redemption.

Небо было охровым, когда привезли Джона. Весь день стоял густой, как кисель, туман, а на закате небо стало чистым и ясным. Заходящее солнце жгло воздух тяжёлым немым молчанием, и Джон вошёл на порог их нового дома. У Эсме было слишком много свободного времени. Достаточно, чтобы купить и обставить их жилище. Что-то изменилось в нём. Да, он похудел, оброс, но что пугало больше — глаза. Прекрасные голубые глаза Джона умерли. Стали бесцветными и глядели в никуда. Эсме ждала, когда пройдёт первый шок. Когда он осознает, что-то тот поезд был взорван, а его самого сняли с петли за несколько секунд до гибели. Но шли месяцы, а Джон всё также сидел целыми днями на диване и смотрел на одну точку. Двадцать часов подряд. Пока не уснёт от усталости. Джон убил тысячу человек. Но именно эти шесть невинных, убитых зазря, будут вечной болью и карой. А помилование станет его личным адом. Он перестал есть, перестал реагировать на детей, а потом и на её голос. Эсме перепробовала всё на свете, водила в дом священников, врачей и цыганских ведьм, но Джон всё больше становился похож на каменную статую. Безликую. Неживую. Только когда Линда бегала вокруг него с Библией, уголки его губ еле заметно приподнимались в усмешке — лишь по этой причине Эсме продолжала звать в дом поехавшую квакершу. Ночи стали кошмарными. Если весь день она держалась ради детей, то по ночам тихо плакала, уткнувшись в подушку. Их новую кровать ещё ни дня не делили два человека... Эсме была готова на всё. Она сидела часами перед Джоном, пытаясь поймать его взгляд, целовала в губы и даже пыталась раздеть, била по всем частям тела, но безжизненная фигура продолжала угрюмо молчать. Морально он умер давно, и теперь Эсме приходилось наблюдать его физическую смерть. Надежда умирает последней, да? Шумно всхлипнув, Эсме сжала в руках подушку и беззвучно зарыдала. Она не выдержит ещё один день. Ещё один день ада для её мужа и для неё самой. — Я готова на всё, чтобы оказаться на его месте, — прошептала она. — Чтобы забрать его боль. Первые лучи пробились сквозь плотные шторы. Шесть утра. Рассвет. Завернувшись одеяло, она легла поперёк кровати, головой к окну и закрыла глаза, тяжело дыша. Скоро она встанет готовить завтрак, разбудит детей и в очередной раз поставит тарелку перед Джоном, но она так и останется нетронутой. Где взять силы? — Эсме. Она вздрогнула и села на кровати, пытаясь отогнать наваждение. Ей уже стали чудиться голоса. — Эсме, можно взять твою лошадь? Её сердце разбилось на мелкие осколки, но она была счастлива. Закрыв рот рукой, чтобы не зарыдать, она кивнула, чувствуя, как сжимается всё внутри, а дышать становится тяжелее. Хотелось обнять его, повиснуть на нём, зацеловать всего, но... страх спугнуть, страх всё испортить. Джон не мог отойти в один момент, это долгий процесс, и начнётся он с меньшего. С того, что он возьмёт её лошадь и поедет — неважно куда, просто вдаль. Чтобы искупить грехи.