Взлетим к звездам

      Они встретились как-то незаметно.       Юлик давно ходил по крышам Питера. Почти каждую теплую ночь он находил в себе силы оторваться от просмотра сериала и нагретой постели, одеться в куртку и вывалиться в подъезд, кажется, с таким грохотом, что его слышала каждая душа в доме. Его это волновало всего секунду, ровно до тех пор, пока его взгляд не устремлялся в маленькую прорезь стены подъезда — мутное застекленное окошечко, за которым загадочно и заманчиво сверкали звезды. Их блеск ослеплял все мысли в растрепанной голове и заставлял почти выбегать на улицу, чтобы искать подходящее место для ночных наблюдений. И такое со временем нашлось: тихая, непопулярная, но открытая круглый год крыша вдалеке от центра, до нее минут тридцать быстрым шагом и несколько часов до рассвета, но оно того определенно стоило.       Руслан давно думал сброситься с высоты. Какой смысл нести свое тело по этому миру, когда из-за болячек рухнули мечты, лучших друзей поминал только черт, а хорошее будущее — за такими далекими горами, что и на самолете не доберешься? Вот и он его не мог разглядеть, прятал его в черном смольном небе, изрешеченном мелкими проколами звезд, и сигаретном дыме. В первый раз, когда он попал на высоту, он — даже стыдно признать — испугался. Но потом успокоил себя, сказал, что это место слишком некрасивое для того, чтобы провести в нем свои последние секунды, и сошел с широкого бортика крыши. Через несколько месяцев упорного поиска места, где можно было умереть красиво, он наткнулся на тихую, непопулярную, но круглый год открытую крышу вдалеке от центра, до нее минут десять пешком и час до обморожения, но оно того определенно стоило.       Они даже заметили друг друга не сразу. Каждый из них все время удивлялся, что что-то меняется почти незаметно, будто кто-то кропотливо перекладывает пылинки, чтобы создать для парней внутреннее чувство дискомфорта, но оба наплевательски пожимали плечами и спускались вниз. Пожалуй, это могло продолжаться до того самого момента, пока один из них не решил бы выбрать путь спуститься быстрее обычного, а второй наконец бы понял, что звезды — всего лишь последствия борьбы гравитации и сил сжатия, но во вторник, второго числа четвертого месяца n-ного года Руслан просидел дольше, чем обычно, а Юлик захотел переместиться в другую часть крыши из-за облаков.       Оба встретили друг друга, как должное и неоспоримо присутствующее — так думал Онешко, когда молча протягивал Тушенцову свою зажигалку, ведь у того она снова не работала.       А у Руслана во вторник, второго числа четвертого месяца n-ного года жизнь пошла по наклонной. Вверх или в ад — он пока не решил. — Посмотри на эти созвездия, — вполголоса рассказывал Юлик, явно простуженный, сонный, но до того увлеченный своим рассказом и Русланом, что продолжал говорить уже час без остановки, — нет, ты отвернись от меня и посмотри. Видишь, созвездие льва? А в нем самая яркая звезда — это Регул. Она вообще одна из ярчайших звезд на нашем небе, хотя ей всего несколько сот миллионов лет! — Вижу, — подавляя зевок, кивнул Тушенцов, еле успевая перед своим утверждением зацепиться взглядом за яркую точку на небе. — Это делает ее особенной? — Конечно, — поднимается на локтях, возмущаясь, как сущий ребенок. — Она очень быстро вращается, и, не смейся, но по форме напоминает тыкву. Разве это не удивительно? — Удивительно, что тебя это удивляет, — усмехается Руслан и видит, как Юлик обиженно садится и скрещивает руки, то ли пристыжая своего собеседника, то ли пытаясь наконец согреть красные от холода руки. — Какой ты иногда противный, — беззлобно констатирует Онешко и помогает подняться Тушенцову, пока тот от своей сигареты не может отлипнуть, затягивается еще сильнее, чем обычно, и выкидывает бычок вниз, на улицу.       Они такие разные: Руслан видит черноту нависающего над ним купола, Юлик — бриллианты созвездий и далеких маленьких миров, но они оба одиноки. О таком одиночестве обычно молчат, потому что вот же, есть друзья, родные, которые выслушают и задушат тебя своей заботой, а ты не перестанешь ныть о том, что несчастно единоличен. Сердце не перестанет болеть. Они оба заперты в своих мирах, которые никому не сдались: Юлик тонет в своих сладких и чересчур ребяческих мечтах побывать среди своих молчаливых световых друзей, а Руслан тонет в Юлике, и не знает, что делать со своей жизнью теперь.       