Fais-moi expier ma faute

      - Клод, ты можешь прочитать мне потом сотню нравоучений и лишить содержания хоть на год, но сейчас пойдём, пожалуйста, со мной, и без лишних вопросов! – белокурый школяр ворвался в келью брата маленьким, но очень энергичным ураганом.       - Жеан?.. – священник оторвался от стола, на котором лежала раскрытая книга и какие-то записи; аккуратно отложил перо. – Что случилось?       - Ох, братец, слишком долго объяснять – сам всё увидишь. Поспешим, прошу!       - Ну, хорошо, - вламываться без приглашения давно вошло у младшего Фролло в обычай, но вот тащить куда-то вечно занятого и хмурого архидьякона – такого за ним прежде не водилось; видно, дело и впрямь спешное.       - Уф, спасибо, братец!.. – юноша немного успокоился и поспешил к выходу из монастыря; Клод последовал за ним.       - Может, объяснишь, что всё это значит и куда мы идём? – спросил порядком запыхавшийся священник минут десять спустя. – Далеко ещё?       - Поверь, Клод, я бы не стал дёргать тебя по пустякам, - заверил тот.       - Это я и сам понимаю, но хотелось бы всё же узнать подробности.       - В самом скором времени вы всё узнаете, братец. Пожалуйста, отложим дискуссию на потом. Это действительно важно.       Старший Фролло вздохнул, и бег по Парижу продолжился. Он терпеливо удерживался от вопросов ровно до тех пор, пока они не пришли в совсем уж нищенский квартал, куда по темноте порядочному человеку лучше и вовсе не соваться. Здесь архидьякон решительно остановился и потребовал объяснений:       - Жеан, или ты мне говоришь, куда мы идём, или я разворачиваюсь и возвращаюсь в монастырь! В какие трущобы ты меня тащишь?       - Неужто вы мне не доверяете, братец? – картинно возмутился мальчишка.       - Доверяю. Просто хочу понять, что тебе от меня надо. Я уже и забыл, когда в последний раз тебе требовалась от меня какая-либо помощь, за исключением материальной.       - Любезный брат, вы ведь знаете, что я всегда нуждаюсь в ваших отеческих наставлениях более, нежели в деньгах! Однако на сей раз помощь нужна не мне, и заключается она в ваших глубоких медицинских познаниях.       - Не тебе?.. – Клод подозрительно сощурился и пронзительно посмотрел на честно распахнувшего светлые очи повесу. – Я не врач, у меня нет медицинской степени.       - Но отсутствие диплома никак не влияет на ваши умения, уж мне ли не знать! Помните, мне было, кажется, двенадцать, когда вы сумели исцелить меня от какой-то страшной болезни лёгких?.. Одна женщина очень нуждается в вашей помощи: она страдает ничуть не меньше, чем страдал когда-то Жеан Мельник. Вы ведь не откажетесь проявить христианское милосердие и помочь бедняжке? На докторов у них нет денег, да и не верю лично я в этих шарлатанов! Зато в вашей учёности убедился когда-то на личном опыте.       - Женщина? – переспросил священник, и сердце его с силой грохнуло о рёбра.       - Да-да, пойдемте. Здесь уже недалеко.       - Не раньше, чем назовешь мне её имя, - архидьякон скрестил на груди руки и глядел на школяра столь сурово, что тот понял: на сей раз брата не переубедить.       - Хорошо, будь по-вашему. Это сестра Гудула.       Старший Фролло шумно выдохнул, прикрыл на секунду глаза и, резко развернувшись, двинулся в обратную сторону.       - Клод, постой! Да постой же!.. – юноша бросился следом и вцепился в плечо скорым шагом удаляющегося мужчины. Тот попытался сбросить руку – не удалось; тогда он остановился и наградил шалопая-брата яростным взглядом, заставив всё же убрать ладонь.       - Без меня.       - Без тебя она умрет! – резонно возразил Жеан.       - На всё воля Божья, - Клод равнодушно пожал плечами и уже хотел было двинуться дальше, однако мальчишка храбро преградил ему путь.       - Братец, она умоляет вас прийти. И я тоже. Пожалуйста. Вы ведь можете помочь. Эсме… Агнесса очень привязана к матери. Боюсь, новое потрясение, если Гудулу заберёт болезнь, сведёт в могилу и её.       