Silence

      Ника всю жизнь окружала тишина. Буквы были всего лишь символами на бумаге, значками для общения. Музыка поглощалась тишиной, будто в черную дыру попадала и переходила в иное измерение, минуя голову Ника. Каким был бы мир, если бы вдруг шевелящиеся губы друзей в комитете заговорили. Зазвучали. Ник не мог представить. Его всю жизнь окружала только тишина.       Первый и последний звук, который он слышал, — звук взрыва.       Внутри, в ушах что-то задребезжало, почти закричало низко и утробно. Ник не сразу понял, что это и значит — слышать. Он слышал. Он воспринимал это дребезжание в голове иначе, резонировал с ним, как барабанная перепонка со звуком. Он слышал. Потому что глаза не видели и тело не ощущало ничего, полное онемение. А звук сквозил через него, колебал его, как струну, нес куда-то, по ту сторону — в мир, который Ник никогда не знал. Потому что до этого момента ничего не слышал.       А потом вдруг все преобразилось.       И ветер зашелестел в листьях. И горевшее дерево трещало. И губы друзей перестали просто шевелиться. Они издавали плачущие звуки и звали. Они звали его. Ник со всех сторон слышал во всхлипах собственное имя.       — Ник… Ник… Ник…       Ральф хрипел, скрежетал зубами и тер глаза. Тонко и печально выла в объятиях Стью Фрэнни. Стью шептал и его шепот почти терялся в воздухе, но Ник улавливал и его потерянный голос. Ларри сидел у себя дома за столом, уткнувшись лбом в сложенные руки. Проклинал себя, Ник даже хотел его успокоить, коснуться. Но не получилось. Прозрачная ладонь проходила сквозь предметы. Ларри тоже звал.       — Ник… Никки… Это все моя вина… Как я не догадался…       У него оказался потрясающий голос. Сдавленный виной, но все равно такой плавный, четкий, почти как красиво выведенные буквы на блестящем на солнце свитке, а не на простой бумаге. Его гласные будто завитки и петельки… Правда, печально завернутые книзу. Интересно, каким бы звучал голос Ларри, будь он в прекрасном расположении духа?       Ник снова попытался протянуть руку. Он понял, что умер. Но так хотелось хоть что-то сделать для них. Он слишком многое оставил позади… Ларри не виноват, он не должен винить себя в том, что предначертано. Ник умер. И теперь знал почему. В воздухе был один голос: в шуме ветра, в гудении насекомых, в плеске воды. И этот голос донес до Ника важную мысль.       — Предстоящая ноша была бы для тебя слишком тяжела.       Да. Ник не мог возразить. Вести людей на верную смерть он бы не смог, он уже видел Ларри другим, с оплывшей кожей, стекающей, как воск с горящей свечи, и в кандалах. В кандалах смертника. Том… Он ведь послал уже на верную смерть человека. Тома. Единственного самого близкого человека, несмотря на то, что они полноценно общались только благодаря Ральфу…       Том, наверняка, еще жив. Ник ощущал это. Слышал звук — биение его сердца, спокойное. Может, он спит. «Спать днем, идти ночью». Он молодец. Береги его Господь. Если доживет, Фрэнни и Стью о нем обязательно позаботятся.       За дверью в спальню у Ларри слышалось сиплое старческое дыхание. Матушка. Неужели вернулась?       — Ник.       Она тоже звала.       — Ты здесь? Подойди ко мне, Ник.       Ник по привычке протянул ладонь к дверной ручке, но она проскользнула. Так странно было делать шаг в закрытую дверь.       «Зато другая дверь открыта. И он чувствует, что что-то произойдет. Темный человек. Другая дверь открыта и ждет, когда он проскользнет в нее».       Матушка лежала неподвижно. Звала и разговаривала с Ником ее душа, сидевшая в теле, как в старом кресле-качалке.       — Ник, я знала, что твоя душа здесь. Ты не выполнил того, что тебе надо было, и земной мир тебя не отпускает.       Ник по привычке не открывал рта и искал способ, как бы передать мысль, но вдруг, неожиданно для себя заговорил.       — Да, я знаю. Ребята и Том… Я должен сохранить, что могу… — Слышать собственный голос так странно. Как будто кто-то из динамиков озвучивает твои мысли, прокручивает их в магнитофонной ленте.       — Ты особенный, я всегда это знала. Хоть тебе и недостает веры. Именно поэтому Господь оставил твою душу. Он хочет дать ей второй шанс.       — Второй шанс?       — В его владениях множество миров. Может, есть даже похожий на наш, но без супер-гриппа. Понимаешь?       — Не совсем.       — Поймешь. Он даст тебе возможность перерождаться в теле мальчика. Даст тебе голос и этот голос — единственный зов над бездной для последнего белого мага другого мира. Этот голос станет голосом рога, что прозвучит с Иерихонского холма.       Ник все еще не мог понять, что имеет в виду матушка, но готов был принять что угодно. Его тело уже разорвало в клочья. Бесплотный, но внимающий жизни, он призраком слонялся по земле и был готов ко всему.       — Ты все же поведешь их в Лас-Вегас…       — Нет!       — Да, Ник. Ты поведешь и принесешь их в праведную жертву, потому что сами они не смогут. И ты это знаешь.       — Нет, Я не хочу. Не хочу верить в Бога, которому нужны жертвы. Это жестокий Бог. Кровожадный, языческий. Я не хочу отдавать ему жизни своих друзей, хоть и знаю, что моей недостаточно!       Матушка лишь пожала плечами.       — Я могу лишь знать, что они не доберутся до Лас-Вегаса без твоей помощи. А тебе придется встретиться с ним лицом к лицу, Ник.

***

      Матушка оказалась права. Пока Стью, Ларри, Ральф и Глэнн находились на привалах, Нику не раз приходилось видеть его и бороться с ним. С Флеггом. Он его слышал. Да, именно слышал: взмахи крыльев, крадущиеся волчьи шаги, отдаленное карканье или рычание. Слух работал острее остальных чувств, и Ник, казалось, слышит на многие мили вперед. Слышит, как поют ветра пустыни, как скрипят недавно сколоченные кресты, как испускают последний дух казненные. Как неприкаянная Надин Кросс ревет в небо, а паучьи лапы дьявола заталкивают ее за дверь в бескрайнюю тьму. Ник вздрагивал, зная, что однажды ему тоже придется войти туда. За дверь.       А пока он наслаждался тем, что слышал.       Слышал самый главный звук — как по ночам Том Каллен давил массивными ногами педали велосипеда.       За Тома Ник переживал больше остальных. Как бы ему ни было жалко друзей из комитета, как бы ни было страшно за них, умерших так же, как и он сам — в эпицентре взрыва (десница божья — лучше так, чем в муках, задуманных Флеггом), Том все равно оставался на первом месте. Том, которого Ник бережно оградил от радиации. Том, которого он направил на помощь умирающему Стью.       Том, большой ребенок, спасший его однажды. Том, с которым они провели так много времени вместе, что научились общаться взглядами, прикосновениями, жестами. И Ник так жалел, что не слышал его и не мог ему ничего сказать. Проклятая тишина, как непробиваемая оболочка, поглощала все звуки вокруг него. Том словно разбивал эту тишину — когда его взгляд вдруг становился осмысленным, Ник оказывался самым счастливым человеком на всей опустевшей планете.       — Ник?.. Ты здесь? Я еще не сплю, а ты уже здесь? Родные мои!       Голос Тома, несмотря на то, что оказался низким и гулким, был во многом мальчишеским. Ник улыбнулся. Они теперь могли говорить.       Тишина исчезала. Том всегда ее разбивал.       — Лежи, я ненадолго.       