормальное русло. Видит Бог и Святой Франциск, он, генерал Гусман, не хотел омывать руки в крови их детей, но что делать с детьми драконов, что делать с мальчиками, которые смотрят на тебя глазами Тупака Амару, готовые стать третьими и четвёртыми в ряду мучеников, взявших себе это имя? Что делать с мальчиком, сквозь миловидные черты которого проступает ненавистное лицо, покоящееся на дне залива и всё ещё твердящее «нет», «нет», «нет»? — Что вы хотите от меня? — спросил генерал, усилием воли отогнав смущающие его видения. — Всё очень просто, — засуетился собеседник. — Мы проводили лонгитюдные исследования на заключённых и прочих… добровольцах. Но мы в США не можем провести исследование на детях. А ведь это очень важно: узнать, можно ли по-новому и на всю жизнь сформировать идеальный каррас? Немного помолчав, Александропулос добавил: — По моим сведениям, мой генерал, у вас есть ресурс. Говорят, вы собираете детей с повышенным ребелдином в… специальных учреждениях. — Вы не ошиблись, — ответил генерал Гусман и встал из-за стола.***
Из донесения Фелипе Араны, младшего офицера службы государственной безопасности, по личному распоряжению верховного диктатора и хранителя нации генерала Гусмана наблюдающего за приютом Св. Франциска в Ла Боке, Буэнос-Айрес
3 мая 2_ _ _ года Сегодня бригада сантехников снова явилась в приют Святого Франциска. Я выяснил, что ремонтные работы продлятся неделю. Когда ветер дует в ту сторону, где припаркован мой служебный автомобиль, до меня доносится такой смрад, что я теряю всякий аппетит и даже сандвичи моей жены с лимонным майонезом и чесноком пропитываются этой вонью. Чем там кормят детей в этом приюте? Вместе с сантехниками снова явился их начальник, и я рассмотрел его внимательнее. Юнец с телячьими глазами, из тех, что не годны для службы в армии, не могут нормально учиться в университете, которых папаши пристраивают куда-нибудь мелкими шишками, чтобы дома глаза не мозолили и могли заработать себе хоть на чашку кофе с молоком. А у этого начальника ещё и вид такой, будто он не прочь пропустить стакан-другой дешёвого портвейна. Я заметил, как оттопыривается карман его плаща, — бутылку он спрятал, будто неопытный подросток. Директор Гуидо спустился в подвал, и, я уверен, они там вдвоём квасили и травили байки пару часов кряду, после чего начальник сантехников вышел с красными глазами, взял такси и укатил в сторону центра. Директора приюта можно понять: с этими беспризорниками с ума сойдёшь. Я видел, как они выходили на прогулку в парк Онсе: стоял такой гвалт, что прохожие поспешно переходили на другую сторону улицы. Правда, надо отдать должное воспитательнице, которая навела порядок, как только вышла из ворот. Старая карга дунула в свисток, дети сразу заткнулись, построились парами и пошли за ней, напевая «Меня ведёт мой генерал/он купол для меня возвёл/он мне браслет и счастье дал/путь для меня во тьме нашёл».***
Из дневника писателя
Директор Гуидо за бутылочкой чилийского красного (я впервые пил хорошее вино из бумажного стаканчика, что сказали бы матушка и дон Никанор!) поведал много интересного. Как будто я откопал заваленный землёй и мусором родник. Рассказывает старик сбивчиво, внезапно перескакивает с темы на тему, так что приходится возвращать его на верный курс вопросами, только делать это следует осторожно, потому что он иногда впадает в ступор, особенно когда случайно видит какой-нибудь предмет, вынесенный на поверхность сточными водами. Так, увидев старого драного зайца с оторванной лапой, облачённого в некое подобие фартука, директор Гуидо побледнел и замолчал. Мне пришлось снова наполнить его стакан, он выпил разом, крякнул, словно там было писко, и только тогда продолжил рассказ. Вот что мне удалось извлечь из потока