Онешко уже открыл ему все, что можно открыть, а Тушенцов еще не готов вылезти из своего панциря, хранит его, как нереально крутой бонус в игре, а на деле — просто не знает, как работают другие, но разбираться и не хочет. Поэтому, пока Юлик настойчиво тащит его на свою сторону, он крепче кутается в шипы и отмалчивается, пока не встретит непонимающую тишину в ответ. Тогда парень отсаживается от него, с укором вздыхает, поджимает губы, но не мешает вредничать и проявлять мерзкий характер. А Руслан раз за разом ломается изнутри, потому что уже не может сидеть один под этим небом, наполненном звездами Юлика, и сам подходит, как только завидит своего неожиданного сотоварища и сострадальца на знакомом ему месте. — Рус, как думаешь, — Онешко поправляет взъерошенные ветром волосы, пока лежит на покрытии и снова не отрывает восхищенного взгляда от ярких разноцветных бусинок над собой, — есть ли где-нибудь, на планете, чем-то напоминающей нашу, два парня, которые сейчас смотрят в небо и задаются тем же вопросом? — Параллельные миры — всего лишь хрупкая теория. — А тебе не хотелось бы верить? — с нажимом спросил парень, нехотя отрывая взгляд от небесного свода. — Или ты такой пессимист, что мы для тебя совершенно одни?       Руслан смотрит на Юлика сквозь прикрытые ресницы и даже не ухмыляется — какая тут ухмылка, когда хочется сказать, что была бы где-нибудь в этой вселенной копия Онешко, он ее точно не отдал бы никакой копии Тушенцова, который не достоин. И он не достоин, но жалкая пародия на него — еще больше не достойна такой звездочки, как Юлик. Оставалось только вымученно вздохнуть, привести мысли в порядок и отшутиться, как в старые добрые. — Ну разве что у этих парней по пять пар глаз и ног, три руки и уши вместо глаз… — Да иди ты, — фыркает, но снова не обижается, представляет себе такую картинку в голове и смеется. — Хоть раз бы серьезно ответил, а ты снова тут со своими ушами-глазами…       Юлику хочется верить, что все это не напрасно. Он готов еще тысячу и один раз не обидеться, только чтобы не увидеть больше серой плотной мглы в глазах Руслана, которая кричала, вопила о том, что этот парень — не жилец внутри, а скоро и из этого мира сгинет, не продержится и месяца. С каждой их встречей она рассеивалась, давала надежду, что Тушенцов все дальше от этой беспросветной ямы и нежелания жить. Юлик покорно и смиренно ждал, пока его посвятят в эту тему, хотя бы признаются, зачем на самом деле приходили сюда изначально, и он сможет спросить хрупкое словесное обещание, что Руслан больше не попытается свести счеты с жизнью. А потом он будет надеяться, что оно хоть что-то значило для них обоих. — Эй, Русла-ан, — Онешко тянется к коротко стриженной макушке и несколько раз проводит по ней холодными пальцами, — что ты видишь, когда поднимаешь глаза? — Просто небо, — равнодушно сказал хриплый голос. «Тебя» — пробормотало глупое сердце. — Небо? И все? — разочарованно пропел Юлик и сам, будто не веря, что можно видеть так мало, несколько раз посмотрел то на Руслана, то на голубеющий купол с бледнеющими огоньками. — А что я должен видеть? Карту созвездий, как ты, или космос? — Вот именно! Космос! — восторженно крикнул Онешко и стыдливо прикрыл рот рукой: было часов пять утра, какие сейчас крики. Не дай бог еще выгонят. — Ну, не так уж впечатляет этот твой космос, — Тушенцов недовольно зашипел на громкий тон своего приятеля и потушил недокуренную сигарету. — Хоть бы показал что-нибудь интересное, а то одно и то же каждый день. Ладно, Юль, бывай. Я себе работу нашел, мне через час на смену идти.       Они даже не пытались обменяться контактами все это время: им достаточно было знать имена друг друга, тем более оба знали, где, при необходимости, искать другого, и не волновались. Оба уже подловили другого на взаимной симпатии, но о своей находке не заявляли, ждали, у кого же первого любовь задушит гордость или не хватит терпения, смотрели на друг друга с намеками, и продолжали говорить, как ни в чем не бывало. И даже не прощались, как положено. Оба сошлись на мнении, что тогда их встречи сливаются в одну, непрерывную, как бесконечно долгий вечер, и это было приятнее, чем много маленьких кусочков разговоров.       