Что пропало?

Перкинс думает, что в его случае смерть будет наградой, а не наказанием. В какой момент всё так изменилось? В какой момент его жизнь, спокойная и размеренная, превратилась в самый настоящий Ад на Земле? В какой момент он начал мечтать о том, чтобы умереть? Перкинс не знает. Его прежняя жизнь была не из худших. Уважаемая и хорошо оплачиваемая профессия, милый домик в частном секторе... Перкинс даже успел жениться и заделать ребёнка, пусть жена с дочерью и ушла от него через несколько лет. Впрочем, агент её прекрасно понимал - он днями (а, бывало, и ночами) пропадал на работе, а ребёнку нужно было ещё и отцовское воспитание, так что однажды его женщина просто собрала вещи, объявила, что подаёт на развод и укатила с дочерью и своим новым хахалем (высокий, сильный и темнокожий – полная противоположность Перкинсу) в солнечную Калифорнию. Сейчас Перкинс был даже рад, что давно разведён и ни от дочери, ни от бывшей жены ни слуху, ни духу - они были бы отличными мишенями манипуляции. Хотя, признаться, он иногда скучал по дочери – в последний раз он слышал её голос по телефону много, много лет назад, когда поздравлял её с днём рождения. На следующий год она сменила номер. Его прошлая жизнь была замечательной. Восхитительной. Великолепной, если сравнивать с нынешней. Перкинс с тоской вспоминал даже то время, когда ему было настолько плохо, что, казалось бы, он в мясорубке жизни прокручен, размазан, сломлен. Такое состояние у него было сразу после ухода жены; после проваленного крупного дела – недотянул ведь совсем чуть-чуть; после того, как, работая с Андерсоном, тем самым старым алкашом, тогда ещё молодым и непьющим, над делом по «красному льду» все почести достались ему, а Перкинс остался в тени. По сравнению с тем, что происходило сейчас, это всё было до отвращения незначительным. Всё началось с того, что он просто не явился на работу - день, второй, неделя. Потом вломились в его квартиру, пустую и холодную, без следов драки или проникновения - был в ней Перкинс, а после взял и исчез. Потом начали искать - Перкинс знал, что искали его неохотно. Маркус рассказал. Его никто не любил особо - ни на работе, ни в жизни. Коллеги завидовали и ненавидели за отвратный характер, начальство - за то, что он с лёгкостью мог занять их место через пару-тройку лет. Об этом Перкинс знал и без Маркуса. Ричард Перкинс несколько лет числится пропавшим без вести. Искать его уже никто не собирается. Маркус сказал. — Доброе утро, Шакал. Маркус не любит обращаться к нему по имени - Перкинс уяснил это ещё тогда, когда всё только начиналось. Кличка - напоминание о прошлой жизни, - бьёт по остаткам самолюбия. И как он только узнал о ней? Его грубо хватают за щетинистый подбородок, сдавливают до боли - ещё чуть-чуть и хрустнет вывихнутая челюсть. Два разных глаза на смуглом, недовольном лице смотрят как-то совсем уже безумно. Перкинс отстранённо думает, что не только его психическое состояние ухудшается с каждым днём. Впрочем, это вполне очевидно. Перкинс не знает, чем Маркус занимается в то время, когда его нет рядом, но что-то подсказывало - Маркуса уважают и любят. Мессия от мира андроидов, rA9 - и псих, безумец, позволивший себе похитить его, Ричарда Перкинса, и держать в заточении несколько долгих лет. Перкинс точно знал, что лет - Маркус раза два сообщил ему, что стартовал новый год, а после - прекратил. — Я сказал: "доброе утро, Шакал", — угрожающе ласково и, одновременно с тем, вкрадчиво мурлычет Маркус, сжимает пальцы сильнее. Перкинс подавляет болезненный всхлип. — Доброе утро, Маркус. — Так-то лучше. Пальцы, наконец, разжимаются. Бывший спецагент опускает взгляд в пол. Он не узнаёт свой голос, не узнаёт себя - должно быть, если бы ему всунули сейчас зеркало, Перкинс бы ужаснулся. Он никогда не отличался особо симпатичной внешностью и прекрасно это понимал, а сейчас, должно быть, всё стало ещё хуже – хоть Маркус и заставлял его мыться, волосы на голове ему давно никто не стриг, а о бритве