слов. Раньше его величество Красная Смерть лично контролировал приют Святого Франциска и сам выбирал новые имена для поступающих детей. Он всегда использовал римские имена — видимо, воображал себя одним из императоров, которые приходили и брали, что нравилось. С удивлением узнал, что Икар (да-да, тот самый наш единственный и неповторимый Икар, гений из народа, сын погибшего на благо Отечество героя нации, наш скромняшка-симпатяшка, наш секс-символ, фух, надо остановиться!), короче, наш Икар воспитывался с этом самом приюте Святого Франциска в Ла Боке. Я спросил, почему мальчику дали такое имя, оно ведь не римское, а греческое, на что директор Гуидо ответил, что Икару имя вообще не меняли по личному распоряжению КС. Это, скорее всего, потому, что Икар, как известно, — сын героя нации Кондора, а не какого-нибудь диссидента, который не достоин иметь детей. Хотя греческое имя явно нарушило общую картину. Я заметил, что старик Гуидо, который, как он признался, в прежние годы был воспитателем в том крыле, где проживал юный Икар, очень хочет поделиться некой историей, но что-то ему мешает. Или он попросту боится. У меня дома припрятана бутылочка чилийского бордоского бленда, не какая-нибудь подделка, разбавленная спиртом, а истинное сокровище от самого дона Никанора. Уверен, эта штука развяжет язык директоруГуидо. Хотел распить её с Маритой, да теперь чего уж там…***
Один раз генерал Гусман приехал в Ла Боку, как обычно, на чёрном автомобиле с бело-голубым флажком и служебными номерами, чтобы повидать Икара. В тот день они сначала посетили кафе-мороженое, а затем, вопреки обыкновению, не вернулись в приют. Генерал велел шофёру проехаться по центру города и с удовольствием наблюдал, как восхищённо распахиваются глаза мальчика при виде Розового дворца, широких авенид, цветущих бульваров, обелисков, площадей и домов в колониальном стиле. Теперь, когда над городом раскинулся купол, была всегда хорошая погода, стояло вечное лето, и вертолётам службы государственной безопасности больше не было нужды подниматься в воздух, чтобы сбросить в залив свой страшный груз. С неба мог упасть разве что птичий помёт, но это ерунда, все согласны на такую плату за безопасность и комфорт. Благодаря куполу и браслетам даже нищих почти не стало в городе, ведь войти в него теперь было не так-то просто, а возводить отвратительные кишащие блохами и голыми ребятишками с раздутыми животами фавелы — и вовсе не представлялось ни малейшей возможности. Стараниями мэра по внешнему периметру купола постепенно разбирали завалы и старые полуразрушенные в ходе войны строения и разбивали современные парки с велодорожками, теннисными кортами и верёвочными городками. Они проехали по Женскому мосту и остановились возле строящегося мемориала в честь национального героя Кондора. Генерал Гусман подвёл мальчика к огромному мраморному изваянию. За белоснежным бюстом, вырастающим из колонны с острыми гранями, разворачивались на фоне ослепительно голубого неба гигантские крылья. Генерал Гусман, только что объявивший мальчику, что мемориал возводится в честь его отца, чьё имя носит детская организация, наблюдал, как Икар с восторгом в глазах обходит колонну и ощупывает мраморные перья. Лёгкий портовый ветерок ласково трепал золотые кудри и играл бело-голубым форменным галстуком. Генерал Гусман смотрел на мраморный бюст, и перед его мысленным взором камень раскалывался, как скорлупа ореха, обнажая истинное лицо, снова и снова твердившее ему «нет», «нет», «нет». — Ты мог бы просто принять браслет и поддержать меня. К чему это упрямство? Его бесили и одновременно притягивали эти пронзительные глаза. Он был заворожён ими ещё в училище, когда лейтенант Сигуэнса хлестал кадета линейкой по протянутым вперёд рукам и