Жертва

Плисецкий всегда знал, что станет жертвой. Если не в прямом (ведь на эту роль выбирали только самых лучших, а Юра никогда не был даже похожим на них, как бы не утверждал обратное), то в переносном смысле: парень был уверен, что с его-то привычкой влюбляться не в тех людей он точно попадет в неприятности. Если не сейчас, то завтра или через месяц, год, два, пять или десять. Но начерченное заботливой рукой князя клеймо ясно давало понять: он не вернётся живым. Потому что рисунок в виде морских волн (кроваво-красных, будто от этого должно стать легче, будто его жизнь стоит таких мыслей. Будто ему не плевать) горел на нежной коже, делая ее обжигающе горячей. Юра никогда не жалел о своей внешности. По нынешней моде он носил достаточно длинную прическу до плеч, постоянно заплетая тонкие косы из пшеничных прядей. Но сейчас он был готов сделать буквально все, лишь бы не быть таким красивым. Нет, он и в правду не заботился об излишне изящных (поистине женских) чертах лица, тонких дугах бровей и пухлых алых губах. В его волосах пылало солнце, а глаза сияли ярче любых изумрудов. Любая из девушек (или мужчин) могла бы стать его. Но к сожалению, он был слишком похож на одну из любимых дочерей князя, а родители Юры были слишком бедны (и чересчур жадны до денег), чтобы думать о сыне. И фантазии о будущем рассыпались, разбились о жестокую реальность. Его родители не выглядели сожалеющими о своем решении. На тридцать золотых, что заплатил им князь, можно было купить небольшой домик на окраине города. И разумеется, они согласились: любую совесть можно заткнуть золотом. А князь пытался скрыть радость: не придется отдавать в руки чудовища любимую дочурку. Зачем, если у него теперь есть замена? Именно тогда Юра понял, что внешность его и погубит. Ну почему он родился таким? Пусть светловолосые рождались в их стране не так уж и редко, но их было не больше сотни в городе. И все они — сплошь женщины старше двадцати пяти и мужчины с длинными бородами и внушительной мускулатурой. Ах да, и ещё сам Плисецкий, конечно же. Князь не мог не попробовать купить его. Ведь он слишком любил свою дочь, которая была вынуждена стать жертвой за мир ещё до своего рождения. А родители Юры слишком любили золото, чтобы отказываться от него. Юра всегда знал, что станет жертвой. Интуиция, шестое чувство или излишняя наблюдательность, но Юра знал. И менять что-либо он почему-то не хотел. То ли из-за обиды на родителей, то ли из-за ласкового отношения князя (хоть в чем-то схожесть с княжной помогла) и слуг, то ли дело было в горячей ванне и вкусном ужине накануне «праздника»… Юра был уверен. «Почему это должен быть я?» — этот вопрос он себе не задавал, не проклинал судьбу и не плакал тихо в подушку ночью. Он не видел смысла в ненужных жалобах и истериках. Никто не виноват в том, что его продали собственные родители. Князь просто хотел спасти дочь — вполне нормальное человеческое чувство. Плисецкий давно научился контролировать эмоции и внимательно следить за обстановкой. И теперь он лишь вздыхает, наблюдая за тем, как солнце медленно поднимается над горизонтом, окрашивая небо в яркие и насыщенные цвета. Кроваво-красный рассвет — каким ещё ему быть в этот день? Скоро наверняка придут слуги, чтобы приготовить его к жертвоприношению. И Юра не боялся. Он всегда знал, что станет жертвой. И пусть эта уверенность сводилась к неудачному замужеству (или правильно будет женитьба? Юра всегда путался в этих понятиях, поэтому не был полностью уверен), но уже поздно сожалеть. Видимо, боги решили доказать ему, что с желаниями (парень не был уверен, что хотя бы раз в жизни желал чего-то подобного) нужно быть осторожнее. Ведь они имеют свойство сбываться. Через четверть часа в тяжёлую дубовую дверь постучали. Это был знак, что