Запах юности

Джимми Карну Критсанапану скоро сорок пять. Его ровный пульс уже ничего не будоражит. Сердце больше не волнуется резвыми стуками яркой молодости. Глаза еле-еле блестят. Руки не свисают по-мальчишески нелепо вниз, теперь им присущи простые свободные жесты. Губы говорят маленькие чёткие слова, коротко и по делу. Иногда Джимми кажется, словно он сам не помнит себя прежним. Поток событий обернул его в целеустремлённого, сильного человека со стальной выдержкой. В смелого борца за свою судьбу и активно заботящегося о судьбах близких. Он не утратил своей естественной искренности, но стал более сдержанным и рассудительным. Он сточил себя временем и усилиями, словно карандаш, отсеяв лишнюю стружку. Став неудобнее в использовании, но острее. Мир как будто неподвижный вокруг его силуэта. Даже сны Джимми не такие частые и насыщенные, как раньше. Зрелость превратила их в монохромные фотографии с невнятным наполнением. Бессмысленнее, чем когда-либо. Более короткие, чем та реклама, в которой он когда-то снимался. Скучные, пресные, обыденные. Но он привык к себе нынешнему. Того двадцатилетнего Джимми, что был, не вернуть. Смотря на себя с высоты прожитых лет и внушённой годами мудрости, он понимает, какой долгий путь предстоял ему тогда и каким молниеносным он ощущается сегодня. Он, как и все люди, просто не умеет чувствовать пройденное, вышаганное, выстраданное время здраво и бесслёзно. Былое для него — круговорот событий, в которых кружится тленная вечность. Калейдоскоп зацикленных воспоминаний рваного серого прошлого. Оглядываться на забытое — будто туманное бессолнечное небо разрывать тонкими движениями чайки. Небо не имеющее ни края, ни конца. Но чайки — птицы свободные. Их полёт нежный, хоть и жалостливый, как тоска о потерянном когда-то времени. Джимми ведь тоже свободный. Прошло уже более двух десятков лет с тех пор, как он бросил актёрскую деятельность. Что-то внутри будто подсказало ему, что игра в кино — не дело всей его жизни, и он ушёл в большой бизнес, на поиски счастья. Сменив несколько профессий и коллективов, он в конце концов понял, что конкретно ему нужно. Компания Джимми на данный момент входит в список ста самых успешных компаний Таиланда, занимая далеко не самое последнее место. Но Джимми радует не это. Он счастлив потому, что спустя столько времени наконец смог перевезти пожилых мать и отца в Бангкок, поближе к сыновьям. Во многом благодаря беспокойству за родителей и их обеспеченную светлую старость, Джимми начал заниматься финансами и стал тем, кем является сейчас. Его рабочий кабинет — большой и просторный, словно та жизнь, которую он для себя открыл. Громадные окна, через которые мужчина взирает на оживлённую городскую улицу. Внушительные стол и шкафы, под стать громоздкому размеру комнаты. Дорогая плазма и чёрное кожаное кресло, в котором не тонет только рослый Джимми. Тягучий лавандовый аромат освежителя воздуха, что словно покой и порядок, полюбившиеся за долгие годы труда. Спокойствие только время от времени нарушает молодой помощник Джимми, Ган. Он только-только выпустился из университета, и ему несказанно посчастливилось проходить практику именно в этой компании. Ган робкий, но в то же время будто бы совсем невозмутимый. Стучит лакированными туфлями, выкладывая папки с документами в шкаф, мучается с закрытыми жалюзи и тем самым привлекает лишнее внимание, грохочет ложкой в чашке во время обеденного перерыва. Даже по клавишам рабочего ноутбука клацает громче обычного человека. Более поспешно, наверное. Джимми любит тишину, и лишние звуки часто мешают. Он дёргается даже слыша рингтон собственного телефона. Но Ган юный совсем, и Джимми прощает ему многое. Даже улыбается иногда его нерасторопности и детским повадкам. Словно он кого-то ему напоминает. Словно Джимми не на кого опрокинуть таящееся в сердце беспокойство. Странно, ведь он уже давно обзавёлся своей собственной семьёй. У него есть любящая жена и две маленькие озорные дочки. Джимми целует этих людей, когда возвращается с работы. Джимми всегда изо всех сил старается их радовать. Джимми знает, что в них его счастье. В их уютном доме, словно пряничном, выгравированном на страницах наивных сказок, всегда пряно пахнет ванилью и детской присыпкой. Рай, точно нарисованный. Написанные ангельские улыбки детей и медовый взгляд супруги. То, что Джимми вырисовывал и раскрашивал самостоятельно. Сам начертил своё благополучие. Это радует глаз, но не естество. Будто его мечта не соответствует реальности. Будто мечта искривлена, а реальность обезображена. Будто в жизни чего-то не хватает. Если бы у него спросили, была ли в его жизни любовь, то он, наверное, отшутился бы о своей вечной и крышесносной любви к непопулярной тайской музыке, или, на худой конец, когда уж совсем не в настроении, сказал бы что-нибудь о своей прекрасной жене. Ган, как всегда не во время, включает телевизор, сразу же начиная торопливо переключать каналы. Шум резко ударяет по ушам Джимми, но вскоре его сознание оковывает знакомый, некогда звонкий, а сейчас уже менее рьяный, голос. Голос бывшего коллеги и друга. Томми почти пятьдесят, а он всё такой же. Без умолку болтает в эфире какого-то телешоу и тихо ласково смеётся, грея на коленях гитару. Если бы у него спросили, была ли в его жизни такая любовь, от которой дыхание перехватывало и в лёгких не хватало воздуха, от которой чувства стояли комом в горле и сводило