Священник молчал. Он никак не мог решиться. Понимал, что нужно всего лишь вернуться в монастырь и никогда более не вспоминать об этой истории. Но искушение снова увидеть её крушило все разумные доводы, с каждой секундой колебаний разрушая возводимые в течение трёх последних месяцев стены и баррикады.       За минувшее время Фролло не то чтобы излечился от своей пагубной страсти – скорее, примирился с ней, научился жить с мыслью, что всё это осталось для него в недосягаемом прошлом. Он, как и собирался, при следующей же встрече с королём подал тому идею призвать на помощь монаха-чудотворца, Франциска из Паолы. Людовик XI, человек глубоко верующий, что не мешало ему, однако, быть жестоким и лицемерным, счёл предложение прекрасным и очень своевременным: несмотря на все усилия медиков, состояние старика постепенно ухудшалось. Кажется, королевская делегация уже выдвинулась в сторону Италии и должна была вскоре доставить главу нищенствующего ордена.       Архидьякон очень надеялся получить вскоре весть об исцелении монарха и смиренно просить о даровании жизни одной заблудшей душе. Однако он твёрдо решил для себя, что встречаться с Эсмеральдой – тьфу ты, Агнессой! – больше не станет. После проведённых вместе коротких ночи и дня мужчина окончательно уверился, что любит девушку. Но он также понял, что она никакая не ведьма, не цыганка, не посланница ада, специально вынырнувшая из пропахших серой глубин, чтобы сгубить его душу. Она была всего лишь женщиной, обыкновенной, как сотни других, хотя и безбожно красивой, гибкой, словно змея, с приятной, золотистой кожей… На этом месте Клод обычно начинал молиться. Иногда это помогало прогнать навязчивые воспоминания, последнее время – всё чаще. Впрочем, не всегда: порой священник позволял себе ненадолго расслабиться и с упоением перебирал картины тех памятных неполных суток, когда был болезненно счастлив. На удивление, они приносили не только боль, но и некоторое успокоение: всё-таки это было гораздо лучше, чем грезить о сладости её тела, имея весьма смутные представления о плотской любви как таковой. К тому же к священнику, пусть и запоздало, пришло раскаяние. А претерпевать со смирением расплату за собственные грехи казалось ему справедливым, в отличие от борьбы с насланным неизвестно за что любовным наваждением. Он даже научился находить некоторое удовольствие в своих душевных муках, упиваясь собственными страданиями и едко выговаривая самому себе за то, что так и не нашёл сил покаяться в прегрешении. Посему терзавший сердце огонь Фролло принимал за искупительный, за епитимью, наложенную на него самим Господом, который, как известно, не нуждается в выслушивании исповеди, чтобы узнать о грехе. Так проходили дни; наступила весна. Медленно, очень медленно, но время всё же затягивало кровоточащие раны, а с непременно возникнущими на их месте шрамами мужчина научится жить. Он уже учился, каждый день заставляя себя вставать с постели и молиться, вникать в дела епархии, вести службы, интересоваться жизнью брата; вот только вернуться к научным изысканиям пока никак не получалось: мысли были тяжёлые и неповоротливые и никак не желали разворачиваться в нужном направлении. Поэтому вместо алхимии архидьякон решил заняться переводами, переписывая на французский трактаты древнегреческих учёных. Ведь если так пойдет дальше, скоро, кажется, и сами греки разучатся читать по-гречески, и все знания живших столетия назад мудрецов будут утеряны навсегда. Клод не мог этого допустить.       