Волк воет в ночном лесу. Он хочет, но не может спать. Голод разрывает его изнутри, И в норе холодно. Волк, волк, не иди сюда, Я никогда не позволю тебе забрать моего ребёнка.
Над заснеженными верхушками хвойного леса летает полярная сова, высматривая свою добычу. Где-то между грозных деревьев бегает маленькая испуганная мышь. Дыхание ее сбито, волосы развеваются на ветру, а грязная юбка путается под ногами. Огромные сугробы поглощают босые ноги почти по колено, будто хотят себе забрать, растворить в миллионах холодных одиноких снежинок. А она кричит, сопротивляется, и красным наливающиеся стопы достает, по корням прыгает и маленький сверток к себе прижимает. Сердце бьется практически без ритма, не выдерживает такого напора, а легкие, кажется, инеем покрылись, потому что воздух до невозможного холодный и даже кровь в венах от этого с маленькими льдинками течет. На шее нет шарфа, на голове шапки. Есть только одно легкое платье, давно покрытого коркой хрустящего льда. Девушка падает, фарфоровую кожу в остром снегу марает, но кулек из рук не выпускает. Колени и щеки в кровь сотрет, волосы себе о ветки вырвет, но ни за что своего ребенка не отпустит. Не перестанет от Смерти бежать. Все тело уже горит, вокруг мерещатся голоса родителей: «Спаси.. Пом..ги.. н..». Не может из головы выкинуть их образы и от этого только больнее, хуже. Все ее близкие мертвы. Тогда почему она еще жива? Почему должна убегать? Может стоит просто... Нет, они мертвы. Но нельзя останавливаться. Пусть девушка слишком отчетливо помнит, как их рвало кровью, а кожа лопалась, пачкая снег ядовитым зеленым гноем. Пусть внутри все рвалось к ним, хотелось просто лечь на снег и замерзнуть, но нельзя было сдаваться. Нельзя было винить себя. Она не могла им помочь. Не могла спасти свою деревню от вспышки, не могла уберечь и от нападения волков на немногочисленных выживших. Но слезы все равно текут по щекам, а горло ужасно болит от долгих мольб помощи. Кожа почему-то чешется, а живот очень сильно болит. Невозможно сосредоточится на беге, когда слышишь вой сзади, а руки уже почти не держат разрывающегося от крика годовалого ребенка. Только он и приводит мысли в порядок. Помогает помнить о надежде и бежать, бежать, бежать. Ради самого ценного, что у нее осталось. От прошлого, от деревни, от любимого человека. Ради ее ребенка. — Ban, nach bi iad, — у самой голоса нет и воздуха в легких тоже. Вой сзади на время затихает, а девушка выбегает на поляну с маленьким источником прямо среди снега. Становится немного спокойнее. Солнце уходит за горизонт окончательно, отдавая права звездам. Темнеет. Она, не думая, подбегает и опускает кричащего ребенка в сочащуюся горячим паром воду. У него губы потихоньку розовеют, голос затихает. Согрелся. Девушке тоже легче. Даже боль уходит на второй план, ведь ребенок улыбается, но все равно морщит маленький носик и сжимает пальчики, потому что голодный. Она припускает лямки платья, окунает синие ноги в источник и подносит малыша к груди. Он обхватывает губами сосок и начинает пить, причмокивая большими щеками. Ест впервые за день, молока почти нет, но ему хватает и этого. Он сладко засыпает, а мама окончательно выдыхает и улыбается. Наверное, надежда все же есть. Она стелит берег источника ветками и кладет на импровизированную кроватку малыша. Развести огонь получается только почти через час. Где-то в далеке ухает сытая сова, лисицы бегают за своей добычей и волки воят от скручивающей боли в желудках. Голодно. Им мало крови. Снег под костром расплывается, ветки трескаются и шипят, но девушка не перестает поддерживать огонь. Если он погаснет сейчас, в костре, то снова зажечь его в себе уже не получится. Внутри все ломит, тошнит ужасно, а на тыльной стороне руки появилось странное покраснение. Вокруг рычат волки. Отвлекаться больше не получается. Она бы вскрикнула, услышав за спиной рык, да не может — горло совсем плохо. Из кромешной темноты на девушку смотрят два огромных зеленых глаза, светящиеся изнутри злобой и ненавистью. Страшно. Страшно до дрожи в синих пальцах, но не за себя. За свою девочку. За нее она порвет любого, уверенна в этом. — Chan eil freagarrach! — она размахивает палкой и огонь горит громче, чем она может говорить. Мысли путаются окончательно, оставляя явной только одну — защитить ребенка. Во рту вкус железа, перед глазами все плывет. Она вся сгибается в судороге и выплевывает внутренности наружу. Нарыв на руке лопается. Снег окрашивается в бордовый с примесью чего-то белёсого — ее рвет снова и снова, а на шее, под глазом и глубоко внутри созревают все новые и новые нарывы. Пальцы чернеют вместе с первой раной. Сил нет абсолютно. Волки подходят ближе. Потухшая ветка лежит в сугробе и дымится. От запаха только хуже.Истошный детский вопль.
