Fais-moi expier ma faute

      Путешествие прошло ужасно. Если сказать точнее, ужасной была не сама дорога, а самочувствие Клода. Экипажи оказались вполне приличными, лошади бежали резво, подбрасывая непривычных к подобным условиям путешественников на каждой кочке или ямке.       Архидьякон, предпочитавший уединение, особенно тяжело переносил необходимость делить тесную карету с тремя своими братьями во Христе. Хотя он сам отобрал тех, с кем не прочь был отслужить литургию и ночевать под одним кровом, всё же постоянное присутствие рядом посторонних ужасно раздражало. Впрочем, к чести преподобных Жака и Бонифаса, а также брата Коломбана, заметим, что более приятных соседей трудно было бы найти во всём монастыре. Их тихие голоса лишь изредка нарушали царившее в экипаже молчание, и вопросы касались, по большей части, предстоящей службы. Вообще же отец Бонифас, солидные годы которого неуклонного брали своё, почти всю дорогу дремал, молодой, образованный священник Жак Адан не отрывался от созерцания проплывавших за окном пейзажей, а суровый аскет брат Коломбан, обладатель лучшего баса в Париже, не переставая, перебирал четки, очевидно, свершая про себя молитвы.       Путешествуя днём, на ночь путники останавливались в аббатствах, а с рассветом вновь пускались в дорогу. Двигаясь таким образом, на четвёртый день своего путешествия шестнадцать монахов обители Парижской Богоматери благополучно достигли Тура. Службу предстояло справлять на следующий день, и Фролло рассудил, что неплохо бы осмотреть королевскую капеллу и познакомиться с местным кюре. Поэтому, быстро умывшись с дороги, даже не перекусив, с тоской взглянув на низкую кровать в келье аббатства Сен-Мартин, где братья-бенедиктинцы столь любезно, по просьбе короля, разместили парижских гостей, Клод покинул монастырь. По достоинству оценив внушительное здание башни Карла Великого, он поспешил в сторону Плесси-дю-Парк.       Священник был наслышан о том, в какую крепость превратил Людовик свою резиденцию, однако, только увидев издалека железных «воробьёв» ¹, каменные стены, дополнительно огороженные решёткой, а потом и замерших у опущенного до темноты моста арбалетчиков, понял, насколько в действительности жестокий монарх опасается мести своих обнищавших подданных.       Дивясь подобной мнительности и прикидывая, каковы его шансы проникнуть в королевскую резиденцию – вовсе не факт, что кто-то посчитал бы нужным доложить королю о прибытии архидьякона Жозасского, – мужчина приблизился к воротам замка. Мельком взглянув на стоявшую здесь же карету, запряжённую парой великолепных лошадей, кюре обратился к одному из стражников.       - Простите, преподобный, но время давно перевалило за полдень, а нас никто не предупреждал о вашем приходе, - ответил на просьбу Фролло пропустить его внутрь стрелок-шотландец. – Боюсь, мы не сможем вам помочь…       - Я смогу, - с другой стороны моста к ним быстро приблизился высокий, худощавый человек в широкополом красном галеро ². – Эли де Бурдей, архиепископ Турский, - представился он, протягивая руку растерявшемуся Клоду.       Тот почтительно склонился и коснулся губами кардинальского перстня.       - Вы ведь прибыли из Парижа по просьбе Его Величества, верно?       - Так и есть. Клод Фролло, архидьякон Жозасский, второй викарий епископа Парижского.       - Фролло, Фролло… - архиепископ Турский задумчиво наморщил высокий лоб, из-за чего черты его благородного лица приобрели словно бы страдальческое выражение. – Кажется, я слышал ваше имя, но никак не могу припомнить, при каких обстоятельствах. Но – пусть. Судя по вашей помятой сутане, вы, верно, только с дороги и сразу решили познакомиться с капеллой Святого Матфея, я прав?       - Истинно так, Ваше Высокопреосвященство, - кивнул священник.       - Пойдёмте, - Эли де Бурдей не удостоил шотландцев даже взглядом, а те не посмели препятствовать кардиналу, который, как они знали, пользовался особенным расположением Людовика XI.       - По правде сказать, - начал архиепископ, - я не понимаю всей этой суеты. Я разговаривал сегодня с братом Франциском – это и правда святой человек, как величает его наш монарх. Если есть под этим небом кто-то благочестивее и набожнее этого старца, судьбе не было угодно познакомить меня с таким человеком. И я готов поклясться вечным спасением, что пышная литургия – последнее, в чём нуждается этот отшельник. Без сомнения, в его скит, специально устроенный королём прямо возле капеллы Святого Матфея, ангелы заглядывают чаще, нежели в Апостольский дворец. И, как по мне, чем отрывать вас от дел, тратить средства и силы на поездку, лучше было бы раздать эти деньги беднякам. Впрочем, я уже писал и говорил королю при встрече, что никакая серебряная оградка для святого Мартина Турского, ни ковчежец для Евтропия Сентского, ни золотые чаши для Иоанна Латеранского не отпирают Райские врата столь же верно, как милостыня для тех, кто в ней действительно нуждается. Вы согласны со мной, мэтр?       - Несомненно, вы правы, Ваше Высокопреосвященство, - поспешил кивнуть архидьякон. – Но ведь король, властелин наш, немолод, он пережил уже два удара. Это, несомненно, сказалось на его рассудке: он напуган, он одинок. В такие дни слабый человек всегда ищет поддержки всесильного Всевышнего. Народ далёк, а Господь всегда рядом, в сердце. Не стоит винить государя за его немощь.       - В ваших словах есть доля истины, - обернулся явно удивлённый и довольный этой речью собеседник. – Теперь я вспомнил, откуда мне знакомо ваше имя. Людовик пару раз упоминал о вас, отзываясь с неизменным восхищением о вашем уме и учёности.       - Его Величество чересчур добры… Та капелла у внутреннего моста – это в ней завтра планируется праздничное богослужение?       - Да, это она, - подтвердил кардинал. – Что ж, был очень рад знакомству, мэтр Фролло. Надеюсь, Господь ещё позволит нам свидеться. Я бы с удовольствием провёл в вашем обществе лишние полчаса и лично показал капеллу, но – увы! – неотложные дела не позволяют мне долее задерживаться в Плесси. Меня уже ждёт карета. Единственная причина моего приезда сюда заключалась в страстном желании лично засвидетельствовать своё почтение Франциску Паолинскому и, клянусь, я безмерно рад, что нашёл время встретиться с этим святым человеком. Отец Робер, должно быть, ещё в капелле – поговорите о завтрашней литургии с ним.       С этими словами Эли де Бурдей вновь протянул правую руку. Клод снова коснулся массивного золотого перстня, на котором была изображена Голгофа, и архиепископ Турский поспешил обратно к воротам замка. А архидьякон Жозасский решительным шагом направился к королевской капелле.       Отец Робер и впрямь оказался в храме. Невысокий, кроткий человек, очевидно, недалёкого ума, зато добродушный и мягкий, он с радостной гордостью познакомил парижского гостя со своим маленьким владением. Капелла Святого Матфея оказалась небольшой, но очень ухоженной, содержащейся с большим старанием и заботой. Клоду, привыкшему проводить службы в огромном соборе, это здание показалось на удивление милым, а царящая здесь атмосфера – совсем не величественной, но уютной и какой-то домашней. Отец Робер прекрасно дополнял это впечатление, являясь таким же естественным продолжением своего храма, как сам Фролло казался частью Собора Парижской Богоматери.       Итак, и часа не прошло, как все детали завтрашней литургии были обговорены. Оба священника остались весьма довольны друг другом: архидьякону понравился этот покладистый малый, а тот, в свою очередь, оценил строгость и деловитость столичного кюре.       Однако покинуть замок Клоду не дали: едва он вышел из капеллы, как к нему почтительно приблизился, очевидно, давно поджидавший у выхода лакей:       - Мэтр Фролло, пожалуйста, следуйте за мной. Его Величество ожидают вас в столовой и приглашают отобедать с Ними.       - Его Величество?.. – удивлённо переспросил мужчина, однако послушно последовал за королевским слугой.       