Юлик счастливо улыбнулся своему старейшему другу — небу, и мысленно поблагодарил вселенную за благосклонность. Руслан нашел себе работу — значит точно планирует жить на месяц вперед, потому что оплачивает аренду, как он говорил, смотрел наконец в будущее дальше завтрашнего дня и заканчивающейся пачки сигарет. И плевать, что у самого Онешко задолженность уже за три месяца, а он сидит без дела, смотрит все сериалы, какие может только найти, общается по переписке с друзьями и ходит на тихую, непопулярную, но открытую круглый год крышу вдалеке от центра на встречи с Русланом. До нее минут тридцать быстрым шагом и миллион нежных мыслей. — Что для тебя значат звезды? — спрашивает Юлик уже тогда, когда мерцающие огоньки перекрыли собой лучи утренней зари, а на улице стало тепло настолько, что они оба лежали уже в футболках, не боясь замерзнуть.       Руслан посмотрел на него необычно тяжело. Онешко смутился этого взгляда, будто его застукали за чем-то вульгарно непристойным, но не позволил себе отвернуться и перевести тему. Сейчас, именно в этот момент должно было случиться что-то волнующее, что-то очень важное, и Юлик просто не мог струсить перед таким событием, позорно убежать от прямоты и продолжить прятаться в своих глупых, конечно же бесполезных и ненужных рассказах. Поэтому он продолжал смотреть глаза в глаза. А Руслан продолжал тянуть. — Ты — мои звезды, Юлик, — Тушенцов не сказал это — прошептал, так лично, так интимно, чтобы эти слова достались только Онешко, который вздрогнул и весь пошел мелкой рябью. — Все эти огненные монстры с термоядерной реакцией — чушь. Ты теплее, ты ярче. Светишь мощнее, чем сверхновая. Чем все эти миллиарды звезд вместе взятые.       Юлик просто не может это больше слышать. Потому что если послушает еще хоть слово — расплачется, навзрыд, и даже сожалеть не будет, настолько эти слова сжали бедное мальчишеское сердце, что больно от чувств стало. Их было слишком много, слишком долго они держались в сантиметре от фейерверка простого человеческого счастья и влюбленности, поэтому сейчас он мог только резко вскочить, только наброситься на Руслана с поцелуями, с нежностью, с требовательностью вернуть ему долг за все его бессонные ночи. — Подожди, подожди, сожжешь ведь, — Тушенцов отодвигает от себя лицо Юлика после бесконечного долгого поцелуя и тяжело дышит: самому плохо соображается от поднявшегося давления, накатившего счастья и желания восполнить все их потерянные ночи. — Ты, я вижу, подготовился, — Онешко нетерпеливо выдергивает из рук Руслана презерватив и маленький бутылек со смазкой, который тот трясущимися от волнения руками извлек из кармана. — Уже как месяц готовлюсь, — цедит парень, чувствует, как его бедра заботливо приподнимают и кладут к себе на колени, чтобы ему не стало холодно, начинают торопливо возиться с ширинкой, но этот момент затягивается на неловко долгое время и он нетерпеливо ерзает, добавляя всем проблем.       Он подается навстречу, ловит каждый извиняющийся, любящий поцелуй Онешко и думает, что он, наверное, помешался на этом звездном во всех смыслах этого слова мальчике, больше, чем на никотине и самоубийстве, больше, чем сам Юлик помешан на звездах. Руслан спешит, изнывает от желания, которое так долго душил в себе, называя его похабным и мерзким, но когда борода Онешко приятно щекочет основание шеи, когда его руки прижимают к себе так близко, что становится воздуха мало, он очень скоро забывает о всех негативных синонимах своей жажды.       Жажды Юлика, его губ и любви.       Это было лучше, чем он представлял у себя дома, закрывшись на несколько замков от самого себя в ванной, чтобы пережить этот позор и суметь на следующую ночь спокойно смотреть в глаза Онешко. Юлик был в тысячу раз нежнее и в миллион раз отзывчивее, стонал так, будто растягивают его, а не Руслана, ни на минуту не прекращал целовать и повторять, как же он его любит, как же он им дорожит. А Руслан был готов сгореть со стыда прямо сейчас, потому что Онешко для него — позор — целый мир, молодой, светлый, родившийся в прохладном апреле на одинокой крыше, которому он теперь отдавался полностью, вдыхал запах необычного, очень слабого одеколона, тонул в искрах любви и желания в темных зрачках.       