***
В первый раз это случилось с ним, когда он был еще ребенком. В тот злополучный день он, уже носивший фамилию Кацура, купался с другими мальчишками в реке Мацумото. Завидев приближающуюся лодку, Кацура обрадовался, предвкушая любимое развлечение. Подбадриваемый возгласами друзей, он направился в сторону лодки, а потом нырнул и поплыл под водой. Точно рассчитав расстояние, Кацура со смехом вынырнул из реки и схватился за борт лодки, желая напугать лодочника. Тот действительно испугался: подскочил, едва не перевернув лодку, а потом схватился за весло и огрел им Кацуру по голове. Перед глазами потемнело, и он ушел под воду. Кацура погружался все глубже, не сознавая, что происходит и не в силах пошевелиться. А потом пришло удушье. Он судорожно попытался вдохнуть, и в нос и горло хлынула вода, руки и ноги тотчас же сделались ватными. Кацура забился в ставшей такой тяжелой и плотной воде, все его существо охватил дикий, первобытный ужас. Он отчаянно боролся за жизнь, но с каждой секундой слабел все сильнее, и на смену страху пришло опустошение. Обессиленный, он прекратил борьбу и мог только смотреть, как тускнеет свет, исходивший откуда-то из недостижимой вышины. После все померкло, и в следующий миг его тело стало маленьким и легким. Зрение обострилось, но видел он как-то странно. И что-то странное: откуда тут было взяться кошке, чьи лапки отчего-то были прямо перед его глазами?.. Почти тут же тело обрело привычную тяжесть, но руки и ноги вновь слушались Кацуру, а грудь перестала разрываться от нехватки воздуха. Оттолкнувшись ото дна, Кацура рванулся вверх, туда, где сквозь толщу воды сияло солнце. Он вынырнул на поверхность, улыбаясь от счастья и невероятного, невозможно чувства, что он жив. И даже то, что голова немилосердно болела, а из раны на лбу текла кровь, не могло омрачить его радость. Кацура понял, что это было, много позже. Отец – приемный отец, как оказалось – рассказал ему обо всем, когда Кацура собрался в Эдо. — Твоя мать полагала, что тебе не нужно знать об этом, — говорил отец, — и я согласился с ней, а потом молчал из уважения к ее памяти. Тем более что ты рос обычным, пусть и очень смышленым, ребенком, и я не замечал никаких признаков того, что твой настоящий отец — ёкай. Только однажды, когда тебе было пять лет… Нет, подумал Кацура, не однажды. Выходит, было уже два случая. — Поэтому я не считал нужным смущать тебя рассказом о твоем происхождении, — продолжил тот, кого Кацура всегда считал своим отцом. — Но теперь ты окажешься вдали от семьи и от родных мест. В пути, да и в столице, может случиться что угодно, и я решил, что ты должен знать. Я не знаю, каким образом и почему может проявиться в тебе ёкайская кровь, но будь готов к чему угодно, Когоро. А еще лучше — будь осторожен. Никак она не проявлялась. Что он только ни делал, каких только историй о бакэнкэко и нэкоматах ни прочитал, но ни стать кошкой, ни создавать призрачное пламя у Кацуры не получалось. И он забыл об этом: в столице было столько важных дел и интересных людей, стоило ли тратить время на какую-то ерунду с кошачьим происхождением?***
Разговор зашел в тупик. Кацура настаивал, что поджечь город, чтобы воспользоваться суматохой – ужасная идея, и они должны отказаться от этого безумного плана. Даже если им удастся добраться до Императора, говорил он, к чему это приведет? А жители Киото, которые неминуемо погибнут! Однако Миябе и Тошимаро, идейные вдохновители поджигателей, не желали слушать, и на их сторону склонялось большинство присутствующих. Отчаявшись пробудить в них разум, Кацура подумал, что нужно сменить тему: возможно, обсуждение спасения угодившего в руки Мибуро Фурутаки окажется более продуктивным? Но они не успели заговорить о Фурутаке: снизу раздался крик: «Здесь Шинсенгуми!», а потом начался ад. Икеда-я наполнилась криками и звоном мечей; люди в бело-голубых хаори были, казалось, повсюду: они врывались в комнаты, они налетали на тех, кто пытался спастись, прыгнув с лестницы, они догоняли бегущих к другим выходам. Кацура понял, что единственный шанс избежать гибели или, что еще хуже, ареста – выскочить в окно второго