остановился только по окрику проходящего мимо старшего офицера, который заметил, что руки мальчишки вот-вот превратятся в кровавое месиво. Тогда Фульхенсио Гусман готов был последовать за ним куда угодно. Тогда, но не сейчас, когда он точно знал, куда заводит путь Тупака Амару, путь бесконечного кровопролития. Эти революционеры только говорят, что все страдания необходимы для будущего мира, спокойствия и процветания. Никакого мира им не надо, потому что они не могут жить без войны. — Знаешь, что я могу и непременно сделаю? — спокойно произнёс Гусман, самый молодой на то время генерал республики. — Помнишь, как мы в училище сочиняли истории про несуществующих людей? Мы достигли такого мастерства, что Сигуэнса был уверен, что существует кадет Эмилио Роа Бартос, и даже выдал для него пасхальный шоколадный набор. Так вот ту же историю я проделаю с тобой. Пока ты будешь гнить на дне залива, я сделаю из тебя национальный символ, героя, борца с оппозиционерами, с честью погибшего в гражданской войне. Ты будешь нашим… Кондором. — Нет, -сказали упрямые жёсткие потрескавшиеся губы. Генерал Гусман уже не мог остановиться. — А ещё я заберу твоего сына Икара и воспитаю его как верного сына Отечества. — Нет. — Он станет офицером, и первым его назначением будет женская тюрьма в Касеросе, та самая, где умерла твоя жена. Пронзительно-синие глаза не дрогнули, губы продолжали твердить своё, и тогда молодой генерал Гусман не выдержал первый, как бывало и раньше. Он выхватил винтовку из рук стоящего у двери караульного и со всего маху ударил по этим ненавистным, непокорным, всё ещё страшным для него губам.***
— Остаётся только договориться насчёт четвёртого пункта, и мы сможем поставить вам первую партию формирователей. — Какого ещё четвёртого пункта? — с недоверием в голосе произнёс генерал. — Я видел лишь три пункта договора. — Особый пункт на отдельном листе, — объяснил потеющий от волнения и жары Александропулос. — Он касается случаев, когда всё выходит из-под контроля. В ходе наших исследований такого не происходило, но мы никогда не проводили лонгитюдного эксперимента на детях. Чисто теоретически в возрасте двадцати лет может произойти неконтролируемый выброс ребелдина, и испытуемый будет способен повести себя… непредсказуемо. Не так, как нужно. Возможно, потребуется остановить его. Генерал нахмурил брови; предупреждая возможную вспышку, толстяк затараторил: — Это исключительно чтобы всё держать под контролем, крайняя мера, так сказать. Не думаю, что она понадобиться. Но если вдруг… мы хотели бы ознакомиться со всеми подробностями, быть, так сказать, в курсе. Об этом говорится в четвёртом пункте. При нашей системе демократии, особенно после Таскиги, недопустимо проводить такие эксперименты на людях. Науке всегда противостоит невежество толпы, кричащей о своих правах. Но вы сильный человек, вы знаете, что такое жертва ради блага многих. Генерал сделал нетерпеливый жест рукой. — И как же я остановлю своего изобретателя? О втором члене карраса он почти не думал, для него это был кто-то вроде ординарца или егеря, носящего переполненный ягдташ и запасные патроны, — будь то Хосе, Оскар, Пако, какая разница? Александропулос извлёк на свет небольшого размера футляр из хромированной стали. Внутри покоился прозрачный, будто ледяной кубик, пронизанный радугами. — Это деструктор. Он воздействует на мозг заданной комбинацией электромагнитных полей. Но испытуемый при этом должен находиться поблизости. Хотя бы в соседнем помещении. Достаточно раздавить деструктор нажатием пальцев, и формирователи сразу выходят из своего депо в мозге, что вызывает обширное кровоизлияние. Мы называем это «чистая смерть». — Это мне подходит, — уверенно сказал генерал, доставая из кармана собачий бисквит и угощая вьющегося у ног Эктора. — Что ж, тогда запустим деткам рыбок в кровь! — с безумным блеском в глазах воскликнул Александропулос. И, заметив поползшие вверх тонкие чёрные брови генерала, поправился: — Мы так называем инъекцию формирователей. — Сделаем это ночью, я сообщу Вам заранее, — сухо проговорил генерал и удалился в сопровождении курцхаара.***
