в каждой школе есть такой ребёнок

У входа в здание табличка — «САМАЯ ПОРАЗИТЕЛЬНАЯ ИГРА НА ЗЕМЛЕ». Джеймса вынуждают расстаться со скейтом на входе — зачем ты вообще его взял, если вас привезли на автобусе? И Джеймсу не то чтобы в кайф находиться здесь, — как если бы он вообще знал, что такое кайф — но это была идея его отца-затейника: отправить Джеймса вместе с одноклассниками в лазертаг. Здесь звучит очень громкая музыка, которая орёт из колонок и долбит прямо в уши. Говорят, что она способна добавить капельку адреналина в крови. Вокруг них бегают сотрудники, раздают цветные жилеты, кто-то пронёс телефон и теперь делает селфи в темноте под сияние флюоресцентных красок и ультрафиолета. Джеймс думает о том, что неплохо было бы забиться где-нибудь на втором этаже и подождать до конца игры. С другой стороны, он не против «умереть» первым и выйти из игры почти сразу, только вот ему жалко деньги отца. Да нихрена не жалко. — Эй, мы начинаем. Джеймс кивает головой и как-то нелепо прижимает к своей груди автомат. По большей части, он даже не в курсе, как держать эту штуку. Рядом с ним стоит его одноклассник Мэтью, который пальцем демонстративно проводит поперёк своей глотки, что на всем известном языке жестов означает лишь одно — «тебе пиздец». — Мэт, вы в одной команде. — Это Эрика. Стрёмное имя. Эрика одёргивает руку Мэтью и кивает головой в сторону только что вошедших ребят. Скорее всего, они ровесники, но ребята из команды-противника выглядят как-то суровее и увереннее в себе. У одного из них синяки на лице, а тот, что самый жирный, сейчас пластмассовый автомат сломает от прилива чувств и эмоций. Джеймс решает особо не выёбываться и сдаться почти сразу. Желание врезать отцу по лицу только увеличивается. Когда раздаётся сигнал к действию, «свои» разбегаются кто куда, а Джеймс стоит лошком посреди «старта» и ни туда, ни сюда. Ему кажется, что этот парень — вон тот, что с ссадинами и синяками — намерен порешать его судьбу и схлопотать дополнительное очко. Джеймс его не слышит за грохотом музла, которое больше напоминает дрянное «тыц тыц тыц», поэтому вскидывает руки и жмурит глаза, готовый к своей участи. Задача его противника — попасть по датчикам. Один выстрел — минус четверть от ста процентов жизни. Вдруг голосом робота слышится: «Я РАНЕН» — и жилет Джеймса принимается мигать, что есть силы, но этот парень не успел выстрелить, а значит. «Мэт — говно несчастное». Джеймс сжимает челюсти до желваков и прежде чем Мэтью успевает дать деру, стреляет ему в спину в ответочку. Справедливо, однако. Это называется, проснулся азарт; правда, азарта этого хватает только на один выстрел, и жилет затыкается, вычитая двадцать пять процентов здоровья. Джеймс понимает, что тот незнакомый парень до сих пор стоит на своём месте с автоматом, и теперь как-то даже гордость пробирает за то, что он выстрелил и попал (хоть и в своего), а это кто-то увидел. Хочется даже спросить: «нет, ну ты видел?» — но достаточно с него сантиментов. Джеймс перезаряжает автомат и идет прямо на этого парня, но не стреляет, только аккуратно становится напротив и готовится спустить курок. — Чё? Они договариваются перебить друг друга в два счёта, чтобы выйти из игры. Джеймс хмурится — чужое рвение становится для него ожидаемой неожиданностью, но он спокоен и вооружён. Ствол его автомата звенит всевозможными аудиовыстрелами, лазер светит по датчикам, и даже как-то громко становится от всего этого — второй пошел. У них некая локальная тема теперь, и Джеймс неуверен, что именно ему стоит дальше предпринять. Он стреляет еще раз и чувствует себя замечательно в условиях такой тупой ситуации, стреляет еще раз, а голос так и не затыкается этим бесячим: «Я РАНЕН». Остается еще один выстрел, но если он его сейчас порешает, то сам останется на месте. Интересно, а игра предусматривает условия суицида? — Теперь ты. Джеймс думает о том, куда они положили его скейт, и как скоро можно будет выбраться наружу. С другой стороны, скорее всего, их не выпустят, но не то чтобы это мешало чуваку с синяками, и Джеймс уже заранее планирует прицепиться к нему. А робот всё не унимается со своими криками, и хочется сорвать с парня жилетку, сбросив на пол, но она крепко зашита и зажата ремнями.