Том устроился на постели в своем доме, сложил ноги и смотрел в одну точку. Смотрел прямо на Ника. Стью помог ему побриться, осунувшиеся щеки стали гладкими. Часы тикали на столе, а за спиной поскрипывала незапертая дверь. Дверь в другой мир, в котором, возможно, снова предстоит встретиться с Флэггом…       — Ненадолго? — Том вопросительно склонил голову, а в глазах, ставших невероятно осмысленными за время похода, появились слезы. — Я знаю, что Ник умер, что все не по-настоящему, и голос Ника не настоящий, ведь он немой. Я знаю, что вижу призрака, но не хочу чтобы ты уходил…       — Все уходят, Том.       — Том знает! Да, родные мои! Том знает, что все люди умирают, и Ник умер, но зачем еще куда-то уходить? Зачем бросать Тома сейчас?       — Я тоже не хочу уходить, — Ник замолчал. Опустил прозрачные руки на ладони Тома, хотел их сжать, но не получилось.       Ник всю жизнь жил в абсолютной тишине — полной противоположности миру. Потому что мир не замолкал ни на секунду. Даже сейчас. Том тихо хныкал, часы тикали, шуршала шторка на кухне от летнего ветерка, проникавшего в открытое окно. Почему он почувствовал жизнь только после смерти? Почему только после смерти по-настоящему осознал, как дорог ему этот огромный ребенок, утирающий сопли рукавом пижамы? Почему, только теряя, человек стремится все вернуть?       Ник отдал бы все. Все прекрасные звуки мира, даже возможность слышать Тома за то, чтобы просто оказаться рядом с ним и сжать его руки. Лечь с ним спать, как бывало в пути. Если Тому становилось плохо он скулил, ныл, сворачивался калачиком и пристраивал голову на плече Ника, а Ник гладил его по спутанным волосам. Как будто это могло помочь… Но Том говорил, что помогало. Ник читал это по его растянутым в довольной улыбке губам и благодарному, щенячьему взгляду.       — Я буду очень скучать.       — И Том будет скучать. Но мы же встретимся, правда? Когда я умру, мы встретимся, и я смогу думать, читать, слушать Ника.       — Конечно.       — Я люблю тебя.       Ник удивленно распахнул глаза — целые, без повреждений. А Том улыбнулся, снисходительно, так же, как бывало улыбались ему, когда он что-то недопонимал.       — Я люблю тебя, — повторил Том. — Да, родные мои, Том любит Ника. Очень любит. Но я не буду торопить встречу, ладно?       Ник засмеялся. Звонко. Мелодично. Веселыми загогулинками на полях старой тетради он смеялся.       Прожив всю жизнь в абсолютной тишине, он и не думал услышать эти слова. Да и прочесть по губам боялся.       Том смеялся с ним и затих одновременно.       — Тебе пора спать, — произнес Ник. Дверь его тянула. Он и так задержался дольше положенного ему времени.       — Да, родные мои! Тому пора спать. Том сегодня устал.       — Спокойной ночи.       — Ты придешь во сне, Ник?       — Нет. С сегодняшней ночи начнем друг по другу скучать.       — Ладно. Тогда до встречи, — Том приподнялся. Ник ощутил прикосновение к своему лбу. Том поцеловал его и отпустил. Сидел и улыбался сквозь слезы, и Ник слышал, как те стекают по щекам, капая с подбородка на грудь. Слезы Тома или его? Могут ли души плакать?..       Всю жизнь Ника окружала тишина. Такая же пугающая и черная, как проем двери, стоявшей за его спиной, ведущей в абсолютную неизвестность.       Но любая тишина растворяется в звуках… В каком бы мире ты ни был, найдется тот, кто однажды произнесет простое заклинание, разрушит ее. И тогда даже глухой расслышит слова, нужные каждому человеку.       — Я люблю тебя.       Последний раз оглянувшись на уже спящего Тома, Ник шагнул за дверь. В свою новую жизнь.       Ка — колесо.