Один раз генерал был близок к тому, чтобы применить деструктор. Икару тогда исполнилось четырнадцать лет, он сбежал из детского дома, сумел пересечь границу купола и, как полагал генерал Гусман, направился на северо-запад, туда, где в горных лесах скрывались разрозненные кучки герильеро, возглавляемые ничтожными команданте. В те времена подростки из-под купола стремились именно туда, предвкушая запретный плод мнимой свободы. Икара изловили в Катамарке и доставили прямо в Розовый дворец. Здесь, в просторном кабинете с тлеющим камином мальчишка разрыдался и признался, что слышал от сторожа, будто в его родной деревне в Катамарке, есть кузнец, способный выковать на заказ любую, самую замысловатую деталь. К нему-то и бежал юный гений, отчаявшийся найти то, что ему нужно, на блошиных рынках Ла Боки и Сан Тельмо. В ту ночь Икар заснул на ковре перед камином в обнимку с Эктором, а генерал Гусман с улыбкой спрятал в потайной ящичек стола радужный кубик. Воздушный змей был под его полным контролем, он держал в своих руках крепкую нить и направлял Икара, куда хотел. Теперь же, когда мальчишка вырос и заговорил о крыльях, что могут поднять к самой границе купола или даже выше (ведь там должны быть окна, открывающиеся в небо, мой генерал?), теперь генерал испытывал нешуточную тревогу и уже не в первый раз доставал потаённый футляр. Но нельзя вечно сидеть в засаде и наблюдать за зверем. Надо или выстрелить, или бросить всё и отступиться. Генерал Гуман дал Икару срок до завтрашнего вечера.***
Из дневника писателя
Чилийский бордоский бленд поистине творит чудеса. Сегодня директор Гуидо рассказал мне, что в прошлые годы в приюте Святого Франциска проводились медицинские эксперименты на детях. Я всё внимательно выслушал, а как только вернулся домой, немедленно записал подробности, касающиеся Икара. Не потому, что это Икар, а потому что самая интересная история оказалась связанной с ним. Мог ли на его месте быть другой ребёнок? Или всё затевалось ради него одного? Как известно, если хочешь спрятать дерево — спрячь его в лесу. Надо разобраться, каким деревом является Икар и что значит это дерево для его величества Красной Смерти? Благо, что мы пили элитное чилийское вино и мой разум не был отуплён, за это я ручаюсь.Рассказ директора Гуидо
Была прекрасная весенняя ночь. Весь город стоял в цвету, даже Ла Бока. Прибыл генерал с небольшой группой подчинённых и несколькими гринго во главе с толстым потным коротышкой с непроизносимым именем. Они расположились в малой музыкальной комнате и велели привести Икара и Серхио. Икар шёл бодро, он всегда спал чутко, быстро стряхивал с себя дрёму и был готов к новым приключениям. Серхио, наоборот, выглядел заспанным и не понимающим, чего от него хотят. Он прижимал к груди свою любимую игрушку — старого зайца в фартуке. Меня попросили присутствовать как воспитателя крыла, чтобы дети вели себя спокойнее. Генерал сказал, что мальчикам запустят в кровь рыбок, но не надо бояться: это витамины, чтобы они росли героями на благо Отечества. (…Далее директор Гуидо долго всхлипывал, и из его бессвязной речи я понял, что Серхио сразу же после инъекции упал в обморок, от которого не очнулся. Икару сказали, что его приятель заснул, и тело мальчика вынесли. Позже присутствовавший в музыкальной комнате анестезиолог объяснил директору Гуидо, что иногда, очень редко, у детей бывает такая реакция на первую