***

В этом месте не предусмотрена парковка для доп. транспорта, поэтому скейт валяется где-то в углу, соскользнувший колесами по стенке. Джеймс хватается за деку, прижимает доску к груди, как самый желанный трофей, не боясь перепачкаться, а потом идёт дальше и хватается за куртку. Он такой незаметный и бледный, тихий и вежливый, — по большей части лишь потому, что молчит дохуя — поэтому всем всё равно на него, и никто не зовет его есть пиццу или курить дядины сигареты за углом. Джеймс словно призрак, преследующий тебя до самого угла или до самой смерти. Идет тихо до тех пор, пока не врежется в первый попавшийся на пути столб, задев его локтем — из-за этого скейт ударяется шумно. Обычно дети при первой же возможности хватаются за телефон, когда выходят на улицу, но телефона у него нет, как и нет желания все оставшееся время сидеть под присмотром болтливого охранника, который даже не даст в носу спокойно поковыряться. И Джеймс не понимает в какой именно момент (от своего нового прекрасного безделья) начинает целенаправленно идти следом за незнакомым парнем, становится на доску, отталкивается. «Эй». Не-а, вслух не крикнет. Джеймс подъезжает достаточно близко, замечает на асфальте корочки, поднимает их, а там черным по белому имя, школа и фотка на левой стороне. Ему нужно подъехать еще ближе, чтобы не кричать. — Выпало, — Джеймс протягивает руку, упираясь измученным непростой жизнью пропуском в чужую спину. — У тебя. Уэйн.

***

— Я Джеймс. «И я почти уверен в том, что я психопат». Джеймс смотрит на свой скейт и идёт за Уэйном, хватается за доску жадно и цепко, снова упирается её ребром в асфальт и возвращается на своё место. Наверное, Уэйн — это в честь Бэтмена; на этом, в принципе, все познания и заканчиваются. У него не то чтобы доступа в Интернет нет или нет денег на комиксы — просто отсутствует интерес к подобным вещам. Зато есть скейт — потрёпанный и старый; хорошие оценки по английскому тоже есть, как и страсть ко всему живому, что в любой момент можно обратить в мёртвое. Джеймс не любит заикаться об этом при первом знакомстве. На левой руке у него ожог во всю кисть и к вене. У Уэйна не-Бэтмена под глазами и скулами ситуация не лучше, но уже на заживающих стадиях. Нос, наверное, сотню раз был перебит. Это история про школьного лоха, но в парне слишком много гонора для этого. — Че за хрень у тебя с лицом?