Волчица сомкнула пасть на маленькой ручке, вырывая ее вместе с суставом и проглатывая. Слишком маленькая для того, чтобы жевать. Слишком сочная, чтобы останавливаться. Дочка падает в источник лицом вниз, орет, захлебывается, а его мама ничего сделать не может. Смотрит стеклянными глазами и мешает слезы с кровью. Этот крик теперь в сознании навечно и не существует других звуков. Не существует больше ничего. Даже самой девушки. В ее шею вгрызаются, отрывают куски плоти, но все это не больно. В воздухе пахнет рвотой, кровью, гноем и гниющей плотью. Так пахнет смерть. Смерть, забирающая ребенка самым беспощадным способом. И это гораздо больнее. Волчица перекусывает пухлую ножку, рвет вместе с пеленкой и наслаждается молочным вкусом мяса. Наконец кусает пополам и добирается до сладкого сердца. Спустя две минуты истерзающей боли и душераздирающих криков ребенок замолкает. В этот раз навсегда. Костер тухнет. А у девушки уже даже слезы не текут. В голове сквозящая тишина без единой причины жить или сопротивляться. Перед глазами смех родителей, первый поцелуй с альфой, рождение дочки и новость о беременности. А потом они все вместе кричат, харкают кровью на нее и глаза себе выскребают от боли. Режут запястья или не успевают, ведь Смерть приходит раньше. И, как оказалось, убежать от нее нельзя. «Hate. Murt» Волк наклоняется, раздирает впалый живот, раскусывает матку и забирает третью жизнь. Ест печень, желудок, а остановившееся сердце всё в нарывах. Но он не обращает внимания, делит со своей стаей всё, а затем с безумным рыком и воем его выворачивает. Его рвет кровью, мясом и перемолотыми костями. Только вот кровь в этом всем его собственная. А потом и его братьев, сестер, родителей — все они захлебываются в этом. Не могут контролировать болезнь. Кричат, плачут, Луне печалятся — та лишь взгляд отводит. Они сами виноваты. Смерть и за ними приходит не менее мучительно, наслаждается криками и запахом некроза — ее любимым. — Màthair... bha sinn dè tha thu a ' iarraidh. Bha sinn a ' dèanamh rudeigin ceàrr? — волк хрипит, а голоса у него совсем нет. — Thu cha robh an aon spèis a ' sabaid airson beatha, mo leanabh — Nì mi rud sam bith a thogras tu... leave.. bheatha... — Give it to the girl thu a mharbhadh — Ge bith dè tha thu ag iarraidh, màthair И в ту же минуту перед гниющим заживо волком появился младенец. Кричащий, только что на свет появившийся. И скормила ему смерть часть сердца волчьего, что еще чисто было, а затем подбросило в маленькую деревню на другом краю света и взрослеть оставило, наблюдая, как становится после совершеннолетия во время полной луны волком он, как живет с этим и плачет по ночам без возможности рассказать про себя.И было это лучшим решением Смерти за все времена, потому что столько боли и войн она не могла породить никогда до этого.