Притворимся

      Гретта шла пружинными шагами и старалась быть совсем не подозрительной, хотя сама воровато оглядывалась по сторонам. Она посильнее куталась в легкую куртку, будто ей холодно, будто она мерзлячка.       Ветер уже безжалостно срывал желтые листья с деревьев, делая город еще более унылым. Дома серые, улицы узкие, а в этом районе вообще все ветхое. Хоть не дыши здесь, а то посыплется еще что-нибудь…       Гретта ступила на порог двухэтажного старого дома и, быстро поднявшись на второй этаж, выудила ключик из-за косяка и нервно открывала замок двери. Зачем они поставили замок, она и сама не понимала, ведь красть у них было нечего. Разве что саму Гретту, как иногда шутил Пауль.       Она быстро шагнула внутрь и вздохнула, прислушиваясь к тишине в квартире. Главное, что это не та пугающая и подозрительная тишина, которая буквально «кричала» о неприятностях.       — Пауль?       Ответа не последовало. Значит, еще на работе, решила она. Гретта стянула башмаки, все придерживая куртку, и прошла дальше. Она еще раз огляделась, заглянула в кухню, в подобие ванной и присела на полу в комнате, которая играла роль и гостиной, и спальни, и столовой. Они не жаловались, им хватало этих небольших размеров. Все же их лишь двое, мебели у них не так уж и много.       Гретта перестала сжимать куртку на себе и аккуратно отодвинула ее, слыша жалобный писк. Боялась, что они будут пищать на всю улицу, и на нее точно косо посмотрят. Она стянула с себя куртку, и теперь по ее коленкам ползало три унылых котенка. То ли настолько грязные, то ли и правда, у них такая шерстка, но они были черненькие с коричневыми вкраплениями.       — Теперь вы… дома. Наверное. Думаю, что да. Гретта чуть улыбнулась и приласкала котят, а те, мокрые, еще в страхе жались к ней.       — Вас бы отмыть, высушить, покормить… Пауль должен быть вам рад.       Она возилась с ними на полу еще минут пятнадцать и услышала открывающуюся дверь. И тяжелый вздох. Гретта погладила одного котенка по загривку и поднялась, убегая на кухню варить Паулю кофе. На самом деле эту жижу назвать «кофе» было сложно, но ничего другого они не имели. Она была отвратительного коричневого цвета, странно пахла, а вкус чем-то напоминал резину. Не знали, почему ассоциировали именно с резиной, хоть и никогда не пробовали ее. И не собирались.       Гретта потом быстро выбежала встречать мужчину. Пауль измученно улыбнулся ей и поправил на себе потрепанный пиджачок, под которым было жилистое тело. Разувшись, он по обыкновению поцеловал Гретту в висок.       — Как ты себя чувствуешь? — тихо поинтересовался он.       — Уже бегаю. Пауль закатил глаза. Конечно, бегала уж. Недавно сил никаких не было, а тут это.       — А как твой кашель? Температура была?       — Уже лучше. Ну, а температура была ночью, ты сам знаешь. И с утра.       Пауль кивнул. Лечить ее бронхит было ужасно тяжело в таких условиях и с их небольшими возможностями. Это длилось не меньше двух недель точно, и он часто отпрашивался с работы, чтобы следить за ее состоянием и помогать по возможности. Благо, ему удавалось с кем-то меняться сменами, а где-то делать вид, что уходил на «вызов». Не мог оставлять ее дома одну с высокой температурой и прочими «прелестями» бронхита, а сам в это время лечить чужих ему людей.       Пауль был врачом при небольшой поликлинике и делал то, на что только хватало его знаний и возможностей здания. Если требовалась какая-то большая помощь, то отправляли в главный корпус, около часа пешком по шоссе.       Гретта упорхнула на кухню проверять кофе, а Пауль миновал «прихожую», проходя в главную комнату. И он замер, уставившись на три черных комочка, что возились на полу.       — Гретта? — и она выглянула с кухни. — Что это?       — Котята… — просто отозвалась она.       — Я вижу. Что они делают здесь? Гретта замялась и подскочила к нему, хватаясь за ворот его пиджака.       — Пауль, они тонули! Их бросили в пакете в пруд! — ее голос срывался. — Я шла в главный корпус за больничным листом и увидела!       — Да что мы будем делать с ними?..       — Я… я не знаю.       Гретта растерянно опустила взгляд и уткнулась лбом в его грудь. Пауль вздохнул, поглаживая ее по плечам. На самом деле ему самому стало жаль котят.       — Их надо вернуть, Гретта. Она подняла на него свои серые глаза. В их обществе не было принято относиться к животным… человечно. Их принимали за вещь, предмет обихода, с которым можно делать что угодно. Если он, конечно, принадлежал тебе. Поэтому их без зазрений совести могли ударить, бросить и далее… Это ведь вещь. И, наоборот, человечное отношение к животным вызывало всеобщую подозрительность.       В какой-то момент и их семья считала также, но спустя несколько недель в доме в Гретте что-то изменилось. Как и в Пауле, который постоянно отлучался от работы по уходу за ней.       