Эйнсли сидела на диване и тупо смотрела перед собой. Её лицо, испещрённое каплями спёкшейся крови, не отражало ни единой эмоции. «Истощение» - автоматически зафиксировал Малкольм и приблизился к сестре.
- Эйнсли, дорогая, ты меня слышишь?
Девочка Девушка словно механически повернула голову – на Малкольма смотрел всё тот же невидящий взгляд.
- Нужно принять душ и отоспаться. Я отнесу тебя в ванную, ладно?
Кровь въелась в кожу сестры словно в белую ткань. Порой Малкольму казалось, что он сотрёт весь эпидермис, пока уберёт злосчастные пятна со щеки. Эйнсли в его руках была такая же безвольная, как и раньше. Пока оттирал лицо и снимал окровавленную одежду, набралась ванная. Он добавил в воду какой-то из маминых ароматизаторов, пахнувший еловым лесом. «Для успокоения нервов» - подумалось в тот момент. Об абсурдности мысли размышлять не было времени. Пока мышцы сестры, до этого кое-как державшие её в горизонтальном положении, окончательно расслаблялись, Брайт побежал в комнату матери. Впервые он был рад факту её пристрастия к таблеткам. Горько ухмыльнувшись, Малкольм взял пилюлю, налил стакан воды и схватил висевший на спинке стула халат.
- Эйнс, милая, слышишь меня? Смотри, это надо проглотить. Вот, запивай. Умница, дорогая. Сейчас станет совсем легко, и ты крепко заснёшь, а утром я вернусь и мы поговорим, ладно?
Мокрые руки поднялись из воды, впились в одежду Малкольма. Брайт лишь положил свои руки поверх сжатых в кулаки ладошек Эйнсли, вновь заглянул ей в глаза и мягко, словно баюкая, прошептал:
- Не беспокойся. Тебя ждёт тихая ночь и крепкий сон. Я обо всём позабочусь.
Вытерев сестру насухо, он бросил полотенце к кучке окровавленных вещей. Накинул на Эйнсли халат и отнёс в комнату Джесски.
- Помнишь, когда мама уезжала, ты всегда ложилась в её комнате. Говорила, что тут монстры не доберутся до тебя? – девушка уже крепко спала барбитуратовым сном. Малкольм наклонился и поцеловал её в лоб: - Обещаю, ни одно чудовище более к тебе не приблизится.
Малкольм наслаждался работой: проникать в чужой разум, ловить и сажать таких, как Эндикотт (он никому не признался бы, но мысль о том, как некогда короли жизни гниют в тюрьме, доставляла ему особое удовольствие), вытаскивать из мрака тех, кому ещё можно помочь, возвращать их хотя бы к относительно нормальной жизни. В то же время Брайт понимал неизбежность «работников подпольной сферы»: чистильщиков, киллеров и тем подобных. Пока существует спрос, будет и предложение. Сейчас, набирая, казалось бы, давно позабытый номер, он более, чем обычно, осознавал: спрос никогда не исчезнет.
- Дормунт, здравствуйте, это Брайт. Помните, вы как-то говорили, что при необходимости я смогу к вам обратиться?
- Мистер Брайт! Хотел бы сказать, что рад вас слышать, но навряд ли повод для звонка ко мне сколько-нибудь приятный. Говорите адрес.
Пока в зале производилась «генеральная уборка», Малкольм совершил онлайн-заказ идентичного ныне расщепляющемуся в ванной вместе с одеждой сестры ковра и дивана, который заканчивали разбирать, чтобы вывести за город люди Дормунта. Заказы совершались на подставного человека – тоже задолжавшего ему услугу мужчину, десять лет назад – юношу, по глупости угнавшего машину друга отца - не последнего человека в городе. Когда с «обновлением интерьера» было покончено (славьтесь, круглосуточные магазины!), в окне забрезжил рассвет.
- Куда вести тело, мистер Брайт? – спросил Дормунт, указывая на чёрный пакет в углу комнаты
- Просто положите его ко мне в машину и поделитесь тремя парами перчаток и галлоном кислоты. Я сам разберусь.
«Чем меньше человек знает о месте, где ты спрятал артефакт – тем сложнее его найти. – Но как я могу спрятать что-то от тебя, папа! Ты живёшь тут дольше меня, знаешь каждый уголок! – Согласен, мальчик мой. Подрасти немного, и я научу тебя утаивать вещи так, что их больше никто и никогда не найдёт».
