Вы:
лол у меня есть выбор?
***
Ехали они втроем на электричке, Кондратий, Сережа и Миша. Паша пообещался приехать без опозданий самостоятельно, да еще и с сюрпризом. Рылеев всю дорогу втыкал в телефон, наверняка, устраивая Трубецкому жестокий вынос мозга, за то, что бросил его, Сережа дремал у Миши на плече, потому что всю ночь общался с семьей, ужасно по нему скучающей, а Бестужев считал берёзы, проносящиеся за окном и молился, лишь бы не завизжать. Тяжесть муравьевской головы на правом плече казалась ему одновременно и божьим подарком, и адской мукой. — Сереж… — тихо шепчет он, когда механический женский голос объявляет нужную станцию, — Сережа! Муравьев что-то неразборчиво бурчит, неосознанно потираясь носом о мишино плечо. Ох. — Что такое, Мишель? — хриплым ото сна голосом произносит Сережа, наконец открывая глаза. — Мы приехали, — отвечает парень, силясь не залипнуть на слегка покрасневшей щеке, на которой остался след от складок бестужевской футболки. Муравьев кивает, спешно поднимаясь со своего места, Миша следует за ним. Кондратий уже стоит на выходе, прижимает телефон к уху, и Бестужев-Рюмин по выражению лица понимает, что говорит он с Трубецким. От станции до участка семьи Сережи рукой подать, доходят парни быстро, так же спешно находят лопаты и ведра, достают из погреба картошку, заботливо подготовленную для посадки мамой Муравьева-Апостола. А затем появляется Пестель. Наверное, если бы Миша не был так влюблен в Сережу, то он бы сказал, что фанатеет от Паши. Парень вторгается в мирный дачный поселок громко, ревом мотора трактора. Серьезно? — Это че за монстр? — ошеломленно произносит Бестужев, оглядывая машину. — Серьезно, Рюмка? — хмыкает Пестель, облокачиваясь на руль трактора, — А копать ямы ты как собираешься? — Лопатой? — неуверенно произносит Миша, косясь на подошедшего Сережу. — Землю сначала вспахать надо, — мягко объясняет Муравьев, положив руку другу на плечо. Еще одно ох. Паша на фразу Сережи кивает: — Она ж каменная сейчас, никакая лопата не возьмет, — насмешливо произносит он, стучит указательным пальцем по своему виску, глядя на Мишу как на дурачка, — ты в своей Франции хоть раз что-то сажал? — Бог уберег, — буркает Бестужев-Рюмин, обиженно складывая руки на груди. Не помогает даже широкая ладонь на плече, что сейчас успокаивающе его сжимает. — А я тоже никогда ничего не сажал! — отзывается наконец Кондратий, отрываясь от телефона. Миша думает, что эта посадка запомнится ему надолго.***
Оказывается прав, на самом деле. Майское солнце жжет так, словно на дворе разгар июля, в воздухе пахнет цветущей вишней, что была посажена около входа на огород, и пылью, что поднимал Паша своим трактором. Сам Пестель выглядит таким счастливым, будто не землю пашет у Муравьевых-Апостолов, а автоматы сразу по всем предметам получил. — Паш, за веревку не заезжай, там чужое! — предупреждает Сережа из тени вишни, где сидит рядом с Мишей. Бестужев-Рюмин украдкой поглядывает на друга, рассматривая его блаженно закрытые глаза. Сережа сейчас расслаблен, безмятежен до такой степени, что Мише хочется придвинуться еще ближе к нему, голову его на колени свои уложить и не позволять вставать больше, никогда-никогда. Парень одергивает собственные мысли. — Ты чего виснешь? Хоть не солнечный удар? — обеспокоенно спрашивает Муравьёв, повернув лицо к Мише, — В тени же сидим. Бестужев вздрагивает, тут же отводя взгляд. — Все нормально, — быстро отвечает он, — но жарко пиздец. — Да, тут ты прав, — соглашается Сережа и одним движением стягивает с себя насквозь промокшую футболку, — как в Аду. Там тебе самое место, думает Миша, всеми усилиями заставляя себя разглядывать Пестеля и не поворачивать голову на полуобнажённого. Вперед смотри, Миш. Вперед. — А это что за черт? — произносит Бестужев, вглядываясь вдаль. Там на пороге уже чужого дома стоял какой-то высокий тип, скрестив руки на груди и недовольно наблюдая за Пестелем. Муравьев