Юлик никогда не спешил, а сейчас, как змея, медлил над каждым движением, и Руслану постыдно пришлось упрашивать, чтобы с ним были грубее, двигались быстрее, чтобы до той самой россыпи звезд в глазах, а не пытались усыпить. Когда Онешко наконец услышал сквозь мольбы и стоны просьбу Тушенцова, парень готов был забыть свое имя от одного ощущения Юлика в себе, так близко, так любовно выстанывающего его имя в покрасневшее ушко, целующего шею, кадык абсолютно зачарованно смотрящего в глаза Руслана.       Кончать под обожаемым Онешко небом было ничуть не хуже, чем рождаться заново. — Как думаешь, что с нами будет, если солнце потухнет? — после долгого молчания и поцелуев спросил Юлик, прижавшись лбом к лбу Руслана. — Я знаю, что такое невозможно и оно пройдет по своей ветке эволюции, но вдруг бы оно потухло? — Я думаю, нам бы пришлось использовать больше электроэнергии, очень много витамина «Д» и одеял, — задумчиво, на полном серьезе изрек Тушенцов, поглаживая большими шершавыми пальцами тыльные стороны ладоней своего парня. — И каждому в этом мире понадобился человек, с которым он мог бы греться. А вообще, ты даже во время нашего секса думаешь о своих звездах? — Я думаю о тебе. Это считается?       За лучезарную улыбку, которая последовала за этими словами, душу хотелось продать, да еще и доплатить, кому можно было, чтобы оставить при себе навсегда, как вечную предсмертную галлюцинацию, приятно перегревающую умирающий мозг. Ну невозможно было сочетать в себе столько, нельзя было просто забирать чужую душу и украшать ее собой, как самое дорогое в жизни. Потому что Руслан знал: он так не мог, и страдал от этого, не в силах и возможностях ответить такому чуткому Юлику, который ничего и не требовал взамен, бескорыстно помогая запутавшемуся парню. — Считается. — Я бы хотел стать одной из этих сияющих для нас крох, — неожиданно туманно и печально произнес Онешко, когда Тушенцов всего на несколько секунд оторвался от его оголенных бедер, чтобы надеть презерватив и выдавить на эрегированный член как можно больше смазки, которая теперь стала почти постоянным атрибутом их встреч. — Сиять тебе день и ночь, пусть ты и не будешь об этом догадываться. — Не говори так, будто умираешь, — упрекает Руслан и мягко гладит плоский живот, призывая расслабиться и позволить ему войти с минимумом страданий, целует в линию нижней челюсти и трется о шею Юлика носом, щекотно, но так соблазнительно, что парень под ним весь подается мимолетной, редкой от Тушенцова ласке и чуть шире разводит ноги, чтобы прижаться к нему ближе некуда.       Он позволил себе стать с ним безрассудно беззащитным, доверчивым, как ребенок, и еще ни разу не пожалел об этом. Он позволил ему нечаянно, в порыве страсти прокусить губу, оставить несколько алых пятен на груди и шее, почти полностью раздеть на не такой уж и удобной для секса крыше и немного резко вжать в выступающий вентиляционный выход, за который они предусмотрительно спрятались. Но все это было лишь условностью, жалкой крупицей той веры, которая поселилась в ней практически с первого взгляда на этого парня, потому что Юлик давным давно позволил Руслану дотянуться до самого сердца и оплести его своим родным несчастьем. Теперь, когда он смотрел на Тушенцова, он чувствовал себя не одним: с ним всегда была теплая тоска по миру, где было лучше, и по темным красивым глазам.       Онешко грустно улыбается, когда слезы боли наконец высыхают, а на смену им приходят размеренные резкие толчки, с каждым разом приносящие все большее удовольствие. Руслан совсем не видит, Руслан совсем не замечает, он ослеплен их любовью, которая, право, настолько яркая, что и Юлику помутнила взор, но ему совсем немножко обидно, что Тушенцов не принимает всерьез то, что он постепенно приходит все на меньшее время, все позже, потому что из-за слабости не может уже так быстро ходить, как раньше, ноги начинает ломить все сильнее от долгой ходьбы. Но это определенно было лучше — та голодная страсть и ненасытная нежность, что к нему проявляли, чем глупые беспомощные попытки спасти его и пожалеть.       