Воспоминание пронзило кинжальной болью сердце. Но у Малкольма не было времени на раздумья. Он прикусил щеку до крови, отгоняя видения прошлого, и сел в автомобиль.
Это было неправильно: тащить мешок с телом по сырой земле где-то километр, слушая при этом любимые песни Боуи. Это было не здорово. Но было ли в их семье хоть что-то нормальное? «Нет» - твёрдо сказал голос отца в голове, - «Но какой толк в нормальности? И смог бы “нормальный” спасти свою сестру, как делаешь это ты сейчас?» - «Нормальный бы не допустил такой ситуации!» - «По-твоему, Эндикотт не тронул бы вас, будь вы не Уитли?».
Тронул бы, уничтожил бы, не играя в кошки-мышки. И продолжил бы строить свою империю на крови и костях. Отец прав.
Или это были не мысли доктора Уитли? Может, это он, Малкольм, так считает?
(недуматьнедуматьнедумать, переключиться, I can’t live without you…).
По пустой трассе неспешно шла коренастая фигура. В руке, облачённой в перчатку – большая чёрная сумка, за спиной – мешок, в ушах – наушники. Губы человека слегка подрагивали – он подпевал любимой песне.
Вернувшись домой, Малкольм принял душ и пришёл проведать сестру. Эйнсли всё так же крепко спала на кровати мамы. Брайт лёг рядом и долго смотрел на её умиротворённое лицо, пока сон не окутал его измученный ночными происшествиями разум.
Он проспал восемь часов подряд. Ни приливов адреналина, вызывавших ощущение падения и заставлявших вскочить, ни кошмаров, ни даже сновидений… Его первый крепкий сон за двадцать лет.
***
Эйнсли решилась на переезд через три месяца после произошедшего. До этого Малкольм проводил с сестрой максимальное количество времени. Брайт занимался с ней когнитивно-поведенческими упражнениями, водил в театры, кино, переступил через себя и посещал все званые вечера, на которые их приглашали, даже подкидывал идеи для репортажей и сливал информацию вопреки всем угрозам отстранить его от дел со стороны Гила. Он был лучшим братом, каким только мог. И наградой ему являлось с каждым днём светлеющее лицо Эйнс.
Провожая сестру и мать в аэропорту, Брайт был спокоен. Перед ним больше не сидела сломанная девочка. Его сестра вернулась к прежнему состоянию – сильной, уверенной в себе женщины. Перед самым расставанием Эйнсли крепко обняла брата и тихо, но твёрдо прошептала:
- Последуй примеру младшей сестрёнки и уезжай прочь из этого города. Подальше от отца и всего, что с ним связано – порви эту нить.
- Я пытался, Эйнс…
- Нет! Твоя работа, твои воспоминания, которые ты холишь и лелеешь, даже твой психотерапевт, которого ты не менял с того момента, как пытался справиться с потерей папы, – это всё привязывает тебя куда больше фамилии. Откажись от прошлого и будь счастлив!
Ещё сильнее сжав Малкольма в объятиях, Эйнсли резко отпустила его, развернулась и зашагала прочь.
Брайт ещё долго смотрел ей и матери вслед.
***
Малкольм не был у отца с тех самых пор, как Эйнсли заколола Эндикотта. У него банально не хватало времени на общение с главой семейства. За это время доктору Уитли вернули его комфортабельные апартаменты и даже старого доброго Дэвида, который уж точно не собирался сомкнуть пальцы на его шее.
- Мальчик мой, как долго я ждал! Присаживайся, дорогой!
С этими словами что-то внутри Малкольма сломалось. Будто дамбу, что сдерживала все эмоции, чувства, ощущения и страхи – дамбу под названием «ты должен быть сильным» - прорвало. Брайт медленно сполз по стене на пол, закрыл лицо руками и заплакал.
- Малкольм, сын, я не могу к тебе подойти, меня держат совсем не эфемерные цепи. Ну же, иди сюда. – Хирург тепло улыбался и протягивал руки.
Не помня себя, Брайт поднялся с пола и поплёлся к отцу. Шаг, другой, третий – и он пересёк черту, буквально падая в руки
папы:
- Я так устал! Думал, не выдержу...
- Знаю, мальчик мой, знаю, - увещевал док своим самым нежным голосом, гладя сына по голове и глазами умоляя Дэвида дать им хотя бы минуту запрещённой близости: - Но теперь я рядом, и мы со всем справимся – вместе…
Хирург внутри Мартина ликовал. Его блудный сын, наконец, по-настоящему вернулся.