И вот теперь, когда он уже всё решил и столь безупречно следовал принятому решению, является этот наглец и собирается, даже не испросив согласия, разрушить и без того довольно хрупкое установившееся в душе равновесие! Потому что увидеть её – это, возможно, снова потерять голову, снова погрузиться в пучину греховного безумия; это бессонные ночи и болезненные видения невозможного будущего взамен воспоминаний безвозвратно утерянного прошлого. И всё же, как было бы чудесно ещё хоть раз встретиться с прекрасной цыганкой – точнее, француженкой, – услышать её чарующий, мягкий голос, мимолетно коснуться, быть может, шёлка смоляных локонов… К тому же, на сей раз она сама зовёт его. Она. Зовёт. Его. А если он сумеет вылечить её мать… Кто знает.       Впрочем, нет. Безумие. В очередной раз ввергнуть себя в этот ад? Он не настолько дурак! Ни за что!.. Никакие уговоры и обещания, ничто в целом свете не заставит его туда пойти! Проще сразу подняться на колокольню собора и нырнуть головой вниз – право, это будет куда как более милосердная и, уж точно, быстрая и не столь мучительная гибель. Решено. Нужно возвращаться в монастырь. Немедленно! И плевать ему на сестру Гудулу: от грудной болезни постоянно кто-то умирает, он же не Господь, чтобы всех спасать. Да, именно так он и должен сказать брату…       - Далеко ещё?       - Нет, чуть больше квартала – и будем на месте! – просиял Жеан.       Боже, ну зачем?! Почему он снова поспевает за белокурым негодником, когда решил, что возвращается в обитель?!       Фролло не любил глупцов. И вот он чувствует себя не только одним из них, но и предводителем, папой шутов и дураков! «Что ж, поделом: если не хватает ума держаться подальше от огня, так и гори в нём! Привыкай жить в аду, тебя ведь впереди ждёт целая вечность геенны огненной, помнишь?» - сам себе выговорил священник, чувствуя, что сейчас задохнётся не столько от быстрой ходьбы, сколько от сжавшего грудь комка. Сейчас он увидит Эсмеральду!.. Боже… Только бы удержать себя в руках. Потом, запершись в келье, можно рыдать от облегчения. Или от боли. Или от всего сразу. Можно проклинать её или благословлять. Можно молить Господа о её снисхождении или просить у Него смерти проклятой девки. Но потом. Сейчас – он только врач. Она неинтересна ему. Совершенно. Ни капельки. Он уже и думать забыл, как её распрекрасный Феб, разверзнись под ним адова бездна! Спокойно, Клод. Спокойно!.. Всего лишь девушка: не колдунья, не святая – обычная, как любая другая, как сотни твоих прихожанок. Маленькая бродяжка, прожившая почти всю жизнь с цыганами, не знающая грамоты, обвенчанная по языческому обряду с твоим учеником Гренгуаром… Единственная женщина, которую он познал!..       - Пришли, - школяр вошёл в ветхий дом, пропахший сыростью; из глубин коридора первого этажа донеслась отборная брань.       По скрипучей лестнице они поднялись в полумраке на второй этаж; у крайней двери, расположившейся в самом конце тёмного, грязного коридора, юноша затормозил и постучал. Архидьякон почувствовал, как запылали внезапно щёки, а ладони вмиг стали влажными; ему вдруг показалось, что быстрые удары его сердца прекрасно слышны брату. Во рту пересохло, перед глазами всё поплыло… В этот момент дверь открылась, и мужчина непроизвольно сделал шаг вперёд, впившись горящим взором в её ничуть не изменившееся, только ещё будто погрустневшее лицо.       - Входите, - Эсмеральда потупилась под этим пожирающим взглядом и поспешно отступила за дверь.       На некоторое время в комнате воцарилось безмолвие. Священник смотрел на девушку и с ужасом осознавал, что три с лишним месяца прошли впустую. Он вновь стремительно погружался в бездну отчаянного безумия, сгорал в любовной лихорадке, ликовал и рыдал одновременно. Плясунья неосознанно теребила тонкими пальчиками грубую ткань серой юбки, столь разительно контрастирующей с её былыми нарядами. Лишь раз осмелилась она поднять взгляд на представшего пред ней призрака из прошлого, чёрного монаха, вестника её неисчислимых бед и, по злой насмешке судьбы, того, кто помог ей обрести мать. И вот теперь он здесь, в её доме, чтобы не позволить Пакетте умереть.       