и мечтать было нечего. Они оба понимали, что вместо того, чтобы сбрить щетину, Перкинс вскроет вены. Маркус садится на корточки рядом с ним. Руки Перкинса сцеплены за спиной его собственными наручниками - Маркус много раз обещал, что, если Перкинс не будет его слушаться, он и вовсе их лишится. Перкинс слушался. Хоть и сцепленные за спиной, руки были ему дороги. — Я всё ещё злюсь на тебя за тот вечер, Шакал, — сообщает Маркус, гладит его по худому, острому колену. — За то, что солгал. За то, что хотел уничтожить нас всех - а я ведь знаю, что ты хотел и хочешь. За то, что чуть не убил Норт. Но, знаешь, ты мог бы искупить свою вину. Рука медленно поднимается выше. Перкинс протестующе дёргается, шипит, пытается сопротивляться, за что тут же получает звонкую оплеуху. Голова безвольно мотнулась в сторону, взгляд застыл в одной точке, тело обмякло. Какое же это унижение. Перкинс ненавидит себя. Перкинс ненавидит Маркуса. Перкинс ненавидит всё и всех, Перкинс ждёт смерти больше, чем Рождества в детстве - что на этот раз ему подарит Санта? Обучающую книжку? Лучше бы в яркую хрустящую упаковочную бумагу был завёрнут пистолет. Перкинс честно пытался противиться неизбежному - он выворачивал, драл до крови руки, пытаясь снять наручники; он звал на помощь, срывая голос до невнятного сипа (однажды Маркусу это надоело и после этого Перкинс предпочитал молчать большую часть времени); он бился об стены и позорно, совсем не по-мужски, проявляя слабость, рыдал во весь голос. На помощь никто не пришёл, да и некому было - они вдвоём лишь с Маркусом находились в этом пыльном мирке, вечно полутёмном и неприветливом, наверху большого-пребольшого особняка (Перкинс не видел его снаружи, но, когда Маркус вытаскивал его в ванную, было понятно - дом огромен). Изредка откуда-то снизу звучали голоса, глухие и едва слышные. Раньше Перкинс не услышал бы этот невнятный бубнёж, но сейчас слух у него обострился настолько, что он мог изредка даже различить, кто говорит: мужчина или женщина. Обладателя голоса, конечно, он узнать вот так просто не мог, да и, честно говоря, не хотел. Было понятно, что это кто-то из Маркусовских дружков - Перкинс запомнил только рыжую девчонку, которую чуть не пристрелил, и блонди-домохозяйку. Хотя, он не сомневался, что механических дружков-девиантов у Маркуса гораздо больше, чем двое. В такие дни Маркус затыкал ему рот, а сначала и вовсе вкалывал седативные или насильно запихивал в рот снотворное. Он и кормил Перкинса так же - жёстко зафиксировав челюсть, вталкивая еду в рот грубо, быстро, давая совсем немного времени на то, чтобы прожевать, а после, если что-то проливалось на пол или текло по подбородку - упрекал, называя неряхой. Агент предпочёл бы голодную смерть, но его никто не спрашивал. Двухсотый всегда делал всё быстро, грубо и болезненно. Он говорил, что это то, что Перкинс заслужил. Но Маркус не забывал и о других его потребностях. Перкинс мог бы обойтись и без этого - от осознания того, где, кто и с какой целью его трогают становилось омерзительно-тошно. Маркус его мнения не спрашивал, просто делал то, что хотел. Перкинс был его игрушкой - сломанной, затрёпанной куклой. Хотелось плакать. "Ты не достоин любви, Шакал," — сказал ему однажды Маркус, поглаживая по щеке притворно-ласково, пытаясь заглянуть в пустые, безжизненные глаза, — "но я люблю тебя, видишь? Если бы нет, стал бы я о тебе так заботиться? Отвечай. Ответь мне!" Перкинс в ответ собрался с силами и... плюнул прямо в смуглое лицо напротив. За что и поплатился после. Перкинс прекрасно понимает, что Маркус не любит его. Перкинс прекрасно понимает, что действительно не достоин любви, особенно сейчас, но слова всё равно задевают за живое. Вспомнить только отца - местный патологоанатом в городе, где Перкинс зачем-то появился на свет. Он был необычайно строг, серьёзен и жесток - за любой провал Перкинсу влетало почти так же сильно, как от Маркуса сейчас. Материнской любви бывший агент никогда и не знал - мать, по рассказам