***

Если бы у Джеймса было чувство юмора, он бы засмеялся. — Там, где я учусь, ничего не происходит. Но Джеймсу нравится. Непонятно только, откуда у него такая тяга к насилию. Не в смысле к насилию, при котором происходит что-то ужасное — ему просто нравится наблюдать со стороны за тем, как дерутся люди в телеке. Когда кто-то дерётся рядом с ним в режиме реального времени, Джеймс старается не стоять рядом, но занимает привычное для себя место позади всех и наблюдает, наблюдает, наблюдает. Его глаза загораются, когда он видит, как два пацана кулаками размазывают кровь по рожам друг друга. А еще боевики — это классно. Типа, «бойцовский клуб» или что-то с холодным оружием без всех этих пушек и автоматов. Голыми руками. Джеймс замечает птичку на небе и ставит скейт на землю, снова в привычной для себя манере едет рядом, знает, когда нужно тормозить, чтобы не споткнуться и не врезаться. Когда Уэйн вчера дрался, Джеймс делал домашнее задание. Еще он вчера наткнулся на мертвую птицу посреди асфальта и ее закопал, ведомый своими убеждениями в том, что теперь так никто не делает, и он один весь из себя загадочный и мрачный. — Всегда хотел, чтобы меня избили, — спокойным мирным голосом, — но я не чувствую боли и, скорее всего, если подохну, то так ничего и не поняв. Многозначительно. — Но это не.. это не приглашение, чтобы ты надавал мне по щам. «Мало ли». «И чтобы я делал без твоих советов». А совет всё же полезный. Джеймс двадцать пятым кадром и весьма не брезгливым слайд-шоу у себя в голове представляет, как Уэйн остриё ножа втыкает ему прямо в горло, затем вынимает — на этом моменте звук из кровавого фильма — и снова замахивается, а в это время кровь самого Джеймса брызжет ему на лицо. Становится как-то странно и непонятно. В следующую секунду вся эта кровь снова в нём, внутри, и он весь как ни в чём не бывало стоит, будто бы плёнку отмотали назад и решили смонтировать жизнь как-то иначе. Джеймс башкой мотает, уставившись вниз, старается не думать о том, что может случиться в следующую секунду, но если мысли начали появляться, это пиздец. Пиздец, в смысле, пиздец всему живому. — А, это. — Без выпендрежа. Джеймс кисть вертит ладонью вверх и поднимает глаза на Уэйна. — Когда мне было девять, мой папа купил фритюрницу, и я сунул туда руку, чтобы проверить, больно ли будет. Куда мы идём? Джеймс еще кое-что добавляет, погодя. Сначала говорит, а потом думает. — Зато. Очень полезная информация, однако. Приходится говорить тише. Он потом долго ещё стоит с тупым лицом и просто: «oh god here we go again». — Зато девочки не хотят держаться со мной за руку. За эту руку. Немного странно? Может быть. Тоже, блять, достижение. Но Джеймс вдобавок ко всему всё это время разговаривает монотонно и так, будто он в трансе каком, и язык у него во рту двигается еле-еле, не помещается. Джеймс улыбается. Кажется, первый раз за этот день, за эту неделю — за этот, мать его, год — искренне. Ему почему-то кажется это «прикольным» и клёвым. А ещё ему кажется, что так он может идти бесконечно долго куда-то в никуда, потому что дома ждут, но домой не хочется, потому что у бати есть свободное время после работы и вместо того, чтобы найти себе женщину, он просто протирает штаны на диване и заботится о Джеймсе. Джеймс не хотел бы, чтобы у него была женщина, но так нужно. Ему даже некого ненавидеть, выходит, некого стремиться выставить за дверь. А ему хочется — очень хочется — чувствовать ненависть, а не читать о ней — что весьма скучно — в книжках со скучающим лицом. Если бы у отца появился кто-то, Джеймс бы ее зарезал. О Боже, он бы точно её убил так сладко, быстро и элегантно. Аж хорошо стало в одну секунду. Но отец никогда. Никогда-никогда. Не додумается заменить ему маму. — Отруби. Джеймс облизывает губы и вытягивает руку вперёд, резко остановившись на своих колесах. Он смотрит на Уэйна чуть больше, чем нужно, но не знает когда остановиться, потому как это не смущает его.