в жизни инъекцию, это нельзя ни предвидеть, ни предотвратить. — примечание писателя). Затем произошло следующее. Генерал вскочил и приказал мне вести его в детскую спальню. Там, среди двенадцати одинаково скромных постелей он приметил одну, на которой возился под одеялом неуклюжий толстый мальчишка, пытавшийся сделать вид, что он крепко спит и даже храпит. Генерал сдёрнул с него одеяло и спросил: — Как тебя зовут, солдат? — Брут. Я не солдат. — Каждый мальчик в этом приюте — мой солдат. — Да, мой генерал. — Ты хочешь послужить Отечеству и мне лично? — Да, мой генерал. А что я должен делать? Брута привели в музыкальную комнату и запустили в его кровь рыбок. Затем генерал внимательно осмотрел мальчишку и велел мне разработать для него программу физических нагрузок, потому что «мой солдат должен выглядеть достойно».Конец рассказа директора Гуидо
От себя добавлю, что, по словам директора, обоим мальчикам — Бруту и Икару — было тогда по четыре года и до этого происшествия они никогда не считались друзьями. Когда мы выходили из подвала, где мои доблестные сантехники с переменным успехом боролись с мировой энтропией в лице прогнившей канализационной трубы, директор отвёл меня в небольшой рекреационный дворик и указал на массивный камень у решётки, служащей забором. — Это могила Серхио? — догадался я. — Серхио, — подтвердил директор Гуидо, — и многих других. Я по понятным причинам не могу прикрепить табличку, но у меня есть список.***
Спустя несколько дней произошли следующие события. Брут и Икар явились к генералу. Икар, как в детстве, свободно развалился на ковре, играя и обнимаясь с довольно повизгивающим Эктором. Брут представил генералу новый проект «Доступные крылья», в котором говорилось, что новое изобретение имеет ограничитель высоты 2 метра и служит лишь для того, чтобы разнообразить досуг горожан и быть на передовом рубеже обслуживающих технологий, которые уже предложили потребителю ранец-вертолёт и костюм летающего супермена. Тем вечером генерал Гусман надолго убрал под ключ ледяной радужный кубик. Ещё через некоторое время младший офицер службы государственной безопасности Фелипе Арана доложил, что начальник бригады сантехников, проводивших ремонт канализационной трубы в приюте Святого Франциска, некто Хулио Бельгран бежал из-под купола и из страны, обосновался в Риме и в газете IlPopolo опубликовал рассказ «Маленький рай» о рыбках, вводимых в кровь граждан в обязательном порядке по правительственному указу. — Прикажете уничтожить предателя, мой генерал? — спросил Арана. — Этот Бельгран и другие пасквили напечатал. — Ни в коем случае. Разве муравьи и мошки в силах повредить ягуару? — Нет, мой генерал. — Вот именно. Живому они ничего сделать не могут. А станет умирать — ну что ж, тогда он будет принадлежать им. Пока я жив и могу ещё вскинуть ружьё, — при этих словах Эктор в бешеном возбуждении замолотил хвостом об пол, — мне не страшны писателишки и их жареные пасквили. А когда я сдохну, бросьте меня в залив, Арана. — Так точно, мой генерал!***
Той же ночью Икар вышел за пределы купола, пересёк парк 9 июля и углубился в заросли, не тронутые рукой дизайнера. Вскоре он вышел на поляну, порылся в рюкзаке и под мерцающими южными звёздами развернул на ладонях модель крыльев. Несколько движений тонкими чувствительными пальцами вдохнули в модель жизнь, и крылья затрепетали, снялись с места и взмыли на потоках тёплого ночного воздуха к самым макушкам деревьев и дальше, ввысь, туда, где над головой распростёрся небесный Жертвенник. Если бы кто-то смотрел на Икара сверху, он бы заметил, как налились густой синевой его глаза, как более резко обозначился рот и скулы. — Всего один раз, никто и не заметит, — сказал Икар. Похоже, он проделывал это не в первый раз.