ноги, от которой хотелось улыбаться до ушей и молчаливо рыдать, когда царапины на внутренней стороне ладони, а на сердце шрамы, он бы не нашёлся, что ответить. Только хмыкнул бы как-то разочарованно и немного грустно, что ли, и пожал бы плечами, мол, не знаю, мне не до этого, чего голову забивать. Но есть одна история. Как жаль, что Джимми не помнит, когда это началось. Ведь если бы он знал, то выскоблил бы своё сердце в попытке эту дату на нём высечь. Их с самого начала ощутимо тянуло друг к другу. Они были похожи, и поэтому близки. Но этого всё равно не хватало. Они всё ещё были разными людьми. Джимми всегда старался стать ближе, сохранить то тепло, что между ними. Но видя, как сложно даётся Томми их взаимодействие, боялся лишний раз обнять его. Он окончательно осознал неизбежность трагичного исхода их совместной судьбы тогда, когда они снимали последнюю сцену их первого совместного проекта. Та самая ночь. Персонажи, которых они играли, собирались поддаться молодости, что бурлит в крови, и всецело отдаться друг другу. Зон и Сайфа могли это сделать, а Томми и Джимми — нет. Томми скользнул кончиками пальцев возле мочки уха Джимми — и почти прикоснулся. Прошёлся по шее так, будто собирается зарыться в его мягкие волосы, — и не пошел дальше. Хотел прижаться ладонью к скуле — но отпустил. Джимми понял, что Томми просто-напросто боится приблизиться к нему слишком близко. После съёмки злополучной сцены они сидели в той же обстановке только вдвоём, обдуваемые приветливым тайским ветром, и нервно молчали. Джимми мог бы забыть запах цветущего дерева магнолии, что росла за окном. Забыть голубоватое свечение той комнаты. Но натянутую, откровенно изнурённую улыбку Томми и его сожалеющий взгляд ни к месту он не забудет никогда. Джимми, будто принимая своё собственное поражение, лишь устало улыбнулся ему в ответ. Сколько бы они ни работали вместе позже, у Джимми всегда перед глазами стоял тот горький, как полынь, образ. И тогда, когда они умиротворенно сидели, согревая окаменелой безмятежностью плечи друг друга. И тогда, когда казалось, будто они уподобляются счастливым влюблённым, что улыбаются, обнаружив на своих дрожащих запястьях родные тёплые руки. И тогда, когда он в самом деле ощутил невесомое прикосновение к запястью. Щекочущее воплощение вяжущего во рту греха. Джимми мечтал прогнать наваждение. Джимми думал о том, чтобы отстраниться. Джимми видел только неуклюжего парня, на пять лет его старше, с которым у них ничего не выйдет. Иногда ему в самом деле казалось, что Томми сам хочет стать ближе к нему. Но Джимми старался не позволять себе так думать. Он запутался и не знал, что делать. Он больше не мог смотреть на Томми так, как смотрел раньше. Он хотел пообещать ему всё, что угодно, только бы тому правда были нужны его обещания. Его разрывали желания: сказать Томми всё, как есть, без утайки, или, послав свои неукротимые чувства к чёрту, помочь им пойти на спад. Он всё ещё думал о том, как хотел бы стать для Томми хоть кем-то. Хорошим возлюбленным — а другом ещё лучшим. Хотел бы целовать его по утрам и спрашивать, что ему снилось. Разделять его улыбки и глубоко смотреть в глаза. Слушать музыку его сердца и верно согревать постель. Быть рядом, понимать его. Быть крепким плечом, что защитит. Быть тем, кто знает его настоящего. Но тот взгляд, полный неуверенности, страха и бьющего через край сожаления, не давал Джимми покоя. Он спасовал буквально за шаг до мечты, той мечты, что дарила ему кружащая голову юность. Его слабость растаяла в тоскливой тревоге, как щепотка соли растворяется в воде. Как золотисто-медное закатное зарево рассыпается в шёлковой дымке ночи. Эта любовь была каплей в море и без следа исчезла. Ведь так? Джимми слышит приглушённый смех Томми в телевизоре, краем глаза поглядывает на рамку с фотографией, что стоит на офисном столе. На фото изображена вся его большая семья. Джимми доволен тем, что у него есть, он никогда не сожалеет о прошлом. Но иногда задумывается о том, кем мог бы стать, если бы позволил себе задержать взгляд на лице Томми подольше. Если бы наплевал на то, что дыхание перехватывает и в лёгких не хватает воздуха, на то, что чувства стоят комом в горле и сводит ноги, на улыбку до ушей и молчаливые рыдания, на едва заметные полумесяцы на внутренней стороне ладони и шрамы, что исполосовали его огромное сердце. Если бы пересилил себя. Он понимает, что любой из тех путей, которые он мог выбрать, был бы сложным. Если бы у него спросили, любил ли он по-настоящему... Да кто спросит. Если он и любил когда-то настолько, то сейчас это уже не душит его. Теперь это дарит только свободу. Натянутый голос Томми, из телевизора, в сопровождении гитары на полустоне забрался ему под рёбра. Джимми не смог заставить себя смотреть дальше, поэтому отвернулся от большого экрана и откровенно скучающего выражения лица Гана. Он подошёл к окну и увидел в нём отражение своих чёрно-белых слёз. Будто не веря себе самому, мужчина часто заморгал, хлопая редкими ресницами, чтобы прогнать непрошеную влагу в уголках глаз. Джимми посмотрел вниз, замечая пролетающую птицу, так похожую на чайку, и цветущие бангкокские деревья. Вспомнил бледно-розовое дерево магнолии и словно ощутил носом знакомый запах, что на мгновенье заполнил безжалостную пустоту внутри. Запах ушедших дней. Запах с выбранной дороги, оборачиваясь на которой, понимаешь, что назад уже не вернёшься. Запах юности.