Жеан с пару минут с любопытством взирал то на одного, то на другую, сожалея, что Пьер в конце зимы съехал на другую квартиру, и теперь не имеет удовольствия лицезреть эту безмолвную, но столь содержательную пантомиму. Вот уж кто бы по достоинству оценил всю поэтичность и накал встречи и наверняка воплотил бы подобную сцену в одной из своих пьес.       - Как она? – школяр, в отличие от философа, не находил большого удовольствия в бездействии: созерцание было чуждо его энергичной натуре.       - Также, - маленькая хозяйка словно очнулась и, повернувшись в сторону низкой дверцы, негромко проговорила: - Сюда, прошу вас.       Комнатка, в которой они очутились, оказалась ещё меньше предыдущей. Единственное крохотное оконце под самым потолком не могло разогнать сбивавшийся по углам сумрак даже в этот солнечный день. Бедная обстановка ограничивалась низкой кроватью, старым, потёртым сундуком, невысоким шкафчиком, да туалетным столиком с примостившимся рядом деревянным табуретом; второй точно такой же стоял у постели. Впрочем, помещение было аккуратно прибранным, а бельё не посерело от грязи и сырости, как это часто бывало в бедных домах.       Пакетта Шантфлери лежала в кровати, заботливо укутанная подоткнутым со всех сторон одеялом. Её белые волосы разметались по тощей подушке, лицо покрывали бисеринки пота.       - Отец мой… - проговорила она, протягивая руку, и тут же разразилась приступом жестокого кашля; Эсмеральда закрыла лицо руками и тихо всхлипнула; Фролло вздрогнул.       - Здравствуй, сестра, - подойдя к ложу, он взял тощую руку и начал считать пульс. – Давно это с ней?       - Пятый день, - Клод не оборачивался, но плясунья поняла, что обращался он к ней.       - Как себя чувствовала прежде? Недомогание, может быть, слабость?.. Когда появился кашель? Мне нужно больше информации, если мы хотим её спасти.       - Кашель… - девушка попыталась стряхнуть с себя оцепенение, вызванное его появлением, и сосредоточиться. – Кажется, около десяти дней назад. Но он был обычный, несильный и нечастый. Никаких приступов. Поначалу. Матушка тогда пару раз жаловалась на усталость; я думала, она простыла – в доме было довольно прохладно. А пять дней назад слегла с температурой, кашель всё усиливался; она говорила, будто не хватает воздуха, что в груди ком, который мешает дышать. Пару дней назад ей стало совсем худо: лихорадка усилилась, она вся горит днём и ночью, из-за сильного кашля почти не может спать…       - Слизь отходит? Она сплевывает после кашля?       - Да. Пришлось даже дать миску.       - Чем кормишь? Ей нужно больше пить.       - Она отказывается от пищи, как стало хуже. Два дня уже ничего не ест. До этого я ей давала хлеб, размоченный в молоке; от каши она отказалась. Пьет разбавленную брагу: вино мы редко покупаем.       Архидьякон поморщился. С трудом удержался от желания сурово отчитать за то, что не позвала раньше. Он вовсе не был уверен в том, что сможет помочь теперь. Но попытаться стоило.       - Никакого хлеба, только ржаные сухари. Можешь размачивать, лучше в бульоне, - он, наконец, повернулся к Эсмеральде и продолжил сухим, деловым тоном: - Есть ей необходимо, больная итак ослаблена. Я понимаю, что у сестры Гудулы сейчас нет аппетита, но силы нужны – постарайся объяснить ей это. Лучше всего кормить её мясным бульоном, но ни в коем случае не жирным! Забудь про брагу: я пришлю травы, будешь заваривать их и поить. И – да – жаровню нужно переставить в эту комнату; здесь, кажется, чересчур влажно. Но несколько раз в день придётся проветривать: открывай двери, это создаст сквозняк и предотвратит перегрев. Жеан! Пойдёшь со мной, быстро. Нужно всё подготовить и тебе, остолопу, объяснить, чтобы к вечеру больная могла принять лекарство. Вы не слишком-то торопились облегчить её страдания; хотя бы сейчас не стоит терять время.       - Преподобный!.. – окликнула девушка и сама испугалась, когда мужчина, уже взявшийся за ручку входной двери, неспешно обернулся и уставился на вылетевшую из соседней комнаты плясунью. – Матушка… Скажите, она будет жить?..       