Сама Гретта работала в одном министерстве «общей» секретаршей. То есть весь день ходила по зданию, выполняла поручения каждого, разносила документы. Это было утомительно, особенно частое общение с людьми. Каждый будний день она, как и все работники, ровно в десять утра шла в общий зал, где зачитывался главный посыл их работы. Посыл их министерства, города и всей страны. Зачитывали главные правила и постулаты, что каждый мог рассказать хоть во сне. Казалось, первым делом маленькие дети учили именно это вместо забавных стишков.       В четыре вечера на работе они обычно слушали последние новости о том, что было за пределами их страны. И Гретте казалось, что они никогда не менялись, кроме формулировок. Голод, ненависть, войны. В общем, все ужасно, а у нас… все хорошо?       Несмотря же на загруженность Пауля на работе, то у него существовал примерно похожий порядок на рабочем месте.       — Вернуть? Обратно в пруд? Ты спятил!       Она хлопнула его ладонью по груди, что у него упала на лоб каштановая кудрявая прядь. Пауль мгновенно шикнул на нее. Эти слова явно всех насторожат. Стены отвратительно тонкие, а соседи — доносчики. Да и не только соседи. Все вокруг. Никому нельзя было доверять, кроме члена своей семьи. И то, не полностью…       — Тише. Я ведь не говорил в пруд, Гретта. Просто… не должны их видеть у нас. Мы ведь даже не объясним это, как починят телекран.       В каждой, даже самой худенькой квартире стоял телекран. Он охватывал главную комнату в доме и записывал все разговоры. Иногда даже записывал не только разговоры…       Телекран имел и другую особенность. Например, он сам включался каждый день в шесть утра, и все граждане должны были подняться в этот час. Звучал гимн страны. Включался и по другим причинам. Новости, повторение постулатов… Но сам выключить ты его не мог.       По странному стечению обстоятельств телекран перестал работать от попавшей в кабель воды еще две недели назад. И мастер все еще «шел» к ним. Это настораживало.       — Я не хочу им ничего объяснять. Я просто хочу оставить котят. Они ведь… живые.       Гретта будто открыла глаза. И Пауль тоже. Формально. С неработающим телекраном они не выполняли то, что делали обычно, что он приказывал им, не слушали этого бесконечного бормотания. Даже не помнили, что следовало делать, ведь зачем запоминать, если телекран включится сам?       — Я… понимаю. Но давай оставим одного, ладно? Всего одного. А двоих… двоих давай отдадим старушке с первого? — искал решения Пауль. Гретта вздохнула, слабо кивнула и обняла его.       — Подожди… ты сказала, что по дороге в главный корпус? То есть ты достала котят и вернулась?       — Ну… — неуверенно начала она. — Да.       — Гретта, почему? Вдруг это видел кто-нибудь? Ты понимаешь, насколько это подозрительно?..       — Я не хочу больше думать, подозрительно что-то или нет, я устала. Я просто хочу жить… нормально жить.       — Но…       — Пауль, не притворяйся! Ты прекрасно понимаешь, о чем я, не только у меня открылись глаза.       Гретта выпуталась из объятий и уселась на табурет, сжимая край черной юбки. Из светлой косы выбилось несколько прядей. Пауль аккуратно подошел к ней и присел, погладив ее колени.       — Нам лгут, нам постоянно лгут. Не понимаю, как мы могли думать, что живем хорошо. Нам застилали глаза, нас муштровали, чтобы мы были послушными, ты это понимаешь. И понимал раньше, еще до меня.       — Да. Я притворяюсь послушным гражданином. И ты теперь тоже. Так нужно.       — Пауль, я не хочу! Хочу жить спокойно! Без этих постулатов, без жестокости. Мира хочу, создать уже семью с тобой хочу. В нормальной стране.       — Здесь тоже жить можно…       — Нельзя! Я не хочу, чтобы вечно слушали разговоры моего ребенка, шпионили за ним. И на школьных летучках проводили подмену одной морали на другую. Я не хочу рожать ребенка как будущего помощника стране, как рабочую силу. Я хочу родить его, потому что он будет частью нашей семьи. Будет похож на тебя, на меня… Пауль погладил ее ладони, прекрасно все понимая.       — Мы все заблуждались когда-то сами, но… разучились притворяться. Но нам нужно начать это делать снова. Чтобы банально существовать в нашей стране.       — Это уже не наша страна! Уже как пятнадцать лет не наша. Или двадцать… я не помню. Кажется, данные о том, когда сменилась власть, постоянно меняют. И ощущение, что так было всегда.       — Гретта, хорошая моя, — он умоляюще поцеловал ее ладони и посмотрел на нее. — Я умоляю тебя, давай притворимся. Будто нам нужна та война, о которой они говорят, будто мы готовы к ней… Будто мы чтим нашу страну и весь этот уродский цирк. Пожалуйста.       Гретта, мрачнее тучи, разглядывала его лицо и легко водила пальчиками по нему. По его прямому носу, тонким губам, впалым щекам. Она пожала плечами, не желая дальше играть. Но Пауль же просил… Котята стали жаться к нему и просить ласки.       — Мы договорились?       — Договорились, — на выдохе сказала Гретта.       И Пауль со спокойной душой положил голову на ее колени, чувствуя, как она перебирала его волосы. Да, они смогут притворяться. И все у них будет хорошо.       А среди ночи кто-то стал долбиться в их дверь с замком. Гретта в испуге жалась к Паулю…