Мысли.

И мне приснилось: за столом Сидели черти все кругом. И на меня ведь не смотрели! Сидели, громко песни пели. Вкушали яд, вкушали травы, И бесполезности отравы. И среди чёрных глаз чертей Всего сильней сияли те, Что я когда-то полюбила, Что искренне богам молила. Сидела милая моя, И все чертами кружена Пила стакан до дна, другой, И кровь лилась по ней рекой. Пила и сладко улыбалась, И влагой полон был стакан. Она бесстрастно улыбалась, И гордо поднимала стан. Глаза налиты были страстью, Чертей я пира была частью. И взор зелёный не касался, Меня не видела она. Но медленно пила по капле Свободу, чувства из меня. Я шевельнуться не умела, Упала, застонала я. И милая не шелохнулось, Но увела ко мне глаза. И я тогда смотрела в очи Мирскою полною тоской. И раздавалися уж тосты За мой несчастный упокой. Она смотрела по другому: Истомой полные глаза Меня привинчивали к полу, И по щекам текла слеза, О, если бы могла проснуться, Спасла себя из плена я! Но повернуться я не смела, Она глядела. И потом. Все закрутилось, завертело, И сердце громко загремело, И замерло, а за окном… Уж дождь шумел и птицы пели Весенней песни звонки трели. На утро вспомнить не могла, И голова слегка болела. Но в чьи глаза смотрела я, По чьим глазам я заскорбела, Понять мне сложно было. Там Мой разум, отданный чертам. Я к вечеру тогда узнала, И сердце тонко заскребло. Что обожаемая дама, Легла скорвременно на дно. Я поняла кого смотрела, Сильнее всех любила я Глаза зелёные родные. Она была почти моя… Но праздник демонов не просто, Тогда приснился как кошмар. То было шествие пред смертью, Ее забрал чумной пожар. По ней скорбела я не долго. Привился снова адский стол. Уже на следующее утро Упала мёртвой я на пол… И в лихорадке дней последних Ее мне слышился лишь глас. И прижимали руки нежны, И ласковых уютных глаз, Глаза мои ее ловили, И губы накрывала я, Ведь я ее всегда любила. Да впрочем и она меня.