отца, сбежала спустя лет пять после появления Перкинса младшего на свет. Помнится, его отец ужасно разозлился и наорал на сына, когда тот спросил о матери, прежде чем успокоиться и рассказать всё кратко и жестоко. "Твоя мать, Ричард," — смотря ему прямо в глаза, изрёк Перкинс старший, — "была той ещё шлюхой.". Он не стеснялся использовать такого рода слова при сыне. Наверное, это тоже повлияло на агента в дальнейшем. В школе Перкинса нередко поколачивали. Если говорить откровенно: практически регулярно с редкими перерывами. Причины были самые разнообразные: от того, кем работал его отец, до того, почему капитан футбольной команды получил за тест "F", а Перкинс - "A+". Причины и вовсе могло не быть: его, бывало, просто зажимали после школы и били. Просто так. Да, признаться, Перкинс был ужасным ботаном в школьное время, подходя по всем стереотипам. Он носил очки (позже - лизны, а затем, уже лет в двадцать семь, подкорректировал зрение лазером), таскался постоянно с толстенными и заумными книжками, смотрел на сверстников хоть и снизу вверх, но через явную призму презрения к "неразумным животным" (он обозвал так однажды одного из своих обидчиков, из-за чего потом загремел в травматологию со сломанным ребром), но, всё же, вряд ли это было весомым поводом для избиений. Перкинс был старостой, тем ещё занудой и просто невыносимой сукой временами - впрочем, как и всю оставшуюся жизнь после школы, если не считать первый пункт. Перкинс и тогда не терпел, сложа руки и помалкивая в тряпочку. Он мстил - мстил искромётно и жестоко, так, чтобы раз и навсегда. Настучать на одноклассницу, которая переспала с преподом за хорошую оценку на экзамене и которая прилюдно унизила Перкинса в столовой - отлично! Подбросить кому-то из своих обидчиков травку в шкафчик и настучать - просто замечательно! Перкинс не любил терпеть. Учителя предпочитали игнорировать как избиения, так и месть. Им, втайне, Перкинс тоже не нравился, но в лицо, естественно, они ему об этом не говорили. — Почему ты всегда сопротивляешься? — спросил с надломом в голосе Маркус, отвлекая Перкинса от невесёлых мыслей. Он очень часто и много думал всё это время, ведь ничего больше и не оставалось делать. — Почему не можешь просто смириться? Почему ты такой упёртый, Шакал? Почему тебе обязательно расстраивать меня раз за разом? — Почитаешь мне? Маркус читал ему иногда - очень редко, когда был в хорошем настроении. В него были загружены тысячи, миллионы книг и, наверное, единственное, что давало хоть какое-то утешение в его невесёлом существовании (жизнью это назвать уже было сложно, так, всего лишь её имитация) - книги. Он никогда не просил первый раньше. Никогда и ни о чём - это было выше его достоинства. Точнее, его остатков. Маркус делал всё сам до этого момента и, Перкинс не сомневался, подобная просьба сработает на ура, дав ему лишнее время на размышления. Маркус внезапно улыбнулся. Черты его лица разгладились, стали мягче, взгляд разноцветных глаз - потеплел. Андроид отстранился, просто присел рядом - Перкинс выдохнул. Всё же, у него вышло отвлечь Маркуса. Пока что. Перкинс прекрасно понимал, что, закончив читать, двухсотый вновь обратит своё внимание на него. Было бы неплохо, если бы у него резко появились дела и он ушёл. Перкинс предпочитал одиночество компании Маркуса. — Конечно, Шакал. Что ты хочешь? — Что-нибудь с хорошим концом. Раньше Перкинсу не нравились книги с хорошим концом. Он всегда считал их банальщиной, несусветной глупостью - ведь не бывает в реальности всё так же светло и хорошо, как описывалось в них. Не бывает так, что жертва влюбляется в насильника. Не бывает так, что преступник отпускает заложницу. Это всё - пустой трёп, глупая романтизация чего-то тёмного, отвратительного, и сейчас Перкинс убеждался в этом как никогда, но... Но сейчас книги, в которых всё кончалось хорошо, давали ему надежду. Призрачную, едва заметную, опарышем где-то в сердце копошащуюся, но - надежду. Маркус начинает читать. Его голос, ровный