***

Коробки, коробки, дрянная форма. Джеймс едва помещается в это подобие фартука, но другого нет. Когда никто не видит, у него появляется возможность развязать его и почувствовать себя свободным, но на грёбаной заправке машины появляются чаще, чем отец спрашивает, как у него дела (а спрашивает он очень часто). И когда машины появляются, нужно быть во всеоружии, но Джеймс никогда не улыбается (даже если фальшивые улыбки разрешены). В очередной визит какого-то толстого мужика на нём этот фартук, и он, блин, зеленый, и Джеймс терпеть не может зеленый все эти несколько месяцев, пока работает здесь. Его босс достаточно тупой (как утверждает папа с хохотом), чтобы начать доверять Джеймсу всецело спустя первую пару месяцев работы. И это странно. И всё вокруг тоже может быть очень странно. Но Джеймс неприхотлив. — Бутылку пива, — нелегально, конечно. Джеймс оборачивается, выпустив кассу (ящик в столе) из рук. Антураж их заправки очень нагнетающий. Тут всё, блять, яркое и зеленое. Благо, без кепок и бейджиков. — Как тебя зовут? — Из холодильника? Джеймс непоколебим снаружи — пиздец внутри. Какая-то неприязнь особая, но он и сам не понимает почему, как будто все толстые мужики на свете полезут к его девчонке, и ему придется за неё заступаться. Это как в фильме, ей-богу. Когда оборачиваешься, а позади тебя происходит слишком много в эту секунду, и пока ты рылся, slow mo мужики ещё более slow mo успели кого-то покарать или, к примеру, прикончить. Джеймс слышит какой-то шум, но не особо на него реагирует, только быстрее идёт из другой комнаты с бутылкой холодного пива, которое настолько холодное (окей, он понятия не имеет, как регулировать температуру в холодильнике и скорее всего не отличит холодильную камеру от морозильной), что пальцы мигом становятся мокрые, но Джеймс не особо чувствует что-то неприятное или слишком холодное. И на хороших настроениях (ведь совсем скоро он должен пойти домой) даже можно позволить себе какую-нибудь игривую вертушку с этой бутылкой, и Джеймс подкидывает её на два (а может, и три) сантиметра от руки, затем резко ловит. У него ноги к земле прирастают в одно мгновение, когда он весь такой беззаботный становится свидетелем необычной (тут такое обычно не происходит) картины. И сразу интерес к бутылке теряется, и приходится к кассе вернуться. Джеймс ставит пиво на ровную поверхность стойки и как ни в чём не бывало готовится сказать: «с вас один..» В таких ситуациях его мозг просто: «эй, приятель, игнорируй всё это, и оно само как-то рассосётся». Мужик падает на пол, и Джеймс смотрит на парня, который это сделал. И это очень странно. И тихо резко становится. Зато теперь отчетливо ясно (всё познаётся в сравнении), что ещё мгновение назад было чертовски громко. А у Джеймса лицо такое, будто это его только что пытались прибить. Или это он задыхается на полу весь в газировке. Или. Посреди глотки огромный ком, и нужно что-то делать со всем этим. Джеймс в режиме альтернативного поведения, и в ситуации, в которой не знает как себя вести, способен налажать из-за попыток сделать что-то. Всем похуй на это место, и здесь сроду никогда ничего не крали. Джеймс думает о том, что всё это столь неожиданно, что лучше уволиться. К чёрту батину смеющуюся рожу. Так вот. Джеймс, когда не в курсах, как поступить в новой для себя ситуации, делает что-то странное, пытаясь делать как нужно (как делают нормальные люди). И это довольно часто (всегда). Он сгребает все купюры в одну кучу и.. держит их в руке, смотрит на Уэйна. Да, это определенным образом тот самый Уэйн. И двадцать центов на дне ящика. — Ахуеть? Джеймс дышит часто. Будь он чутка коммуникабильнее, обосрался бы точно. И он смотрит на парня с синяками на лице (это новые?) и не особо хочет перегибаться через стойку, чтобы посмотреть на мужика. Пошёл он. Джеймс шугается, прежде чем Уэйн успевает повысить голос. Деньги в руках не придают какого-то кайфа или