наконец-то он может отсчитывать часы до своей смерти! Поскорее бы это закончилось! Юра никогда не был пессимистом (скорее скеп-ти-ком, если он правильно понимает значение этого слова). Откуда эти слова взялись в его голове, он не знает. Догадывается только, что это все из его снов: ярких, любимых. Холодных и наполненных слезами. Которые он ждёт и ненавидит. Которые снятся, а наутро он ничего не помнит. Юра почему-то был уверен, что эти непонятные слова точно подходят к ситуации. Что бы они ни значили. Он знал много таких слов, которых ещё не придумали (а придумают ли вообще?). Ав-то-бу-сы, не-бос-кре-бы, ка-зах-стан. Что это было, Юра не знал. Помнил только, что когда-то давно в прошлом (или далёком будущем) он любил эти вещи. Он видел их во снах: и повозки, которые работали без лошадей (ав-то-мо-би-ли), и целое состояние из золота и серебра на стене (ме-да-ли), и темные глаза напротив, горящие восторгом и нежностью (О-та-бек?). Юра не знал, что это, но очень хотел увидеть их ещё раз. Хотя бы на мгновение. Он почти не помнил приготовлений: ни бережных прикосновений гребня к волосам, ни горячую воду, ни одежду. Только перед самым выходом он кинул взгляд в большее зеркало, не удивляясь ни белоснежному платью в пол, ни красивому узору на нем, вышитому золотыми нитками и жемчугом, ни серебряным браслетам, которые тяжёлым грузом висели на тонких запястьях. Плотная вуаль, скрывающая лицо, плечи и спину, была похожа на фату. Вот только эта свадьба для Юры первая. И последняя. Наверняка его сапоги (мягкие и идеально подходящие по размеру) были сделаны из лучшей кожи (деньги точно не были проблемой для князя). Нет, Юра не боялся. Потому что память (воспоминания о прошлой жизни или слишком правдивое воображение) упрямо твердила: «жди-жди-жди». И он ждал. Сердце стучало в такт его шагам, а волосы лезли в глаза. Руки дрожали не от холода (он был весь обвешан золотом и дорогими мехами), а от нервного возбуждения. Тело охватывала приятная истома, будто перед встречей со старым другом, будто тайная встреча двух любовников. Ветер легко забирался под платье, но Юре было не стыдно. Он понимал, что платье — всего лишь дань обычаям. Украшение, точно такое же, как и вуаль, и жемчуг в его светлых волосах. Понимал, что князь купил его, и у парня нет права отказываться. А ещё парень чувствовал, что так правильно. Он уже ходил в таком виде. Ощущал бархат чулок на бледной коже бедер, кружево пышной юбки на коленях и тяжесть корсета на рёбрах. Как ошейник из темной кожи сдавливает шею, а лёгкая повязка на глазах не дает видеть. Как наручники или плотная веревка (блядски красного цвета или чернильно черная, как мгла, как зрачки в светлой оправе) сковывает руки за спиной, как ступни утопают в мягком ворсе ковра, который они купили год назад… А кто — они? Юра лишь вдыхает холодный морозный воздух (скоро будет гроза), не обращает внимания на виноватые взгляды прислуги и идёт за ними, навстречу своей гибели. Или его ждёт что-то другое? Он улыбается уголками губ, чувствует, как горят щеки от картинок-воспоминаний (Юра почти уверен, что с ним эти вещи уже происходили), и еле сдерживает порыв броситься быстрее к лодке. Он так хочет (хотя и сам не знает, почему) наконец-то почувствовать твердые края деревянного дна, тяжесть рябиновых ожерелий на шее и плечах. Увидеть яркое солнце в зените, почувствовать обжигающе холодный ветер через лёгкую ткань. Юра хорошо помнил (пусть это и было странно и неправильно, пусть так и не должно быть), как любил плавать в озере рядом с большим домом (пожилой человек в его снах назвал это место «да-чей» и ласково звал его «Ю-роч-кой»), как обожал вдыхать зимний воздух, стоя на странном выступе в десятках метрах над землёй (люди из его снов раз за разом повторяли, что ему