***
Я встретил Джерарда в кофейне в одно ничем не примечательное утро в Нью-Йорке. Шел дождь, я очень хорошо это помню – огромные капли ощущались так, будто в тебя стреляют сами облака, – но были еще две вещи, которые врезались в мою память: ярко-красные волосы Джерарда и боль от ножевого ранения, которое мне любезно нанес колумбийский наркобарон за неделю до этого. Мы встретились, как в банальной романтической комедии: Джерард резко повернулся, говоря по телефону, и врезался в меня, пролив свой только что купленный (и поэтому горячий) кофе прямо на мою футболку. Удивительно быстро повесив трубку, взволнованный Джерард начал вытирать меня салфетками, которые он поспешно схватил с прилавка, только чтобы понять в процессе, что а) он только размазывает пятно и б) он трогает меня посреди кофейни. С его губ срывалось все больше заикающихся извинений, а я поражался тому, как красив этот парень передо мной, его лицо, покрасневшее до оттенка его волос, и маленькая смущенная улыбка, которая пряталась в уголках его рта. Я помню, как рассмеялся и сказал ему, что раз уж встал у него на пути, то куплю ему новый кофе, если он выпьет его со мной. Я помню, как его глаза слегка загорелись, а румянец вспыхнул еще ярче, когда он согласился. Я помню, как мы сидели за грязным маленьким столиком в углу той кофейни, украдкой посмеиваясь над другими посетителями, и то, как его улыбка согревала меня изнутри, как горячий суп в холодный день. Когда вы услышите остальную часть моего рассказа, вы, вероятно, решите, что я глубоко сожалею о дне, когда встретил Джерарда Уэя в той кофейне в Нью-Йорке. Однако из всех моих ужасных жизненных выборов – а их я сделал несколько, – Джерард единственный, кто всегда заставлял меня улыбаться, и единственный, кто нужен мне, как героин наркоману. А остальные мои ошибки? Вся вина за них лежит на моих собственных плечах. Но Джерард… Джерард был тем, о чем я никогда не мог пожалеть. Никогда. Это было бы все равно что жалеть о том, что ты дышишь.***
Сегодня, когда мы стоим на этой крыше, мы с Джерардом женаты уже почти семь лет. Даже сейчас, когда он сжимает пистолет в руках, которым я поклонялся часами, и которые часами поклонялись мне, я вижу блеск обручального кольца, одетого на его палец много лет назад. Я удивлен, что он все еще носит его. Отсутствие такого же кольца на моем пальце заставляет меня чувствовать, что я предал его. Хотя я все еще отчетливо ощущаю вес этого золотого обруча и всего того, что он значил для меня, для нас, прямо на моем пальце. Полагаю, что в нынешней ситуации отсутствие обручального кольца, вероятно, является наименьшим предательством между нами. И все же почему-то оно все еще кажется большим. Я говорю это так, будто он не целится пистолетом мне в сердце, а я ему. Может быть, он и целился в мое сердце, но я дал ему право делать с ним все, что он захочет, в тот день, когда мы встретились. Похоже, он наконец собирается позволить себе некоторую вольность в обращении с ним. Вероятно, этого я и заслужил.***
Когда мне было двенадцать, я видел, как моя мать Линда умерла от рук моего отца, который служил правой рукой одного из самых известных Донов мафии в штате Нью-Джерси, и банды его головорезов. Это убийство не было чистым, они не поленились отыскать меня в доме, примотать к стулу скотчем и заставить смотреть, как сначала они несколько раз изнасиловали мою мать, а потом выстрелили ей в затылок, будто казнили. Ее крики и тишина, вырвавшаяся из ее рта после выстрела, все еще преследуют меня по ночам, а я видел больше тысячи смертей за восемнадцать лет, прошедших с ее смерти на моих глазах. На самом деле, именно из-за ее смерти я и стал свидетелем, а, в большинстве случаев, приложил руку к этим