и спокойный, необычно убаюкивает. Перкинс стал спать ещё хуже, чем раньше - он и до похищения делал это прерывисто, неспокойно, просыпаясь каждые полчаса в холодном поту, а теперь сон и вовсе превратился в практически недоступное удовольствие - было страшно. Да, чёрт возьми, ему, спецагенту ФБР ("бывшему," — ехидно добавило подсознание) было страшно оказаться здесь, в этой тесной комнатушке, изолированным от всего общества, от людей и андроидов - кроме, естественно, Маркуса. Спасать людей из заточения было приятно и приносило чувство спокойствия, облегчения - он, всё же, жизнь чью-то спасал, -, но оказаться в заточении самому с твёрдым осознанием того, что никто и не подумает прийти и выдернуть его из пучины отчаяния было... омерзительно. Ужасно. Кошмарно. Казалось бы, его и кормят, и поят, и читают, и даже ласкать пытаются, большинство из тех, кто было, есть и будет похищенными и мечтать о таком не могут, но Перкинсу была неприятна эта пародия на заботу, эта псевдо-любовь Маркуса к нему, очевидно невзаимная. Перкинс предпочёл бы есть, пить, читать и ласкать себя сам, раз уж с отношениями у него как-то не сложилось, в своей квартире - пустой практически, необжитой. Он практически не бывал дома, днями и ночами пропадая на работе, и единственное, ради чего (кого) он возвращался домой - серая вислоухая по кличке Пегги, которая, несмотря на то, что хозяина практически не было рядом с ней, очень его любила. Должно быть, это было единственное существо, которое не имитировало привязанность. Перкинс трепетно и нежно любил её в ответ. Он даже не сомневался, что (не)люди Маркуса если не убили её сразу же, то выкинули на улицу, оставив умирать. Пегги было жалко - она ни в чём не провинилась, всегда была ужасно ласковой и породистой кошкой. Первое время Перкинс безумно тосковал по любимице, позволяя себе быть таким слабым, каким только может быть маленький, хрупкий человек, но сейчас слёзы высохли, а там, где должна была быть душа осталась лишь чёрная, зияющая пустота, невыносимо ноющая временами. — Не спать, Шакал. На щёку вновь обрушивается обжигающая пощёчина. Перкинс распахивает глаза, уставившись в одну точку, и продолжает слушать. Вряд ли Маркус даст ему заснуть во время чтения, а после... А после вряд ли уже Перкинс сможет заснуть. Вновь накатит липкий, отвратительный страх, вновь его будет колотить дрожь - раз за разом одно и то же, Перкинс, тебе самому не надоело ещё? Видимо, нет. Маркус читает что-то про собаку с печальной судьбой. Перкинс знает эту книгу, он читал её когда-то давно, и помнит - конец хороший, Маркус не обманул. Он слушает вполуха, но, всё же, слушает, думая о своём. Вспоминает своё прошлое, думает о настоящем и мечтает о будущем - светлом, без Маркуса, наручников и заточения. Неважно где, неважно как, неважно с кем - Перкинс готов даже сесть в инвалидную коляску, только бы подальше отсюда, только бы на свободе. Он мечтает о том моменте, когда Маркуса не станет. Перкинс ждёт целого наряда спецназа, Перкинс ждёт копов, которые могли бы скрутить Маркусу руки за спиной, заломав так сильно, что человеку стало бы, вне сомнения, очень-очень больно, Перкинс ждёт хоть кого-то, кто смог бы ему помочь, кто вытащил бы его из этого кошмара наяву. Перкинс хочет верить, что это всё - просто дурной сон вроде тех, что снились ему в детстве. Отец никогда его не утешал, ведь мужчина, пусть даже и маленький, должен быть сильным. Сейчас Перкинсу не хотелось быть сильным. Сейчас ему не хотелось быть. Его сладкие мечты состоят из побега, "смерти" Маркуса и свободы, пахнущей душистой весной (он не был уверен в том, какое сейчас время года, но представлял, что спасут его именно весной - как в кино, хотя спасение в любое время года обрадовало бы агента). Кто он такой, чтобы отказаться от них? Перкинс ждёт и надеется на чудо. Он готов вновь поверить в Санту, в Бога, в Дьявола - в кого угодно, только бы выбраться отсюда. Быть может, и у его сказки будет хороший конец? Перкинс не знает.