не стоит стоять на бал-ко-не). Как раз за разом он нарушал запреты, открывал дверь и смотрел на ночной город, видел, как миллионы огней сверкали в окнах. Их было так бесконечно много, что казалось, будто он в лесу, где мерцают яркие костры. Он помнил, как забывал надевать поверх лёгкой рубашки куртку, как замерзал в перерывах между затяжками и как не хотел уходить, спасаясь от холодных порывов ветра в теплой квартире. Как после нескольких минут дрожи его плечи накрывала ткань чужой куртки (она была такой теплой и пахла так приятно, что хотелось навсегда раствориться в этом запахе). Юра помнил, как мягко улыбался, плотнее кутался в кожаную ткань и разворачивался, утопая в надёжных и крепких объятиях. Как улыбка становилась все шире, стоило ему посмотреть в родные глаза (внутри — стаи чертей танцуют румбу, а горячий кофе обжигает язык), как рука зарывается в черные пряди, оттягивая их в сторону, и утопает в мягкости. Как видит ответную улыбку и тонет, утопает в любви. И на следущий (и многие дни после) день он будет любить и знать, что его любят в ответ. Но это было в прошлом. Что у него есть сейчас? Может, в этой жизни все повторится? Юрий хотел бы так думать. Поэтому он видит перед собой огромный крылатый силуэт и не боится. Дыхание не замирает, лёгкие работают исправно, как и час назад. Глаза не слезятся (разве что от резких прорывов ветра), а щеки горят не от ужаса, а восторга. Они ждали так долго. Целых семнадцать лет. Юра видит (лодка полностью открыта, чтобы монстру было удобнее схватить приготовленную для него жертву) большие янтарные глаза, чувствует горячее дыхание даже через плотную ткань, может представить, какого размера когти существа, даже не видя их. Видит будто наяву как острые клыки будут смыкаться железным кольцом на его талии, шее, вгрызаться в плоть и слизывать горячую кровь. Юра на секунду задыхается, закрывает глаза, чтобы в следующее мгновение ощутить бережное прикосновение (если так можно назвать то, как его подхватила когтистая лапа) к своему телу. Через несколько часов полета он уже рыдает, обнимая единственного важного для него человека (даже если он — дракон), сидя прямо на песчаном берегу, целуя любимое лицо, шепча сбивчивое «я тебя люблю», слушая частые выдохи и глуша стоны ладонями. Воспоминания накрывают волной, не давая нормально дышать. Он чувствует теплую кожу под пальцами, хриплое дыхание на своей шее, видит перед собой темные глаза, которые так часто видел во снах. Видел и помнил о них, когда лежал на тонком матрасе из сухой травы, а крупные слезы текли из глаз. Юра сердцем знал, что ему чего-то не хватает. Как оказалось, ему не хватало кого-то. — Я всегда знал, что встречу тебя, — шептал Юра, глядя мутными от слез глазами на улыбающегося (как приятно целовать эту улыбку! Или чувствовать ее собственной кожей) Отабека. — Ведь в каждой жизни я буду ждать только тебя, любить только тебя, влюбляться снова и снова. Потому что это (как я мог забыть) — моя клятва. Вспоминая прошлую жизнь (и начиная проживать новую), они вскакивали ночью с постелей, чувствовали невидимую удавку на шее, стирали с глаз-щек-подушек слезы (или с твердого камня — Отабек не всегда мог заснуть в человеческом облике, а дракон был слишком велик для постели), а грудь сдавливало такой болью, что становилось страшно: как они жили друг без друга все эти семнадцать лет? Но сейчас, три года спустя такой желанной жертвы, у них все хорошо: они вместе. И неважно, что они делают: разговаривают, спят, едят или изучают друг друга. Как и тогда, давно, в прошлой жизни. И в каждой новой они будут встречаться, находить друг друга в каждой новой вселенной, влюбляться, любить, ссориться и мириться, быть вместе и умирать в один день. Как в старых добрых сказках, в которые Юра не верил