смертям. Но когда я думаю о своей жизни так, мне становится плохо. Я любил эту женщину почти всем сердцем, потому что она боролась за то, чтобы заполучить меня, воровала и голодала, чтобы я вырос и получил хорошую жизнь, и кто я теперь? Я тридцатилетний наемный убийца, который ненавидит мыть посуду и любит своего мужа. Я наемный убийца, потому что я поклялся отомстить. Когда мне было пятнадцать, я достиг своей цели. Я убил этого ублюдка на глазах у его маленькой банды в баре на задворках, разбив бутылку и воткнув ее ему в шею, перерезав сонную артерию и яремную вену. Свидетели этого позже выследили меня и убедили бездомного пятнадцатилетнего подростка, что зарабатывать деньги, убивая тех, кто «заслужил это», лучше, чем умирать от голода на улицах. Поскольку этот бездомный пятнадцатилетний подросток не ел уже три дня, он принял предложение. И он никогда не оглядывался назад.***
Вот так ты и начинаешь забирать жизни ради денег. Я отвратителен. Раньше я думал, что Джерард – лучшая часть меня, но сейчас, когда он стоит напротив, целясь в меня из пистолета по той же причине, по которой я целюсь в него, я знаю, что он такой же, как и я. Но я все еще не могу не думать о нем, как о моем моральном компасе, как о сияющем ангеле, который не мог и никогда не сможет сделать ничего плохого в моих глазах, как о лучшей половине себя, которая заставила меня чувствовать себя человеком, а не танцующей марионеткой-убийцей. Даже если он нажмет на курок, я позволю своей крови течь из раны, проливая любовь, которую я испытываю к нему, по всей крыше, на которой мы стоим.***
Мы живем в пригороде Джерси-Сити в штате Нью-Джерси. Я жил в Джерси, когда познакомился с Джерардом, и поскольку мы оба были оттуда, было разумно потратить нашу общую значительную сумму денег на хороший, приличного размера дом в одном из наименее грязных районов штата. Я любил этот дом и все связанные с ним воспоминания. День, когда Джерард перенес меня через порог, как только мы вернулись из свадебного путешествия, – одно из лучших моих воспоминаний о нас, не связанных с сексом. Это было теплое, очень теплое лето, и меня тошнило от долгого перелета из Лондона, от поездки на такси и вообще от всего этого гребаного дня. Поэтому, когда мы вышли из такси, Джерард просто поднял меня на руки и понес в дом, все время целуя, его тогда черные волосы спадали на его и на мое лицо. Я рассмеялся и сказал ему, чтобы он перестал вести себя, как придурок, а он прошептал мне на ухо, что теперь я его гребаный муж, и если ему хочется нести своего усталого мужа в дом, то он, черт возьми, сделает это. Выражение его лица, когда он говорил мне это, навсегда врезалось в мою память – его прекрасное лицо, сияющее любовью ко мне, к нам, к нашей совместной жизни. Конечно, как только мы зашли в дом, он наклонился, чтобы снова поцеловать меня, и вся моя усталость улетучилась, и мы, спотыкаясь, поднялись по лестнице, все время смеясь и целуясь, чтобы заняться самым лучшим сексом на нашей новой супружеской кровати. Еще одно мое любимое воспоминание из этого дома – проснуться утром от запаха гари и броситься вниз по лестнице, чтобы увидеть, как Джерард насквозь промокнет от нашей системы пожаротушения, дуясь на плиту. Позже я узнал, что почерневшее обуглившееся месиво на сковороде должно было быть блинчиками, и что Джерард намеревался принести мне завтрак в постель, так как я всю неделю был в командировке, и он хотел сделать мне что-нибудь приятное, чтобы показать, как он счастлив, что я вернулся. Эти обуглившиеся блины отправились прямиком в мусорное ведро, а я потянул его на наш диван, включил телевизор и прижался к нему. Мы довольствовались тем, что смотрели мультики, ели сухие хлопья прямо из коробки, щекотали друг друга и дурачились. Его смех был таким прекрасным, что мне казалось, будто я плыву. И не важно, что я ездил в командировку, чтобы убить сенатора в Миссисипи. Я был дома с человеком, которого любил, и который любил меня, и мы были счастливы.***
