Touch my world with your fingertips

Было что-то знакомое в фигуре, расхаживающей по лужайке в Сент-Джеймс парке. Чёрный пиджак, изящно струящийся по плечам мужчины, мог бы с таким же успехом быть пальто; осанка, ровная и угрожающая, словно говорящая отвали и пошёл прочь, но ему как будто не доставало уверенности правильно сказать это. Волосы, рыжие, без сомнения, немедленно зажигали внутри мысли нет, нет, неправильно и они должны быть мягкими и коричневыми, я знаю. И очки, круглые и большие, претенциозные. «Что с очками, идиот?» — думает Донна, не понимая, почему не может отвести взгляд от мужчины. Это даже не ее тип, ради всего святого, такой нескладный, тощий, как спичечный человечек. Но что-то в нем есть. Что-то странное и знакомое, и совсем неправильное, и Донна просто смотрит. Пристально. Она следует за ним, покидая тёплое местечко под солнцем, сосредоточенная на том, что, похоже, тазобедренный сустав абсолютно не на месте. Она видит, как он медленно подходит к скамейке, занятой другим человеком, одетым в кремовые тона и шотландку, который полностью поглощён книгой на его коленях. Ее брови поднимаются вверх, когда она видит, как худощавый падает на скамейку и откидывается на спинку, как подросток-бунтарь — которым он не является — прокричав «ангел» достаточно громко, чтобы даже Донна услышала. Другой мужчина — действительно похожий на ангела, так что она теперь думает об этом — захлопывает книгу с видимой досадой и бормочет что-то в ответ. Не похоже было, что он хочет гнаться за непрошеным гостем, хотя... наоборот, на самом деле. Когда тело худощавого расползлось по скамейке как желейный осьминог, пролежавший на солнце слишком много времени, и потянулось, чтобы поместить руку за спину мужчины-ангела в классическом, слащавом жесте, все лицо того засветилось таким чистым наслаждением, что на секунду Донна подумала, что оно выжжет ей глаза. Оно не выжигает. Но Донна никогда, ни разу не видела столько любви, исходящей из одного движения. И это ошеломляло. Она в этом неплохо разбиралась — она смотрела все мыльные оперы, что шли по кабельному. Ещё это заставляет ее отвлечься от странной пары, перетекая в нечто другое — ещё один светловолосый человек, которого она должно быть встречала очень давно. Девушка, которая плачет на пляже, окружённая высокими, грозными скалами и пронизывающим ветром. Но в ее глазах была не любовь, которой можно было заставить ледники таять или двигать планеты. Это было страдание. Отчаяние, которое глубже океана у ее ног и темнее сердца мужчины, которого она умоляла остаться. Донна не знает, откуда взялся этот образ — она никогда не связывалась с светловолосыми создателями проблем, потому что, очевидно, именно им девушка и была. Или даже лучше — с их парнями мечты со звёзд. Что за глупая идея, ну правда! Видение исчезает, и Донна неплохо убеждает себя в том, что это был лишь кусочек из какого-то фильма, который она видела много лет назад и даже не помнит. Она занята этим чувством близости, она... Ох. Если верить ее матери, Донна никогда не была гениальным ребёнком, но она уверена, что достаточно сообразительна, чтобы заметить ее друзей на лавочке, которые теперь щеголяют двумя бумажными стаканами с кофе, довольно болтая и бросая друг на друга взгляды, как парочка притворно робких школьниц. Ладно, по крайней мере, человек-ангел точно. Но Донна бы поставила круглую сумму, что из-под его глупых очков худощавый делает точно также. Однако суть в том, что поблизости нет ни одной стойки с кофе, во всяком случае, достаточно близко, чтобы она не заметила отсутствия. И она знает. Потому что она проверила. Как раз перед тем, как расположилась со своим лежаком в том солнечном местечке. Она также уверена, что худощавый не нёс с собой кофе, когда пришёл, прыгая как газель, ну нет. Странно. Но также... Не должна она была уже привыкнуть к странному? Не должна она... Донна почти чувствует, как ее сознание перевернулось, когда она моргает, а человек-ангел уже держит в руках пакет с булочными изделиями, она чувствует их запах через лужайку, и их не было секунду назад. И она помнит. Немного. Отдаленный гул машин. Темно-синяя будка, и Я буду здесь всегда, и... огромные штуки из паутины? И запах ничего, кроме пепла, и вкус горьких слёз в темноте. Предупреждение, восхищение, захватывающее чувство бега в других мирах, далеко-далеко отсюда. Лица без ртов и волос, пустыни из алмазов и ядовитый воздух. Бесконечные небеса, ужасы, жуткие кошмары, у которых есть все, кроме любви. Года, которых никогда не было. Механические голоса, их обладатели, беспомощно вращающиеся и кричащие о помощи, ее собственные руки, играющие на инопланетных устройствах, как на пианино. И мучительная боль. Утопая в воспоминаниях, которые, точно ее, но в то же время нет, Донна уже не знает, где она. Тепло солнца чувствуется больше как сгорающая сверхновая и откуда она вообще знает это? Она моргает и моргает, тщетно пытаясь вытряхнуть из головы это открытие, но мир вокруг лишь становится громче и ярче, громче и ярче, он вращается быстрее, и быстрее, и быстрее; она застряла в водовороте вещей, которых не было... И тишина. На одно короткое мгновение чистой ясности Донна видит все. Что было... ...и есть и Б У Д Е Т . . . . Реальность возвращается на место с щелчком пальцев, когда Донна снова моргает. Единственное, что остаётся на скамейке — одинокое чёрное перо и забытый мобильный телефон. Она не замечает мокрый след на своей щеке и глубокий голос, шепчущий где-то в подсознании: А потом ты забыла.