переводит взгляд туда, куда смотрел его друг. — А вы кто, уважаемый? — вступает в диалог Сережа, перекрикивая рев трактора. Соседей у Муравьёва-Апостола отродясь не было, это Миша помнил точно. Оттого они и не боялись шуметь, ведь полицию вызывать было некому. Вот оказия. — Я Николай, — так же громко отвечает мужчина, привлекая даже внимание Паши. Тот глушит мотор трактора, и наступает гнетущая тишина, которую Николай перебивает, — а вы, молодой человек, сейчас влезли на мою территорию. Сережа уже порывается вскочить, чтобы защитить друга, когда Пестель останавливает его жестом: — Спокуха, Апостол, — кричит он, а затем снова заводит мотор, — я разберусь! — и, ловко разворачивая трактор, движется прямиком на соседский двор, окончательно срывая веревку, что служила границей. Николай растерянно хлопает глазами. — Что вы… Миша думает, что это в духе Паши.***
Солнце не щадит ни на секунду, все больше и больше распаляя все вокруг. Пестеля нет, он так и не вернулся с разборок с новым соседом. Миша уже начинал беспокоиться, но Сережа его одергивал, говоря, что Пашка не маленький далеко, разберётся. Кондратия тоже не было, он словил соседский вай-фай и не вылезал из переписки с Трубецким (да погодите вы, ребят, дайте я ему мозг вынесу, ну пожалуйста). Зато был Сережа. Тот самый Сережа, которому, видимо, было невероятно жарко, раз уж он решил, что щеголять все время без футболки — идея просто отличная. На самом деле Миша не жаловался даже, нет. Просто залипал постоянно на блестящую влажную спину, на литые мышцы рук, которые напрягались каждый раз, когда Сережа вставлял лопату в землю, на каплю воды, что быстро-быстро стекала по муравьевской груди, когда тот неосторожно, большими глотками, пил. — Мишель! — громко зовет Сережа, когда парень в очередной раз роняет картофелину мимо лунки. Он подбирает плод и, прицелившись, запускает его в друга. Миша в этот момент дергается на голос и сдавленно ойкает, когда картошка ударяет ему прямо в лоб. — Ты че? — возмущенно вскрикивает он, потирая ушиб. Сережа начинает заливисто смеяться. — Ох, прости, Мишель! Ты просто снова зависаешь, а нам работать надо, как двум самым сознательным, — Муравьев-Апостол не прекращает хохотать, готовясь рыть следующую лунку. Миша, хоть и готов был слушать этот смех вечно, подобной наглости стерпеть не может. — Смешно тебе? — обиженно восклицает он, бросаясь на Сережу, но запинается о стоящее рядом ведро картошки и падает прямиком в рыхлую, вспаханную Пестелем, землю. Смех обрывается. — Миша! — восклицает Сережа и, отбросив лопату, опускается к другу, переворачивая его, — О, боже, тридцать три несчастья… Бестужев проводит рукой, убирая землю с лица, и расплывается в блаженной улыбке. В глазах Муравьева беспокойство вперемешку со смешками, темные волосы растрепались от жары, а губы трогала легкая усмешка. — Блять, ты такой горячий, боже, — словно в бреду шепчет Миша, слегка прикрывая глаза. Черт, ему точно напекло. — Ты о солнце сейчас, Мишель? — слегка настороженно спрашивает Сережа, слегка склоняясь к другу. Миша приподнимается на локтях. — Нет. Он зажмуривается и слепо тыкается плотно сжатыми губами куда-то Муравьеву между ртом и носом, затем откидывается обратно на землю. — Не бей меня, — испуганно произносит Миша, не раскрывая глаз, — мне и правда напекло. Только не по лицу, Сереж. Слышит, как Муравьев сглатывает шумно, и еще больше напрягается. — Я не собирался, — голос друга отчего-то мягкий, восхищенный даже, что заставляет Бестужева приоткрыть глаза. — Правда? — Правда, — Сережа склоняется ближе и сам уже осторожно накрывает мишины губы, словно боясь навредить. Их первый поцелуй соленый на вкус из-за пота и хрустящий из-за попадавшейся земли, но Миша думает, что нет в во всем мире ничего более романтичного. Он обнимает Сережу за шею, притягивая его еще к себе ближе. Это дача. На даче все можно. Наверное, теперь за ее пределами тоже? Сережа улыбается парню в губы.