Только пересекая второй мост, перекинутый через крепостной вал и ведущий во внутренний двор замка, поднявший взор священник разглядел стеклянную галерею, вьющуюся перед фасадом каменного строения. В алых отблесках клонящегося к закату солнца ему почудился силуэт застывшего человека в красных одеждах – то был Людовик XI. Должно быть, с галереи он наблюдал за входившими и выходившими из замка людьми и успел приметить и узнать отца Клода, которого весьма уважал и с которым не виделся вот уже несколько месяцев кряду.       Лакей, не задерживаясь, провёл архидьякона Жозасского в королевские покои, где слуги уже накрывали стол на три персоны. Хозяин замка, по обыкновению обедавший в своём крыле, не захотел изменить традиции и перебраться в столовую: он неуютно чувствовал себя в огромном зале, в то время как в собственных покоях оставался уверенным и вполне безмятежным.       Около десяти минут Клод пребывал в комнате в одиночестве, не считая накрывавших на стол лакеев да вытянувшихся у дверей четырёх королевских гвардейцев, уроженцев Шотландии. Он остановился у окна и беспокойно переводил взгляд с внутреннего двора на дверь, противоположную той, через которую вошёл. Наконец створки раскрылись, пропуская двух пожилых мужчин.       Первым шёл Людовик XI. Облачённый в богатое платье малинового атласа, подбитое великолепным куньим мехом, он столь разительно переменился за истёкшие три месяца, что священник на секунду растерялся. Но вот, опомнившись, он сделал несколько шагов навстречу и почтительно склонился перед властителем Франции.       - Здравствуйте, мэтр Фролло! – приветствовал король довольно весёлым голосом; очевидно, он пребывал в хорошем расположении духа. – Я очень надеялся, что вы захотите повидаться с бедным аббатом Сен-Мартен-де-Тур, но, честно говоря, мало верил в возможность вашего прибытия. Мне казалось, вы не любите путешествовать.       - Если Ваше Величество прикажет, готов отправиться хоть в Святую Землю, - учтиво ответил архидьякон, выпрямляясь и с удивлением отмечая невероятное истощение монарха, его заострившиеся черты лица, иссохшие, костлявые руки.       - Давненько мы не виделись, отец Клод, и мне не терпится сообщить, что я поспешил воспользоваться вашим добрым советом. При нашей последней встрече вы рассказали мне о старце Франциске из Паолы. На следующий же день мой майордом отправился в Калабрию и вот – сегодня вы, как и я, удостоитесь счастья разделить трапезу со святым человеком!       Только теперь священник повернулся к вошедшему вслед за королём мужчине. Им оказался высокий благообразный старец с окладистой, седой бородой и частично облысевшей, почти как у самого Клода, головой. В простых деревянных сандалиях на босу ногу, грубом коричневом балахоне, подпоясанном верёвкой, на фоне обитых бархатом скамеечек, дорогих фландрских гобеленов, украшавших стены, уставленного яствами стола, он казался нищим, неизвестно как попавшим в ювелирную лавку.       Но вот этот «нищий» выступил вперёд, мягко, едва заметно улыбнулся, кивнул вперившему в него пытливый взгляд архидьякону – и Фролло сам не понял, как оказался на коленях. На секунду ему показалось, будто от святого старца исходит небесное сияние, а сандалии его не касаются пола. Подобного благоговения он не испытал бы, окажись перед самим папой, наместником Христа на Земле. Священник, он жаждал благословения скромного отшельника.       - Стало быть, твоему совету, брат, я обязан удовольствием быть принятым при дворе христианнейшего короля и обедать в его покоях, - голос у Франциска оказался тихим и сильным одновременно; Клод, вздрогнув, кивнул, не в силах ответить. – Очень рад. Но Его Величество успел сообщить мне, что вы с другими братьями только сегодня прибыли из Парижа. Ты, должно быть, устал и голоден. И всё же отложил трапезу, поспешив заняться делами. Теперь Господь вознаграждает тебя за труды. У нас будет ещё время побеседовать, а сейчас сотворим молитву и присядем за стол.       Священник поднялся с колен. Все трое помолились и сели обедать.       - Ну, посмотрим, чем сегодня порадовал нас Жак Пастурель! – заявил король, пробуя суп с гранатами.       Пока Людовик XI уплетал первое блюдо, архидьякон медленно пережёвывал грудку каплуна и рассеянно разглядывал стол. Чего здесь только не было!.. Рябчики и куропатки, мясо ежей и аистов, панты молодых оленей в лимонном соусе, свежие овощи и фрукты. Прислуживающий лакей разлил по кубкам рубиновое вино из виноградников Экса, приправленное пряными травами.       В то время как монарх и столичный гость утоляли голод, старый отшельник с невозмутимым видом жевал ржаной хлеб с овощами, не притрагиваясь к животным продуктам; жестом запретил слуге наполнить кубок вином и испросил чистой воды.       - Скажите, мэтр, как вы нашли капеллу Святого Матфея? – не отрываясь от трапезы, спросил хозяин.       - Капелла прекрасна. Я уже побеседовал с преподобным Робером – завтра мы справим пышную литургию в честь Вознесения Господня. Со мной из Парижа прибыли лучшие певчие Собора Парижской Богоматери, я лично отобрал их.       - Прекрасно, прекрасно… - пробормотал монарх. – Увы, святой человек говорит, что он не властен над моей болезнью, и на всё есть воля Божья. Я хочу молить Его об исцелении.       - Я привёз немного того настоя, что укреплял ваши силы в Париже, Ваше Величество. К сожалению, эффект его быстротечен, как вы сами помните, но в период обострений он способен облегчить муки. К сожалению, Ваше Величество, я не рассчитывал на удовольствие увидеть вас уже сегодня, иначе непременно взял бы снадобье с собой.       - Благодарю, Клод, благодарю вас, - небрежно бросил король, - но, знаете, со дня прибытия брата Франциска я чувствую себя гораздо лучше. Впрочем, ваше снадобье действительно прекрасно помогло мне восстановиться после удара. Ах, мэтр, очень жаль, что из всех наук вы чтите только алхимию. Будь вы медиком, думаю, вдвоем с кумом Куатье вы отыскали бы средство продлить мои годы – ведь мне ещё столько хотелось бы успеть сделать… Дофин Карл ребёнок, как вам известно. Если мне всё же не суждено дожить до его совершеннолетия, регентом станет наименее глупая из женщин Франции. Но и на неё мне боязно оставлять моё королевство.       - Ваше Величество изволили сделать распоряжения касательно регентства? – вскинул брови архидьякон; ему всегда казалось, что Людовик XI до последних минут своей неумолимо иссякающей жизни продолжит надеяться на чудо.       - Пришлось, - вздохнув, поморщился царственный старик. – Я знаю, Клод, как вы относитесь к женщинам, и наслышан о том, что вы воспротивились принять мою дочь в своём монастыре. Чёрт возьми, святой отец, да я полностью согласен с вами, что нет на свете умных женщин! Но на кого же мне, в конце концов, оставить королевство?.. Анна, по крайней мере, сохранит престол для единоутробного брата. В отличие от блаженной Жанны, в которой воистину воплотилась вся женская глупость! Её муж, мой зять, герцог Орлеанский, только и ждёт удобного случая, чтобы узурпировать власть!.. Но, благодарение небу, брак моего сына с Маргаритой Австрийской – дело решённое, и, дай Бог, я протяну ещё с десяток лет, чтобы дождаться первенца и хоть раз подержать в руках своего внука, прямого наследника, который окончательно избавит Людовика от иллюзий и чрезмерных амбиций.       - А как отнёсся к свершившейся помолвке король Английский? – осторожно спросил священник. – Ведь прежде в невесты дофину назначалась, кажется, Елизавета. Он, надо думать, в бешенстве?       - Разве монахов тоже интересует политика? – наигранно изумился монарх. – Что ж, отец мой, я расскажу вам то, о чём пока мало кто знает. Эдуарда настолько потрясла весть о предстоящем союзе Карла и Маргариты, что у несчастного случился удар. Девятого апреля король Английский скончался.       - Упокой Господь его душу, - произнёс молчавший до сей поры Франциск из Паолы.       Все трое благочестиво перекрестились.       - Но государство его осиротело не тогда, нет… Не далее, как с пять дней назад, я получил донесение из Англии. Герцог Глостерский, принёсший оммаж ³ законному наследнику Эдуарду V, своему племяннику, приказал в ночь на 29 апреля арестовать его дядю по материнской линии, Энтони Вудвилла, и единоутробного брата, Ричарда Грея. Теперь вы понимаете, мэтр, почему я предпочитаю держать своего зятя Луи Орлеанского при себе? Он обитает здесь же, в Плесси, в отдельном и весьма комфортном флигеле. Так, по крайней мере, он всегда остаётся у меня на виду. Но вернёмся к Англии, коли уж вы сами затронули эту тему. Малолетний король сейчас заключён в Лондонском Тауэре, якобы в ожидании коронации. Но Ричард Глостер тянет, он ждёт. Этот арест был свершён неспроста. Я не удивлюсь, если он найдёт вскоре лазейку, как узурпировать законную власть и самому короноваться на английский престол. В этом случае останется только помолиться за несчастных детей Эдуарда: злодей не остановится ни перед чем, если речь зайдёт о борьбе за трон. Видите, мэтр, сколько бедствий принесло англичанам прибытие в Амбуаз двухлетней дочери Марии Бургундской?       - Женщина – семя сатаны, - вполголоса проговорил архидьякон, - даже такая маленькая.       Король от души расхохотался, находя весьма забавной эту непримиримую вражду строгого монаха к прекрасной половине человечества.       Когда обед был окончен, подали изюм в листьях инжира, а бордонское розовое сменило в кубках экское красное. Стараясь не упустить нить беседы, священник напряжённо думал, как бы аккуратно подвести Людовика к интересующей теме. Его выручил Франциск Паолинский.       - Не пора ли Вашему Величеству сотворить вечернюю молитву? – глядя на зажигающих восковые свечи слуг, спросил старец.       - Конечно, безусловно, и непременно в вашей компании! – с готовностью поднялся монарх.       - А вы, брат Клод?.. – обратился отшельник.       - Если Его Величество не возражает, - Фролло вопросительно взглянул на короля.       - Ещё бы я возражал, преподобный! – воскликнул тот. – Вы себе представить не можете, как надоели мне этот бездельник ле Дэн и грубиян Куатье! Живут, как короли, а всё жалуются на бедность и тянут из меня последнее. Я отослал обоих до завтрашней службы – не желаю ни видеть, ни слышать ни одного, ни другого!.. Клянусь, компания учёного мужа и святого человека мне куда как больше по душе.       Итак, из малой обеденной все трое поднялись на второй этаж и, минуя спальню короля, прошли в молельню. Это была небольшая и совсем просто обставленная комнатка со сводчатым потолком, парой скамеек, несколькими старинными иконами и двумя высокими канделябрами. Посередине возвышалась подставка с раскрытым молитвословом.       Следующие полчаса прошли в молитвах. Архидьякон, почувствовав себя при привычном деле, совершенно успокоился и решил во всём положиться на Господа, уповая, что дело разрешится как-нибудь само собой.       - Вот теперь я чувствую, что мир снизошёл на вас, брат, - окончив молитвы, с тёплой улыбкой обратился к священнику Франциск.       - Теперь?.. – переспросил порядком смущённый Фролло.       - Простите, брат, возможно, я ошибся – одному лишь Господу дано читать сердца человеческие. Но вы показались мне поначалу встревоженным и поглощённым мирскими делами, а в глазах ваших метались беспокойные отблески тяжёлой борьбы со страстями. Бог, по-видимому, наделил вас живым умом и мятежной натурой. Непросто бывает человеку совладать со своим нравом, если только не следовать путём Христа, дорогой смирения.       - Вы правы во всём! – с жаром ответил архидьякон, украдкой кидая взгляд на заинтересованно прислушивавшегося к разговору Людовика. – Я действительно от природы любознателен и неугомонен; и лишь в Боге зашедший в тупик учёный может искать спасения и утешения после пустых поисков и разочарований. А сейчас мною и впрямь владеет одна забота, разрешить которую я не в силах.       - Снова ваши алхимические опыты, Клод? – полюбопытствовал король, присаживаясь на обитую синим бархатом скамеечку.       - Нет, Ваше Величество, - Фролло покачал головой, придав своему лицу подобающее выражение печальной озабоченности. – Меня терзают угрызения совести, а принесённые клятвы не позволяют избавиться от тяжкого груза.       - В чём же заключается ваша вина, мэтр? И при чём здесь монашеские обеты? – скучавшему в своём добровольном затворничестве монарху не хотелось отпускать от себя учёного человека, чьи исполненные глубоких мыслей речи не раз развлекали его в Париже.       - Монашеские – ни при чём. Но долг священника воспрещает мне говорить о том, что было поведано на исповеди.       - Чем же чужие грехи задевают вашу совесть? – поторопил замолчавшего собеседника Людовик.       - Как вам, быть может, известно, Ваше Величество, я больше не имею чести состоять в духовном суде. Но чуть больше года назад, когда я ещё заседал время от времени во Дворце правосудия, вместе с другими братьями я вынес приговор молодой девушке, цыганке.       - И что же?       - Эту девочку, которой, должно быть, не было и семнадцати, обвинили в колдовстве и убийстве капитана королевских стрелков Феба де Шатопера.       - Как?! – воскликнул король. – Да ведь господин де Шатопер не далее как этой зимой ещё находился в добром здравии! А вы изволите говорить о событиях прошлой весны.       - И это только подтверждает несправедливость обвинения, Ваше Величество. Офицер действительно был ранен во время свидания с бедной девочкой. Подчеркну – ранен, не убит. Но малютка была до безумия влюблена в солдатский мундир: она даже на суде только о Шатопере и спрашивала. Признание выбил из неё палач, искусник Пьера Тортерю. Приговор известный – виселица. По счастью, мой приёмный сын, Квазимодо, звонарь Парижской Богоматери, вырвал приговорённую из рук палачей и на какое-то время она нашла убежище под сводами собора.       Я почти успел позабыть об этой истории. Но вот, представьте себе, во время пасхальной октавы я принимал исповедь одного человека. И он признался, что совершил тогда нападение на капитана Шатопера и побоялся пойти в суд, страшась возмездия. Естественно, я объяснил ему, что, покуда Божьим промыслом девушка жива, следует немедленно во искупление греха сознаться во всём и положиться на милость Господню. Но человек слаб, и боязнь боли и смерти нередко пересиливает в нём страх Божий. Так случилось и с этим раскаявшимся грешником.       И вот, посудите сами, Ваше Величество: я знаю имя настоящего преступника, но раскрыть его мне запрещает неприкосновенность тайны исповеди. А над невинно осуждённой цыганкой всё ещё маячит тень верёвки, стоит только ей появиться на улицах Парижа. И я был среди тех, кто вынес этот несправедливый приговор. Когда Творец призовёт меня и спросит, почему не спас я чистое дитя, когда знал имя настоящего злодея – что я отвечу Ему?..       - И нет никаких способов обличить преступника? – помолчав, спросил монарх.       - Увы, Ваше Величество! – Фролло сурово покачал головой. – Священнику, нарушившему тайну исповеди, грозит запрещение в служении. До получения разрешения от епископа я не смогу более совершать священнодействия. В отдельных случаях дело может дойти до церковного суда и отлучения. Будь я простым кюре, я бы, наверное, решился на это, чтобы очистить совесть мою от участия в смертном грехе; но ведь я викарий Парижского епископа. Как могу я навлечь такой позор на митрополию Санса?.. Нет-нет, это невозможно, я не решусь подвести моего доброго сюзерена и покровителя Луи де Бомона де ла Форе. Вот почему я в растерянности и не знаю, что мне делать, Ваше Величество.       Король нахмурился. Он прекрасно понял, к чему клонит архидьякон Жозасский, но предпочёл сделать вид, что не видит никакого выхода. За истекшую минуту священник успел раскаяться в своей затее, распрощаться с надеждой и обругать последними словами и себя, и Людовика и, заодно, святого старца, хотя на лице его не дрогнул ни один мускул. Но тут заговорил внимательно слушавший разговор Франциск Паолинский:       - Ваше Величество, - тихо обратился он, - ведь мы теперь тоже знаем об этом деле. Значит, и с нас Господь спросит в своё время, почему пострадала невинная девушка. Почему мы видели зло, но не воспротивились ему.       - Но как я могу помочь, если мэтр Фролло не вправе разглашать тайну исповеди? – недовольно поморщился монарх.       - Вы не можете наказать виновного, это правда, - горячо ответил Клод. – Но ведь в вашей власти помиловать невинного, Ваше Величество!..       - И деяние сие, без сомнения, будет угодно Господу, - непреклонно поддержал Франциск.       - Да ведь нет никаких законных оснований миловать эту цыганку! – Людовик XI предпринял последнюю попытку, хотя, желая угодить святому человеку, готов был уже уступить просьбам кюре.       - Не законами человеческими, но заповедями Божьими руководствуйтесь, Ваше Величество, - смиренно указал суровый неаполитанский аскет.       - Гм… Ну, что ж… - венценосный старик пожевал губами. – Хорошо. Клод, вы человек безукоризненно честный, и всё же. Прежде чем принять решение, я вынужден просить вас поклясться на книге, что осуждённая действительно невинна, и в том нет никаких сомнений.       - Увы, у меня нет при себе Библии…       - Она найдётся в моей спальне. Пройдёмте.       На прикроватном столике в опочивальне короля действительно нашлось Священное Писание в коричневом кожаном переплёте; на обложке красовалось выложенное россыпью мелких рубинов распятие. Священник, не колеблясь, подошёл к книге, прочёл молитву, осенил себя крестным знамением и, положив руку на Евангелие, без запинки произнёс:       - Я, Клод Фролло, милостью Божьей архидьякон Жозасский, клянусь вечным спасением бессмертной души моей, что цыганка Эсмеральда непричастна к возложенным на неё преступлениям. Клянусь, что мне достоверно известно имя настоящего злодея, совершившего вероломное нападение на капитана королевских стрелков Феба де Шатопера. Клянусь, что осуждённая непричастна к тому, в чём призналась на суде по слабости своей во время дознания.       На некоторое время в комнате воцарилось молчание. Наконец король с неохотой произнёс:       - Хорошо, Клод, вы и святой человек убедили меня. Завтра, после службы, вы получите соответствующую бумагу. А теперь оставьте меня, я устал.       Бесстрастно поклонившись, Фролло покинул королевскую опочивальню. Нёсший службу у двери шотландец жестом указал в сторону лестницы. Никем не задерживаемый, с каменной маской на лице, священник покинул мрачный Плесси-ле-Тур, похожий скорее на тюрьму, нежели на королевский замок. Он успел вовремя: дежурившие в воротах шотландцы собирались уже поднимать внешний мост.       Лишь оказавшись за пределами каменной крепости, мужчина позволил себе выдохнуть. Его сотрясла крупная дрожь. Получилось!.. Ему удалось! Клод быстро шёл по тёмной дороге в сторону Тура, едва сдерживаясь, чтобы не рассмеяться от облегчения и счастья.       Он сам не заметил, как менее чем через час оказался перед воротами аббатства Сен-Мартин. Его пропустили без единого вопроса. В келье, не обменявшись и словом с творящими вечернюю молитву братьями, архидьякон быстро разделся и лёг в постель. Он не видел и не слышал, что происходит вокруг; он не мог думать ни о чём другом, кроме возвращения в Париж. Кровь стучала в висках, тело покрылось мелкими мурашками. Клод закрывал глаза и видел смеющееся лицо маленькой, чернобровой плясуньи; её дыхание мерещилось ему в пронзительной тишине опустошённого разума. «Если поможете вернуть мне свободу… я буду достаточно щедрой…» – неясными, разрозненными голосами всплывали из глубины сознания некогда произнесённые ею слова.       Изящная обнажённая ножка, показавшаяся из-под цветастой юбки, замаячила перед внутренним взором тяжело дышавшего Фролло. А миг спустя он вспомнил её горячее, обнажённое тело в своих объятиях; почти услышал томный женский вздох. Беспокойно перевернулся на другой бок, стиснув под одеялом грубую простыню. Помнит ли она о своём обещании?.. Выполнит ли его или упорхнёт, стоит ему разрубить сковавшую её паутину?       