Перебирая в памяти моменты нашей совместной жизни, я не могу не задаться вопросом, любил ли он меня когда-нибудь, или же он нашел способ помочь своей компании убрать меня. Возможно, он никогда меня не любил, и я был просто еще одной целью, целью, которую нужно было изучать и наблюдать за ней, пока не придет время убить. Но если бы это и было правдой, я почти уверен, он убил бы меня во сне. Или когда я был в душе. Или когда мы валялись вместе на нашей кровати, затраханные и покрытые потом, и обменивались сладкими поцелуями. Он мог бы убить меня миллионом способов много раз за эти семь лет, когда я был почти беззащитен. И все же мы стоим на этой гребаной крыше, уставившись друг на друга, но ни один из нас не двигается. Внезапно я опускаю свое оружие.***
Румянец на коже Джерарда, выступивший, когда я провел языком по его ключице, совершенно очаровал меня – я хотел, чтобы он появился повсюду, окрасил его в такой же красный цвет, какой был на его волосах в день нашей встречи. С каждым прикосновением моего языка он все сильнее извивался подо мной и стонал чуть громче, чуть раскованнее. Я ухмыльнулся над реакцией, которую вызвал, и когда я дразняще провел языком по его соску, он застонал в тяжелой тишине нашей комнаты, его спина выгнулась дугой, простыни слиплись от пота, который заставлял его кожу блестеть. Он задыхается, и когда я провожу пальцами по затвердевшему ореолу, он снова стонет, отчаянно дергая меня за волосы, чтобы прижать наши губы друг к другу и легко перевернуть нас. Я придавлен его весом, а он нападает на мои губы и язык, и мне все равно. Его твердый член прижимается к моему, и он слегка надавливает им, заставляя всплеск удовольствия подниматься вверх по моему позвоночнику и спускаться в низ живота, предвещая будущее наслаждение. Я царапаю его спину, оставляя полосы на коже, которые не пройдут еще несколько дней, и наслаждаюсь стоном, который он издает в мои губы. Я целую его грубее, забирая то, что хочу, с его восхитительных губ, и он отвечает мне так же яро, как и раньше, прижимая мои запястья к кровати. Он на секунду отстраняется от моих губ и пошло улыбается, прежде чем резко опуститься вниз. Я вздрагиваю в его хватке, но это заставляет его ухмыляться еще шире, перед тем как он начинает покусывать мою шею, каждый маленький укус вызывает болезненную волну, и каждая из них усиливает мое возбуждение. Затем он облизывает татуировку на моей груди, обводя каждую ее линию языком, и я больше не могу сдерживаться, я умоляю его трахнуть меня, брать меня так долго, как он захочет, умоляю его засунуть свой член в мою задницу, умоляю его пропустить подготовку и просто войти в меня, Джерард, пожалуйста, я больше не могу это выносить. Он, наконец, подчиняется, засовывая свои пальцы мне в рот, и говорит мне облизать их так, чтобы с них капала слюна, прежде чем счесть их достаточно влажными, чтобы он смазал свой член, распределяя мою слюну по всей длине. Он блестящий от влаги и такой соблазнительный, и я умоляю, чтобы он вошел в меня. Он делает это, входит в меня одним сильным толчком, заставляя выкрикивать его имя от удовольствия. Я обхватываю его талию ногами, и тогда он задевает мою простату и продолжает двигаться под нужным углом. Все, на чем я могу сосредоточиться – это восхитительное ощущение его члена, толстого и длинного, заполняющего меня, с каждым толчком приближающее меня к оргазму. Я уже достаточно растянут, когда он близок к разрядке, он качает бедрами