Фролло медлил. Наверное, из-за таких вот вопросов он никогда почти не применял свои познания в медицине на практике, хотя, возникни у него такое желание, мог бы прослыть неплохим врачевателем. То же самое спрашивал у него Людовик после вытребованного осмотра и, не услышав ничего утешительного, ужасно вспылил. После того случая архидьякон не решался навещать короля, да тот почти и не бывал последние полгода в Париже, отсиживаясь в Плесси-ле-Тур. Правда, в конце января монарх почтил-таки столицу своим присутствием, и Клод даже повидался с ним. Король, кажется, ещё сдал с их последней встречи и почти уже не верил в возможность выздоровления. Тем более привлекательной показалась ему идея пригласить во Францию старца Франциска из Паолы с тем, чтобы просить об исцелении.       Сейчас Клод тоже не мог сказать ничего вразумительного: может, и будет, а может – нет. Он же не Господь Бог, чтобы знать, кому сколько отмерено!.. Но по её взгляду можно подумать, будто это он верховный судья, выносящий приговор жизни и смерти. И этот молящий взор был дороже всего золота, которым осыпал бы Людовик человека, победившего его недуг.       - Я сделаю всё, что в моих силах, - беспокойный взгляд перебежал с её лица на стол, шкафчик; рассеянно прошёлся по деревянному ларю, остановился на расстеленном в углу тюфяке.       «Неужели она здесь спит?..» - подумалось вдруг мужчине, а память тут же услужливо подсунула картинку изогнувшегося в его объятиях женского тела.       - Но если она умрёт, это будет твоя вина, слышишь?! Без лечения она не протянула бы и десяти дней. Нужно было позвать меня раньше!       Раньше!.. Позвать, потому что поняла, что такое его любовь! Потому что сжалилась, простила, а не потому, что её мать в горячке. Она должна была позвать его ещё там, на улице Тиршап, где хлопнула за ней крышкой гроба тяжёлая дверь; в тот вечер, когда само небо оплакивало его участь. Она должна была вернуться, остаться!.. Тогда бы этого всего не случилось. Он бы не позволил, чтобы с маленькой чаровницей произошло что-то плохое. Он бы не позволил ей скорбеть над могилой матери. А теперь – теперь он и сам не знает, что будет дальше.       Не проронив больше ни единого слова, священник шагнул за дверь; быстро слетел вниз, вышел на улицу и, тяжело дыша, прислонился к холодной, влажной стене.       - Всё будет хорошо, - Жеан ободряюще обхватил подругу за плечи.       Та лишь жалко улыбнулась, встретив его уверенный взгляд. Бедняжка дрожала после жестоких слов своего демона, гонителя и обожателя в одном лице, едва сдерживая слезы. Она даже не знала, что ранит её больше: обвиняющий тон или страшная суть сказанного.       - Послушай меня: братец, конечно, не самый деликатный или дружелюбный человек в Париже, но, во всяком случае, он знает толк в медицине. Если кто и может помочь твоей матушке, то только он. Я ведь рассказывал, что меня он своими отварами и прочей жутко дрянной отравой поставил на ноги дней за десять, а я ведь тоже готовился уже прощаться с жизнью и с трудом дышал. Наберись терпения: я вернусь так быстро, как только смогу. А ты пока попроси Безносого Поля сходить до рынка да купить баранью голяшку – слышала, твоей матушке нужен бульон. Деньги у вас ещё есть?       - Да, - кивнула Эсмеральда, шмыгнув носом. – Пьер ведь подарил мне на прощание семь ливров – куда ж мне их девать? Кажется, оставалось три с небольшим.       - Хорошо. Тогда ты пока займись бульоном, а я мигом, - с этими словами он помчался на улицу, где, к своему изумлению, и застал архидьякона, подпиравшего стену ветхого дома.       - Клод?..       - Пойдём, - тяжело оторвавшись от опоры, старший Фролло чуть пошатнулся, но быстро взял себя в руки. Жар почти отступил.       Братья торопливо двинулись в обратный путь, к Собору Парижской Богоматери.