Ему нужно было именно так, безжалостно, до истертой не спине футболки и небесной пустоты в голове. — Руслан… — тускнеющим голосом позвал Юлик, как только тот замедлил темп, немного переводя дух и давая самому Онешко отдохнуть от настойчивого втрахивания в покрытие. — Руслан, обещаешь, что я для тебя не погасну? — Да Боже, обещаю, обещаю. Умрем вместе, и встретимся среди твоих полыхающих монстров, — Тушенцов неловко поднимает парня за талию и, не снимая с себя, удобно усаживает на колени, чтобы трогательно обнять. — Только не говори так. Пожалуйста.       И Юлик верит, благодарно целует Руслана в губы, потом в нос, в щеки, будто в первый раз, будто больше возможности не будет, а тот в страхе его отстраняет и пытается найти честность в глазах. Спросить, что происходит, наверное, духу не хватит: услышит что-то плохое и тут же сойдет с ума, потому что можно бы было что-то решить — Онешко уже пять тысяч раз рассказал бы и попросил совета, денег. Поэтому Тушенцов смотрит, ждет, но находит в темных глазах напротив только звезды.       Газета.       Он нашел ее после того, как час просидел под дождем на пустой крыше, а потом решил обойти ее. Растерянный и брошенный, он нашел эти хлипкие листы в совершенно чужом им месте, они никогда там не сидели — слишком близко к люку, неприятно. Мокрые от дождя страницы, слипшиеся и теперь годные только для утилизации, вызывали отвращение, но первая страница была все еще читабельна. И лучше бы ее чернила размылись совсем, чтобы Руслан ни заголовка, ни фотографии не смог узнать, потому что так намного страшнее, намного больнее.       «Сегодня видеоблоггер Юлий Онешко, известный под псевдонимом Юлик, покинул этот мир, оставив очень трогательное письмо своим подписчикам. Все знакомые и родные молодого парня отказываются комментировать ситуацию, и причина смерти так и осталась сокрыта тайной, если бы один из наиближайших друзей блоггера — Юрий Хованский, не открыл ужасающую правду, что сгубил его друга и любимца сотен тысяч людей Вирус иммунодефицита…»       Дальше читать не было сил.       Не жалко было больно упасть на колени, кажется, содрать коленку в кровь об покрытие, и завыть, громко, надрывно, до металлического привкуса во рту, жутко, как усилившийся в ненадолго притихшую грозу ветер. Он стонет и плачет, ощущая, как в голове и дырявой груди размывается слезами пепел — серые песчинки тех моментов, что Юлик был здесь, рядом, теплый и осязаемый, а теперь все испепеливший в труху, разложивший на атомы их счастье. Счастье Руслана. Он — погасшая звезда в жизни Тушенцова, настолько яркая, ведущая за собой, что сейчас парень теряется, не знает, куда себя девать во всех смыслах, ведь главный ориентир оставил его, одного, на тихой, непопулярной, но открытой круглый год крыше вдалеке от центра, до которой было десять минут пешком и сотни световых лет наверх.       Нет, нет, он не может. Он обещал, что Юлик для него не погаснет, как он мог подумать хоть на секунду, что это произошло? Его звездный мальчик все еще здесь, рядом, надо просто немного поискать, но…       Где же твои звезды, Юлик, когда все небо застилает плотная вата грозовых туч, а взгляд ослепляет не таинственный блеск, а всполохи молний?       Где же ты сам?..       А Руслан видит. Как сумасшедший, поехавший от боли и потери, но видит, и цепляется за яркую точку в том месте, где в облаках сделали рваный разрез, и, глотая слезы, улыбается. Юлик думал, он его не слушал, все время упрекал в безразличности и черствости воображения, но Тушенцов помнит каждое слово, каждый смешок и неровный восклик захватывающего интереса, когда Онешко переключался с темы на тему с такой скоростью, будто боялся не успеть рассказать. Он помнит эту безумно нежную улыбку, которую, очевидно, он никогда не посылал своим звездам — она всегда была ему одному.       Звезда называлась Регулом — так же необычно, как звали Юлика, и она светила так же ярко сквозь эту черную пелену, как Юлик разрывал своим сиянием беспросветную мглу жизни Тушенцова.       Юлик не погас.       Он остался среди волшебно сверкающих созвездий, как самозабвенно мечтал, и смотрел на Руслана глазами-бриллиантами, может, прося прощения, что так неожиданно ушел, за то, что оставил его одного, может, надеясь на то, что парень все поймет и не забудет его, продолжит приходить на эту самую крышу.       Он будет ждать, когда они встретятся среди звезд.       И обязательно дождется.