быстрее, более небрежно, что доставляет мне еще больше удовольствия. Он кончает, и я чувствую это внутри себя, и это чувство почти выводит меня за грань, пока Джерард не выходит из меня, и это вызывает разочарование. Но он компенсирует это, проскальзывая вниз по кровати, разводя мои ноги и прижимаясь языком к моему входу, наслаждаясь собственной спермой, вытекающей оттуда. Он прижимается еще сильнее, горячо дыша и собирая языком всю сперму, будто это вода для умирающего от жажды, и я кончаю, изливаясь на свой живот. Я выгибаюсь дугой, когда оргазм настигает меня, и откидываюсь назад, чувствуя, как Джерард прижимается к внутренней стороне моего бедра, улыбаясь.***
Многое привело нас к этому моменту. Нельзя стать убийцей, имея совесть, какое-либо понятие моральных норм или по-настоящему сочувствуя кому-то. Если мне понадобится залезть на крышу со снайперской винтовкой и смотреть в прицел, я не смогу увидеть свою цель как человека. У нее нет надежд или мечт. У нее нет семьи. В этот момент она является лишь биением сердца, которое должно остановиться. Но пытаться думать так о Джерарде, когда он – моя единственная семья, когда мы лежали рядом в три часа ночи, нашептывая друг другу в волосы наши надежды, мечты и слова любви, когда я должен нажать на курок и смотреть, как его сердце – и мое – перестанет биться. Действительно, пока смерть не разлучит нас… Только не думаю, что свадебные клятвы касаются тебя и твоего любимого мужа, пытающихся убить друг друга, потому что вам это было поручено.***
Наша свадьба была прекрасна. В тот день Джерард выглядел просто сногсшибательно в черном костюме, его зеленые глаза были полны слез, когда он обещал быть вместе в печали и в радости, в богатстве и в бедности, пока смерть не разлучит нас. И блеск в его глазах стал ярче, когда я пообещал ему то же самое. И я действительно имел это в виду. В тот день я бы вынул свое сердце из груди и положил к его ногам, если бы это сделало его счастливым. И когда мы поцеловались после произнесения клятв, я чувствовал, что мое сердце может взорваться внутри меня. Самый красивый мужчина в мире был моим. Я помню, что листья только начали опадать, когда мы вышли из пустой церкви, держась за руки, снова и снова коротко и сладко целуясь, пока красная листва кружилась вокруг нас. Он смеялся тихо и заразительно, и я смеялся вместе с ним, улыбаясь его прекрасному сияющему лицу. В ту ночь мы выпили неприлично много, и я почти могу чувствовать, как крепко он обнимал меня, когда мы, спотыкаясь, шли по грязным улицам Нью-Йорка в одинаковых костюмах и сверкающих обручальных кольцах. Как он без конца целовал мои волосы, когда мы переходили из одного освещенного неоновым светом бара на задворках в другой, хихикая в переулках и на углах улиц, где ошивались без дела проститутки. Я игнорировал грязь и потасовки вокруг нас, мерзкие взгляды и бормотание «педики» в нашу сторону, и единственным, на что я обращал внимание, были его красивые ярко-зеленые глаза, которые были немного расфокусированы из-за выпитого, но загорались каждый раз, когда останавливались на мне. Под этим пристальным взглядом я убил бы любого человека, на которого он указал бы мне, я бы вынул свое собственное сердце из груди, я бы танцевал с ним под лунным светом посреди Бруклинского моста, если бы он так захотел. Под этим пристальным взглядом я почувствовал, что солнце, луна и звезды светят прямо на меня, как будто я был неприкасаемым. Под этим пристальным взглядом… я чувствовал себя пуленепробиваемым.***