Эта пытка надеждой оказалась в сотню раз мучительнее прежних его страданий; сомнения рвали на части и кромсали не хуже орудий самого изощрённого палача. Но, одновременно, она была в тысячу раз слаще, потому что священник знал теперь наверняка, какая награда ждёт его в случае успеха.       ***       Служба прошла прекрасно. Монахи из обители Парижской Богоматери знали своё дело и потрудились на совесть: Людовик остался доволен литургией и, в особенности, тем, что святой человек похвалил красоту обрядов и отметил слаженность церковного хора. Всё же итальянские корни дали о себе знать: в прекрасной музыке Франциск Паолинский слышал небесный глас и, живший отшельником, не привыкший к пышным богослужениям и многоголосым песнопениям, был очарован искусством столичных певчих.       По окончании литургии, скинув праздничное облачение и переодевшись в сутану, Клод поспешил из капеллы в замок. Очевидно, там были предупреждены о его посещении, потому что слуга тотчас проводил священника в рабочий кабинет короля.       Ждать пришлось недолго: Людовик XI появился пару минут спустя в сопровождении Жака Куатье. Ничем не выдав своего неудовольствия и нетерпения, Фролло любезно приветствовал монарха и его лекаря, осведомившись, как им понравилась литургия.       - Прекрасно, мэтр, прекрасно, - рассеянно похвалил монарх. – Святой человек также остался весьма доволен службой, хотя и попенял мне на то, что я, очевидно, думал больше о форме, нежели о содержании, и о теле, нежели о душе, когда отрывал вас от дел и устраивал это празднество. Впрочем, речь не о том: вы действительно отлично всё это устроили… Да, вот бумага, о которой вы просили.       Священник с трепетом принял скреплённый королевской подписью и печатью лист, быстро пробежал глазами короткий текст.       - Изг… изгнание?.. – запинаясь, спросил Фролло.       - Послушайте, Клод, помимо убийства, девчонка созналась в колдовстве и проституции. Не могу же я, в самом деле, позволить ей и дальше разгуливать по Парижу или другим городам и смущать моих добрых французов своими бесстыжими танцами! Пусть радуется, что избегла виселицы, и убирается, куда ей вздумается, как можно скорее. Вы видите, я даю ей время.       Выслушавший его с застывшим, побледневшим лицом собеседник склонился в низком поклоне:       - Благодарю, Ваше Величество! Ваша доброта, несомненно, зачтётся Вам в мире вечном.       - Надеюсь, мэтр, надеюсь! Впрочем, как я и говорил, с прибытием святого человека состояние моё заметно улучшилось и я не теряю надежды однажды подержать на руках внука.       - Вам бы стоило больше полагаться на те снадобья, которые я вам прописал, и поменьше – на молитвы, - вставил Жак Куатье. – Ваши пожертвования церковникам не приносят ничего, кроме дыр в казне.       - Да ведь и ваши услуги обходятся мне в круглую сумму! – гневно отрезал Людовик.       - Ох, ведь я, право, едва не забыл! – архидьякон порылся в поясной сумке и поставил на стол несколько небольших стеклянных пузырьков. – Если случится обострение, примите это лекарство, Ваше Величество! Да продлит милостивый Господь ваши годы!       - Молитесь обо мне, Клод, - вздохнул старик. – Кстати, как продвигаются ваши научные эксперименты?       - Увы, пока безрезультатно.       - Это очень досадно… Не останетесь на обед?       - Простите меня, Ваше Величество, но братья желают как можно скорее вернуться в монастырь. Мы собирались отправиться в путь тотчас после службы.       - Экие нетерпеливые! Жаль, я бы с удовольствием поболтал с вами, мэтр, как и мой верный Жак. Но, коли вы решили ехать – в добрый час!       Попрощавшись, Фролло торопливо направился к выходу: у ворот замка уже ждали кареты, уложенные, по настоянию архидьякона Жозасского, ещё на рассвете, чтобы быть готовыми тронуться в путь, не возвращаясь в аббатство в Туре. Конечно, братья поворчали и поругали меж собой неугомонного епископского викария: им хотелось хоть пару дней отдохнуть перед новым путешествием. Но перечить ставленнику де Бомона никто не решился. И вот четыре прибывшие из Венсенского замка кареты медленно тронулись в обратный путь.