этажа. Он бросился туда, но путь ему преградил высокий тощий Мибуро. Первый удар Кацура успел отразить, но и только: враг оказался слишком быстрым. Уклонившись от ответной атаки, он рубанул мечом, и Кацура захлебнулся собственным криком: с омерзительным хрустом клинок разрубил ему ребра, глубоко войдя в бок. Выронив катану, Кацура сполз на пол – меч противника с чавкающим звуком выскользнул из тела – и застыл, не в силах пошевелиться, чувствуя, как толчками вытекает из страшной раны кровь, как пузырится она на губах, как немеют конечности. Мибуро переступил через него и помчался дальше. А потом Кацура умер. Серый кот распахнул глаза, настороженно огляделся по сторонам, шарахнулся с пути какого-то бойца в голубом хаори. Никем не замеченный в темноте, кот скользнул в окно второго этажа и был таков. Кацуре повезло: он успел добраться до резиденции Чошу и перелезть через ограду, прежде чем снова стал человеком. Позже ему пришлось рассказывать всем, что он просто ушел со встречи в Икеда-я раньше, а потому его не было в гостинице во время нападения. Те, кто знал, что это не так, не могли рассказать правду: их казнили несколько недель спустя.***
Пуля угодила в живот. Кацура помнил боль, рвущую тело на части, встревоженные голоса, а потом — начальственный рык Такасуги. Помнил, как его несли куда-то на руках, а он стискивал зубы, чтобы не кричать, и мечтал только об одном — умереть. Как склонился над ним кто-то со знакомым лицом и сказал: «Простите, Такасуги-сан, тут ничего не сделать», как становилось все хуже и хуже с каждой минутой, а кто-то стирал с его лица холодный липкий пот и говорил: «Держись, Когоро-кун!» Затем пришла смерть, и с ней — облегчение. Став котом, он хотел встать, но лапы подогнулись, он упал обратно и, кажется, уснул. И вот сейчас… да, сейчас он вновь был человеком. Кацура пошевелился, попытался сесть, однако он был еще слаб. Кто-то – Такасуги, конечно, Такасуги – подхватил его за плечи, придерживая, и Кацура тяжело привалился к его груди, откинув голову на плечо друга. — Тихо, Когоро-кун, не так быстро, — пробормотал Такасуги. — Сколько?.. — хрипло спросил Кацура. — Сколько ты был котом? — друг понял его с полуслова. — Часа два, думаю. Кацура закрыл глаза. С каждым разом это становилось все дольше. Что же будет, когда настанет последний? Он окончательно станет котом? — Я сразу спрятал тебя от чужих глаз, когда Ямада-сенсей заявил, что дело безнадежно, — продолжил рассказ Такасуги, умница Такасуги, который единственный знал тайну Кацуры. — Подумал, что нам не нужны разговоры о том, что ты нечисть. — Правильно подумал, — пробормотал Кацура, по-прежнему не открывая глаза. Он чувствовал себя скверно, как будто… ну да, как будто он умер и ожил. В какой-то миг ему почудилась боль в уже затянувшейся ране, но то было лишь его воображение. Кацура сосредоточился на настоящем: на стуке собственного сердца, на дыхании Такасуги, на его руке, обхватывающей Кацуру поперек груди и казавшейся горячей даже сквозь ткань одежды. — Какой это раз? — негромко спросил Такасуги. Кацура промолчал, не желая отвечать. Дважды еще в Хаги, потом Икеда-я, потом — на улице, от рук кого-то из Шинсенгуми, после были подосланные кем-то наемные убийцы… с каждым разом приходить в себя было все тяжелее. — Сколько жизней у тебя еще осталось, Когоро-кун? — Такасуги умел быть настойчивым. — О, еще достаточно, — безмятежно ответил Кацура. Он лгал. Он не понимал, откуда, но знал — осталась последняя. Но говорить об этом Такасуги он не собирался. — Надеюсь на это, — вздохнул Такасуги ему на ухо. — Ты нужен, Когоро-кун, очень нужен нам сейчас и понадобишься стране, когда мы окончательно разобьем это карательное войско бакуфу и свергнем сёгуна. Так что береги себя, прошу. — Куда же я денусь, — усмехнулся Кацура. — И ты будь осторожен, ты ведь ты тоже нужен новой Японии! Такасуги молчал долго, Кацура уже решил, что он не ответит, когда он весело произнес: — Куда же я денусь, Когоро-кун, куда же я денусь. А для начала зададим жару войску Ёшинобу, если ты уже закончил умирать! И только позже Кацура узнал, что в тот день солгал не только он.