От этой иронии меня тошнит. Даже когда он фокусирует свои глаза на мне, я все еще чувствую себя пуленепробиваемым, и все же это он держит пистолет. Мой собственный ствол все еще направлен в пол – если бы я действительно хотел нажать на курок, я бы сделал это в тот момент, когда увидел его, и он тоже. В конце концов, мы были профессионалами, а профессионалы не колеблются, когда цель находится в пределах видимости. Он не был моей целью, да и как он мог ею быть? Он был моим мужем, моим бесконечно любимым мужем, и ради него я был готов на все. Если бы я принял это решение покончить с его жизнью сегодня, с таким же успехом я мог бы засунуть дуло пистолета себе в рот и всадить кусок свинца в собственный мозг. Без него у меня ничего не было и никогда не будет. – Сделай это. Пожалуйста. Не заставляй меня делать это с тобой.***
Четвертого мая 2012 года я получаю электронное письмо, в котором говорится, что конкурирующая банда наемных убийц обосновалась в моем родном городе, и что в Джерси были замечены трое всемирно известных киллеров. В письме подчеркивается тот факт, что в течение по меньшей мере трех месяцев в Нью-Джерси не было никаких важных мероприятий, и что прибытие всех троих было одновременно подозрительным и опасным. Среди киллеров нет почетных званий – мы убиваем за деньги, современные наемники без войны, – и вы будете убиты одним из них с той же вероятностью, с которой вас собьет машина. Добавьте к этому тот факт, что если вы находитесь в списке другого заказного убийцы, вы не сможете никуда деться, пока не окажетесь в могиле, а тот факт, что различные организации по всему миру пытаются вычислить, кто скрывается под вашим кодовым именем, и хотят засадить вас за решетку, означал, что вы почти всегда были под угрозой, в той или иной степени. Я всегда старался уберечь Джерарда от худшего из этого, открывая различные счета по всему миру, которые не могли быть ни отслежены, ни известны кому-либо еще, чтобы оставить ему достаточно денег на комфортную жизнь, не заставляя правительство слишком внимательно следить за тем, откуда берется такая большая сумма. Этот защитный инстинкт исчез в то утро, когда я получил это письмо. В нем было приложение, которое просто называлось «Цели» – в нем была ссылка на базу данных МИ-6, взломанную помощниками моего босса несколько месяцев назад, в которой содержались кодовые имена и лица киллеров, находившихся в Джерси, которых здесь не должно было быть. Имена, которые я увидел – Джентльмен, Черная Вдова и Щитомордник, – были мне знакомы; самые опасные наемники всегда были чем-то достойным внимания, но только когда я открыл файл с названием «Джентльмен» и увидел нечеткую фотографию с камеры видеонаблюдения, мое сердце остановилось. На этой фотографии были отчетливо видны зеленые глаза моего мужа, с большой сумкой на плече, в потрепанном черном пальто, которое я отправил в химчистку всего за месяц до этого, если верить отметке времени на фотографии, а на фоне безошибочно угадывался пейзаж Лондона. Его волосы свисали на лицо, как всегда, а плечи были подняты, скрывая половину голову за воротником пальто, как он делал, когда ему было холодно, но он был слишком упрям, чтобы позволить мне помочь ему согреться. Я просмотрел страницу с информацией о нем, и выяснил, что его имя связано с тем фактом, что он посылал цветы семье покойного – черные розы, каждый раз. Прямо как черные розы, которые стояли в вазе в коридоре у нас дома. Он приложил руку к убийству двух членов испанской королевской семьи и нескольких высокопоставленных лиц в Ватикане. Его самым заметным убийством и преступлением, из-за которого его разыскивало британское правительство, было успешное убийство коррумпированного судьи, который лично дружил с премьер-министром. Согласно электронному письму, которое мне прислали, мне было поручено убрать их всех, и мне присудили по сто тысяч долларов за каждого. Жизнь моего мужа стоила сто тысяч