счастья, типа, «блять, моё». И выходя из-за стойки, обходя мужика, Джеймс не хочет смотреть вниз и проверять, что с ним — он так и не понял. Подошва его кроссовок липнет к полу. Хлопает дверь, и вместо того, чтобы пойти домой, Джеймс тащится до машины за Уэйном. А машина эта пиздец — в смысле, выглядит так, будто сейчас развалится; но Джеймс не то чтобы в тачках шарит. У его бати тоже далеко не мерседес, да и куда ему. А внутри достаточно чисто. Нет никого — в смысле, нет никого совсем помимо них двоих. И Уэйн за рулём. Не батя там или кто постарше. Хотя, батю его Джеймс точно бы испугался. Очевидно. Да и сам водить умеет, но не особо лезет за руль. «Почему я здесь?» Джеймс молчит, как будто воды в рот набрал, и суёт между ними другую банку с колой, затем садится глубже и поворачивает голову вправо, ожидая, что вот сейчас этот мужик выбежит, побежит за ними следом, и все пропало. «У меня была возможность прикончить его». Джеймс поворачивает голову в другую сторону и молча смотрит на Уэйна, думает о том, что Уэйну всё это сойдёт с рук, если они уже оторвались. Или не сойдёт. Джеймс не особо думает над деталями, но точно знает, что мог бы своими руками прибить этого мужика. А Уэйн забрал у него эту возможность своим героизмом. «Дурацкие волосы». Джеймс снова смотрит вперёд, скрестив упрямо руки на груди, пока пальцами толкает купюры в карман. И чем дальше от драки, тем проще и лучше. Думается легче. Уэйн и правда как бэтмен. Бедный бэтмен. И едут они в тишине, а для Джеймса заговорить первым — значит, проиграть. Джеймс немного оглушен и сбит с толку — его сознание засыпает в одно мгновение, и когда Уэйн просит его о чём-то, в ответ прилетает лишь одна тишина. Джеймс думал о том, что ему тоже (почему тоже?) непременно хочется убить кого-то, и сейчас самое время, чтобы претворить планы в жизнь. Подобная бешеная мысль кажется ему правильной как никогда, и вот они едут вместе по дороге, Джеймс суёт руку в бардачок, подавшись вперёд, а сам фантазирует о том, как в следующую секунду вытащет нож из кармана и замахнётся. От этих мыслей немного коробит — зажмуриться хочется. Но вместо холодного оружия в пальцах салфетки. Кола и правда липкая. Джеймс жмется башкой к сидению, прогибается в спине лениво и смотрит на Уэйна. Смотрит по большей части непозволительно долго и молчит. — Нас отследят нахер. — Не-а. Владелец этой заправки слишком старый и почти не умеет пользоваться Интернетом. У тебя есть девушка? Шины скрипят на тормозах при очередном повороте. Ремень безопасности так и висит непристегнутым. Джеймсу нравится смотреть на Уэйна и наслаждаться его последними минутами жизни. Нож и правда в кармане — маленький такой и уродливый. Некрасивый и бесполезный, больше походящий на брюлики. Больше походящий на безделушку. Минуты эти бедному Уэйну придется провести в компании не самого крутого парня на свете, однако, жаловаться не приходится. Да и не то чтобы Уэйн кажется расстроенным. Наоборот. Его как будто всё устраивает, и Джеймс не замечает даже толики горечи на его лице. Хоть капельку неприязни. Хоть маленького намёка на то, что, «блять, этот Джеймс смотрит, этот Джеймс опять рядом, этот Джеймс снова молчит, сидит тут и вдруг донимает своими вопросами, сдохни плс». — У тебя нет девушки, потому что тебе никто не нравится? Джеймс хлопает глазами и пожимает плечами. «Ничего, мой отец тоже думает, что я гей». И когда Уэйн своевольничает, отпуская руль или закрывая глаза, Джеймс дёргается едва заметно, но понимает, что, в принципе, от него сейчас ничего не зависит и, если он начнёт паниковать, то ни к чему хорошему или плохому это не приведёт. В животе начинает урчать, но на это легко не обращать внимания, потому как путь им предстоит бесконечный, и неизвестно, когда появится возможность спокойно поссать. А Джеймс не может отвернуться, потому как смотреть на Уэйна намного интереснее, чем в окно — в окне только пустота и деревья. Никакой