солнце над 35-той магистралью

      Эндрю всё спланировал, выстроил так, как ему казалось, будет идеальным, он будто вылепливал этот план годами, но на деле сформировал его за пару ночей.       Ему казалось, что всё сработает; что они доберутся до Чикаго, что найдут денег — Эндрю позаботится об этом, — а потом отправятся прямо в Мексику.       Он будто уже был там — на побережье жаркой Кинтана-Роо; сидел на веранде дорогого отеля, потягивая “Кристалл” из тонкого фужера и глядя на смущающегося Дэвида в банном халате с эмблемой отеля. Почти как в их первую ночь.       Эндрю будто бы уже жил там, в этой реальности, отгородившись от мрачной атмосферы в машине с угрюмо молчащим Дэвидом на сидении рядом. Он словно пропитал всего себя этой идеей, и, едва Мэдсон подавал голос, Эндрю словно холодной водой окатывало, вырывая из дымки грёз.       Он улыбался, солнечно и мечтательно, подпевал песням, льющимся из магнитолы, и продолжал строить планы, будто бы стараясь заполнить мрачную атмосферу своим внутренним лживым солнцем. И иногда у него это получалось; в те редкие моменты, когда Дэвид прекращал думать об изуродованном лице Джеффа на полу своей комнаты и возвращался в другие воспоминания, будто бы сбегая, как это делал сам Кьюненен.       Одним из таких воспоминаний было утро после их с Эндрю ночи, проведенной в отеле в Сан-Франциско. Мэдсон не знал, почему помнил его, это утро, оно едва ли было столь запоминающимся — они просто говорили с Эндрю, как говорили с ним весь предыдущий вечер.       Оно было обычным, но именно о нём решил заговорить Дэвид, именно оно словно что-то сдвинуло.       — Помнишь то утро в Mandarin Oriental?       Дэвид не узнал своего голоса, как его и не узнал Эндрю; он даже подумал, что ему послышалось, оттого и оторвал взгляд от дороги, обернувшись к своему спутнику.       — Что?       — В Сан-Франциско. То утро. Кажется, оно было такое же, как сегодня.       Эндрю натянул мягкую улыбку узнавания, словно вспоминая; тогда и впрямь было так же, солнце поднималось с запада, липло к коже и путалось в волосах. Он помнил, потому что смотрел на его лучи, застрявшие в пшеничных волосах Дэвида, когда тот стоял у большого окна, глядя на шикарный вид из окна на мост “Золотые Ворота”. Он помнил, потому что был окрылен своей влюбленностью, был почти сбит с ног тем, насколько Дэвид Мэдсон был тем самым, а не мальчиком на одну ночь, каких Эндрю иногда цеплял в барах. Он помнил, потому что образ того солнечного ореола над его головой будто открыл ему глаза.       Сейчас солнце тоже путалось в волосах Дэвида; Эндрю замечал это, бросал украдкой, а порой и нет, взгляды на парня и на яркие блики в его волосах, такие, словно там комок света поселился, тот самый, которым так старался быть Кьюненен.       Он помнил то утро так же хорошо, как помнил ночь, что провел с Дэвидом, как помнил вечер, когда его только встретил. Он помнил каждую минуту с ним, смаковал все полтора года знакомства, слепо идя к этому моменту, к этому прилету в Миннеаполис с коробочкой дорогих часов от “Rado”. К этому шаткому “нормально”, которое он сейчас старается удержать непринужденным настроением и той иллюзией их с Дэвидом будущего в Мексике, которое нарисовал себе.       — Эндрю?       — Я помню, — это было обманчивое чувство — ощущение, будто Дэвид, наконец, прекратил отдаляться, — Кьюненен знал это, помнил еще по вчерашнему обеду в придорожной забегаловке, где их предания воспоминаниям закончились на горькой ноте. Эндрю знал, но всё равно пытался раз за разом, потому что ему хотелось, чтобы тот остановился убегать, чтобы тот остался, наконец, рядом. — Помню то утро. Мы заказали завтрак в номер.       — Ты хотел заказать всё, что было в меню, — Дэвид чуть улыбнулся той горькой улыбкой, которая не нравилась Эндрю, которая словно не слезала с губ Мэдсона уже третий день и отравляла его черты. — Продолжал сорить деньгами и говорить о Майами-Бич. Ты…       — Ты отговорил меня, и мы заказали тогда яичницу с беконом и тосты, — заерзав на сидении, произнес Эндрю, наслаждаясь внезапно приятными воспоминаниями. — Ты сказал, что не хочешь…       — … лобстера на завтрак, да, — легкий смешок Дэвида словно током ударил и стаю мурашек пронес по спине тут же, напоминая о вчерашнем — тогда все тоже так было, поначалу. — И ты рассказывал о моллюсках и крабах, а я думал, что было бы неплохо попробовать их на нашем втором свидании.       