долларов. Сто тысяч долларов за то, чтобы лишить его жизни. Я пошел за своими метательными ножами – единственной вещью, которая могла бы меня успокоить, – и впервые в жизни обнаружил, что они не действуют. Ничто не успокаивало меня так, как оружие, пока я не встретил Джерарда, и теперь меня отправляли убить его. Я вспомнил одну строчку из того злосчастного письма: «в ближайшее время в Джерси не будет никаких важных событий». Здесь не было ни сенаторов, ни правительственных чиновников, ни влиятельных боссов мафии, ни кого-либо, кто мог объяснить, почему здесь оказались три всемирно известных убийцы. Логично предположить, что они были здесь, скорее всего, из-за меня. Моя жизнь полностью находилась в руках Джерарда. Единственное, в чем я никогда не признаюсь ни одной живой душе, пока моя проклятая жизнь продолжается, – я лег на пол своего кабинета и заплакал, просто представив себе свою жизнь без Джерарда, не говоря уже о том, что я был бы причиной, по которой он оказался в могиле. Слезы текли по моему лицу, когда я представлял, как он хладнокровно убивает меня, никогда не любя.***
– Как я должен это сделать? Он смотрит на меня мертвыми глазами, глазами, которые видели так много смертей, глазами, которые видели меня в лучшем и худшем состоянии. Его руки, которые ухаживали за мной, когда я болел, которые держали снайперскую винтовку, которые откидывали назад мою растрепанную челку, чтобы поцеловать меня в лоб. Он снова просит меня об этом. Нажать на курок, чтобы ему не пришлось этого делать. Внезапно я прихожу в ярость. Он хочет, чтобы я положил конец его боли и страданиям, тем самым продлевая свои собственные. Он хочет, чтобы на моих руках была его прекрасная кровь, чтобы его руки не были запятнаны. Он хочет умереть, зная, что его любили, и в то же время зная, что я не смогу позволить себе такой роскоши. Он хочет, чтобы я всадил ему пулю в голову, чтобы он не умер в одиночестве на вершине этого богом забытого здания, стоя на коленях перед трупом, как это сделаю я, потому что я не планирую долго жить, если это означает, что он умрет. На мгновение я так разозлился, что чуть не поднял пистолет и не выстрелил между его изумрудных глаз. На мгновение я смотрю только на него. И в этот момент, все, что я вижу, – это черная дыра на конце ствола, притягивающая мой взгляд. Я вижу, как бледный палец оттягивает спусковой крючок, и почти представляю себе, как этот механизм оживает, готовясь послать пулю в ее веселый, смертоносный путь. Я вижу пулю, летящую прямо на меня. Последнее, что я осознаю перед наступлением темноты, – это то, что я люблю его, и я думаю про себя: Джерард Уэй, самый красивый мужчина, который создал мой мир, я…***
На крыше лежит записка. Полиция ломает голову над ней в течение нескольких часов, и только после того, как ЦРУ свяжется с МИ-6, чтобы сообщить им, что двое убийц могут быть удалены из базы данных, она обретет смысл. Джентльмен ушел, а с собой он забрал единственное, что джентльмен никогда не может позволить себе потерять, – свои чернила.****
E-mail: Международные наемные убийца Инк и Джентльмен были ликвидированы. Их настоящие личности были обнаружены сразу же после расследования их смерти, и оба файла должны быть обновлены, а затем архивированы как можно скорее. Причиной смерти в обоих случаях было огнестрельное ранение в голову, но в случае с Джентльменом оно было нанесено самому себе. Инк (урожд. Фрэнк Энтони Айеро третий) и Джентльмен (урожд. Джерард Артур Уэй) входили в состав отдельных отрядов наемных убийц. После их гибели была получена новая информация об обоих отрядах, и требуется обеспечить принятие необходимых мер для того, чтобы попытаться прекратить деятельность этих отрядов как можно скорее. С.