цивилизации. И Джеймсу почему-то спокойно, как будто всё так и должно быть. Как будто спонтанность (да что он о ней вообще может знать?) вызывает у него нереальный восторг в данный момент. И Джеймс радуется, но не показывает этого, чтобы не злить Уэйна. И Джеймс радуется, и даже хочет обнять его, но это как минимум неуместно или странно — как вообще нормальные люди выражают свои эмоции? — Сорян. А у него в голове столько мыслей, и он только сейчас понимает, что не попадет сегодня домой, и это вовсе не плохо. Так пить хочется. И Джеймс просто молча жмётся к сидению щекой, повернувшись лицом к Уэйну, закрывает глаза, пытается разгрузиться. Уэйн выглядит более живым на фоне Джеймса с этими его глазами, преисполненными тоски. А кола почему-то на вкус неприятная — от неё очень сильно скрипят зубы; и появляется такое чувство, будто бы совсем скоро заболит адски десна. Джеймс морщится и суёт банку на место. Ему, вроде как, нельзя холодное. А ещё Джеймс не курит. В смысле, никогда не пробовал, никогда не хотел покрасоваться перед кем-то этим и никогда ни у кого не стрелял. — Включи музло. — Какое? — Выбери сам. На дисплее загораются названия, и тут непонятно — куда нажимать. Приходится балансировать в своем сознании между требованиями и подачей — он никогда бы не подумал, что способен кого-то раздражать вопросами. Для него это новый опыт — общаться с кем-то другим и незнакомым больше одной встречи. И Джеймс молчит, потому что не знает, как правильно говорить, продолжает листать список. «QUEEN ANNE'S REVENGE» это как $уисайдбойс, только нахуй никому не сдались. Джеймс даже не для себя выбирает, а типа, чтобы понравилось Уэйну. Lady GaGa? Кантри? Электроника? Никто бы никогда в жизни не смог угадать любимого исполнителя Джеймса. — Пошёл ты. Джеймс смотрит на Уэйна под sayer nothing,nowhere. Слишком попсово. А панк всё перекричит. Инди? Фолк? Вальс? — Чтобы ты сделал, если бы узнал, что умрёшь через десять минут? Ты боишься умереть? — Джеймс хватается за карман, стискивает пальцы и только сейчас обнаруживает, что он до сих пор в зеленом фартуке. «Терпеть не могу зеленый». И после стольких километров поездки Уэйн ему всё равно не сказал о том, как смешно на нём смотрится это дерьмо тридцатилетней давности. Джеймс молча сминает фартук и поворачивается назад, чтобы комок ткани бросить в багажник. Он может поклясться, что эту форму вообще придумали только для женщин, но они почему-то не особо бегут работать на заправках. — А что дальше? — Джеймс закрывает глаза. — Куда мы едем, и что ты за водитель такой, который сам не способен музыку выбрать? Дорога и правда может быть бесконечной. План легко нарушать, когда плана нет, но что делать, если план необходим. И в сон так клонит жёстко, что сдохнуть можно. Мысли ни к чёрту. — Ты не против, если я? «Блять, опять. Ну, приехали». Существует ли такое понятие — мужская солидарность? Джеймс если бы сейчас нож в руке держал, то мигом выпустил бы его из рук. Отец умирал у него (у Уэйна) на глазах, видимо, и это, типа, охренеть как плохо, но. Нельзя отступать от идеи убить Уэйна, потому что это не просто идея-фикс, а целостная жажда. Джеймсу хватает несколько минут на то, чтобы всё распланировать, но он снова смотрит на Уэйна, и взгляд его на секунду становится мягче, как если бы зрачки резко въебало до больших размеров. Проходит эта долбаная секунда, — может, больше — прежде чем наступает время говорить. И говорить не хочется, хочется просто выйти из машины, пойти в лес и сесть там на траву. Джеймс не верит в «настроения», но шмыгает громко носом. И это не из-за отца Уэйна — похуй ему на его отца. Просто погода такая хорошая, и зубы после колы скрипят, и машина не буксует, и музыка приятная. Джеймс перестаёт нянчиться со своим сидением и тянется к Уэйну, чтобы нелепо обнять его дрожащими (внезапно) руками за плечи. И это странно и неудобно. Но для Джеймс не странно, он неприхотливый.