тогда и не верит сейчас. Но они нашли друг друга — Юра опять смог приручить (привязать намертво к себе с помощью шелковой повязки на глаза и кожаного ошейника) спокойного Отабека, а он… Он смог понять и снова полюбить Юру. И им нечего бояться: шторма проходят мимо их острова и никто не ищет встречи (потому что они никому не нужны; зачем кому-то может понадобиться дракон и его жертва?). Их ложе располагается на самом краю пропасти, и Юра любит свешивать голову с кровати, когда кончает: удовольствие смешивается со страхом, адреналин бьёт в голову, и хочется ещё. Наслаждение разливается по телу, а голова кружится от всего сразу. Отабек сперва нежный и терпеливый: легко толкает на мягкую кровать (постель в тереме князя кажется холодной плитой по сравнению с ней), вылизывает шею, живот, плечи, бедра, скользит языком по выступающим рёбрам, целует основание члена, едва касается губами всего ствола, дразня, легонько кусает кожу бедра. Смотрит вверх, ловит расфокусированный взгляд Юры и лижет, ласкает, берёт в рот и сосет так по-порнушному сладко, что хочется ноги стиснуть от удовольствия (или закинуть их на загорелые плечи). Но даже у самого спокойного человека (у которого вместо горячей крови — лёд, а на лице маска презрения и без-у-час-ти-я) терпение может закончиться. Отабек ждал семнадцать лет (или гораздо дольше), что по сравнению с этим пара часов? Разница оказывается слишком огромной. Даже самые горячие воспоминания и фантазии (обнаженный Юра сзади, открытый и покорный, волосы отброшены на плечо, закрывая половину лица, и только глаза до сих пор непокорно сверкают из-под светлой челки; Юра на коленях, развратный и пошлый, с открытым ртом, высунутым в экстазе языком, ласкает губами головку члена, целует кожу бедер, коротко касается языком и заглатывает до конца, посылая вибрации по всему телу) не могут сравниться с реальностью; когда он в его руках. На его губах. Юрия (именно так, с рычащими нотками и привкусом фруктовой помады) было всегда слишком много — и как тут сдержаться? Поэтому Отабек срывается, кусает несдержанно за пальцы, тянет волосы в сторону, открывая вид на тонкую шею. Он тянется руками к приоткрытому рту, ловит подбородок и крепко сжимает, не давая отрывать взгляд от него. Щурится, открывает рот с заостренными клыками, легко касается ими шеи, ключицы. Потом резко вгрызается в плечо, с радостью наблюдая за тем, как Юра до крови кусает губы, пытаясь сдержать болезненный вскрик. Глаза постепенно темнеют, наливаясь чернильной тьмой, и оторвать взгляд невозможно. Но Юра и не пытается, растворяясь в нем. Он скользит руками по крепкому торсу, обхватывает миниатюрными пальцами пульсирующий член. Смотрит на чужое лицо, пытаясь не упустить ни единой эмоции. Наблюдает за тем, как он хмурит брови от удовольствия, как удлинившиеся когти разрывают подушки и перья летят во все стороны. Юра чувствует, как Отабек до боли сжимает его бедра. Скорее знает, чем действительно видит, как он достает небольшую бутылочку с ароматным маслом. Как медленно вводит пальцы, в то время как зубы и губы отвлекают, дразнят подрагивающий член. Засосы красивым рисунком ложатся на кожу. Отабек входит на всю длину, двигается быстро и резко, но обоим плевать. Больно только сперва, но и эта боль желанна и так сильно необходима. Потому что это доказывает, что они снова вместе, что все это — не сон. А если они и спят… То пусть весь мир подождёт. Они не хотят просыпаться, если в реальности они не нашли друг друга. Зачем им мир, если в нем нет его? Зачем звёзды, кометы и ветер, если не с кем разделить восторг от новой игрушки? Если не с кем провести всю жизнь? Зачем отношения без чувств? Отабек и Юра не знали ответов. Но они им были и не нужны. Юра всегда знал, что будет жертвой. И ему это понравилось.