Эндрю довольно улыбнулся, покрепче сжав пальцами руль — они так и сделали. Он заказал их в номер, а Дэвид…       — Я был уверен, что ты не позвонишь. Потому особо и не ждал. Обычно после таких встреч не перезванивают и не назначают вторых свиданий.       О, Эндрю знает это как никто другой — он вертится в этом с начала учебы в Калифорнийском Университете и чаще всего, если цепляет кого-то в баре, не перезванивает им. Но здесь было иначе, даже совсем не похоже на то, что он обычно проделывал с мужчинами вдвое старше. Это было не похоже ни на что, с чем раньше сталкивался Эндрю.       И сейчас, глядя на Дэвида, смотрящего вперед на дорогу, Кьюненену кажется, будто в этот раз всё наверняка получится.       — Мне хотелось позвонить тебе в этот же вечер, — Эндрю не был уверен, что не говорил этого раньше; ему казалось, будто всё, что было в его голове, было когда-то озвучено, было очевидным, но Дэвид не отмахнулся, будто слышал фразу. Он мягко улыбнулся одной из тех улыбок, которые Эндрю помнил по Сан-Франциско, в тех редких приездах в Миннеаполис, и в Сан-Диего в Ла-Хойе на своем дне рождении. Той улыбкой, в которую Эндрю безнадежно влюблялся раз за разом, и которая словно давала смутную тень надежды.       — Я часто думал, был ли ты настоящим тогда, — тон голоса Дэвида напряг Эндрю, тот даже заерзал на сиденье, выпрямив спину и уставившись на дорогу, ощущая, как постепенно тепло от приятных воспоминаний рассеивается. — Не со своими друзьями за ужином, а ночью, когда мы разговаривали. Да, ты оставался всё таким же; начитанным, эрудированным, легким, но мне показалось, что, может быть… Мы тогда так долго говорили, почти до самого утра, что я подумал, ты мог бы быть настоящим тогда.       Эндрю молчал с минуту, быстро перебирая в голове нужный, правильный ответ; чуть смешной, уводящий в другую тему разговора, или прямой, обогащенный тем, во что Эндрю верил, какой-то очередной ложью, в правдивости которой он не сомневался.       — Я очень часто об этом думал, — продолжал же Дэвид, — когда уже вернулся в Миннеаполис после того неудавшегося свидания. Ты так старался быть кем-то другим, будто боялся, что настоящего тебя никто не примет.       Кьюненен хотел остановить его, просто тормознуть, чтобы Дэвид прекратил, потому что их такой приятно начавшийся разговор об утре после их первой ночи вместе повторяет судьбу того диалога в забегаловке, и он не хотел этого. Он хотел просто выкрутить звук на магнитоле, чтобы заглушить напряжение, чтобы вновь вернуть иллюзию теплого мексиканского солнца и умиротворения. Он просто хотел, чтобы Дэвид не находил ещё причины, чтобы оставить его.       — Я часто думал об этом, — повторил Мэдсон, вглядываясь в проносящийся однотипный пейзаж за окном; поля и степи, — и мне правда казалось, будто в ту ночь, уже почти под утро, ты был настоящим. И я очень надеялся вновь найти в тебе того Эндрю, но ты всегда оказывался кем-то другим.       Дэвид больше ничего не добавлял, лишь взглянул, наконец, на Эндрю — украдкой, не больше нескольких секунд, словно не желая быть замеченным. Но замеченным он все же оказался — Кьюненен встретил его прямым взглядом с таким выражением на лице, которое Дэвид не уверен, что видел когда-то вообще у кого-либо.       Он резко затормозил; так резко, что машину чуть не подкинуло, и с этим внезапным толчком Дэвид словно вынырнул из перемешанных чувств с воспоминаниями.       — Эндрю, что ты… — но Эндрю даже не смотрел на него, уткнувшись лбом в руль автомобиля и будто порываясь закричать.       С очередной попыткой Дэвида окликнуть его, Кьюненен встрепенулся, ладонями протер лицо, забираясь пальцами прямо под очки, и выдохнул. Настоящий. Он был таким в какие-то моменты, Эндрю помнил это, но всегда старался затирать их, оставлять их только для себя, лишь наедине. Но видимо тогда оставил штору не задернутой, потому что…       — Эндрю?       — Всё отлично, — он отмахнулся от вопроса легко, постучал пальцами по рулю и словно на катушку начал наматывать фразы представления своей идеальной жизни, которые казались ему сейчас самыми правдивыми, которые у него были. — Нам просто… Нам нужно в Чикаго, и всё будет лучше.       — Конечно, — Дэвид сдержанно и чуть печально улыбнулся, подумав, что на какое-то мгновение, он вновь увидел того Эндрю, оголенного как провод и растерянного, — в Чикаго, а потом в Мексику.