Недопонимание

Эйдан растягивает губы в отработанной лучезарной улыбке, слушая очередной странный вопрос из зала, и мечтает оказаться где угодно, только бы подальше от этого места. Хотя если быть честным до конца, то дело совсем не в месте, а в сидящем по левую сторону исчадии его личного ада, которое до вполне себе ощутимого покалывания пальцев хочется придушить. О’Горман вертится, раз за разом задевая коленом и возмутительно притираясь плечом, то и дело облокачивается (едва ли не ложится! – мысленно взвывает Тёрнер) на его бедро и даже умудряется пару раз изобразить лёгкую усталость и недосып, по-свойски уложив голову на плечо напарника и пощекотав макушкой и без того мгновенно покрасневшую шею. Эйдан стремительно закипает и представляет картины мучительных расправ, кое-как не забывая участвовать в общем «веселье» и смеяться вместе со всеми. Дин продолжает паясничать и Эйдан сам не знает, чего же хочется больше: заехать кулаком по раздражающе-сияющему лицу, чтобы О’Горман не смел больше вертеться и испытывать его терпение, или заткнуть его рот поцелуем. Потому что смешки, то и дело раздающиеся у самого уха, низкий шёпот, которым проговаривается полнейшая чепуха, и острые взгляды из-под светлых ресниц доводят до тонкой грани возбуждения и почти ненависти. Он вёл так себя всегда, и только сейчас это так бесило Эйдана: уже несколько месяцев этого «как всегда» быть не должно. И именно в этот момент, сидя перед огромным залом, заполненным преимущественно фанатками с горящими глазами (и к своему сожалению он прекрасно знает, о чём именно думает большинство из этих милейших созданий), Тёрнер понимает, что предпочёл бы наигранную доброжелательность со стороны напарника или даже холодную отстранённость – только не это раздражающее «ничего не случилось». Потому что случилось, чёрт бы его побрал. Вспоминать совсем не хочется, но туманные события того вечера всплывают в уставшем от нервотрёпки мозгу сами. Последний вечер и ночь большей части каста в Новой Зеландии, последние посиделки и веский повод напиться: увидятся они не скоро, а вставать на рассвете и быть готовым к работе уже не нужно. Эйдану нужно было быть готовым только к перелёту, но тогда, целенаправленно заливая в себя виски и опираясь плечом на не менее активничающего Дина, ему казалось, что к этому он не будет готов никогда. И высокий смех, тонущий в громком единстве других, острый взгляд кажущихся в полутьме бара совсем тёмными глаз, заставлял впадать в ещё большую тоску – а как же без этого дальше? Всё это время он чувствовал во рту привкус табака – сегодня им можно курить прямо в помещении, и Тёрнер выкуривал сигареты одну за одной, парируя жалобы некурящего Дина простым: «Последний раз, Дино, завтра я не буду на тебя дымить». И в какой-то момент тот вытащил у Тёрнера только подкуренную сигарету прямо из рта, глубоко затянулся и выдохнул прямо в лицо – этот момент он помнит на удивление чётко, может быть потому, что в голове появилась странная мысль о том, что О’Горман чертовски сексуально обхватывает губами фильтр и не менее эффектно стреляет при этом глазами. Дальше всё пошло как-то стремительно: пустеющие стаканы, чуть покачивающиеся лица коллег – всё чаще перед глазами мелькает только лицо Дина, – воспоминания о самых запоминающихся и идиотических ситуациях за всё время съёмок, всё более громкий смех и проникновенные слова, на секунду даже отрезвляющие. Всё осталось в памяти только фрагментами: прилетевший Адаму подзатыльник от ратующего за здоровый образ жизни Джеда (тот тоже попытался пафосно подкурить сигарету), сидящие чуть в сторонке Ричард и Ли, тихо обсуждающие что-то своё – это видно по их сосредоточенным друг на друге лицам, случайно сброшенный на пол активно жестикулирующим Мартином бокал и снисходительная улыбка сэра Иена, который наверное впервые засиделся со всеми так долго. А потом они вдвоём выхватывают у не ожидавшего такого подвоха Нэсбитта бутылку с чем-то явно крепким и дорогим и как-то сразу оказываются в трейлере Дина (уже утром Эйдан обнаруживает, что по пути умудрился оборвать с рубашки три пуговицы, потерять или забыть на столе любимую зажигалку, и даже каким-то образом расцарапать руку. Потом они пьют, говорят-говорят-говорят, кое-как помещаются на не рассчитанной на двоих кровати, глупо хихикая и пытаясь столкнуть друг друга. Как Эйдан обхватывает руками лицо Дина и прижимается к растянутым в пьяной улыбке губам – он уже и не помнит, только ощущение мягкой щетины под ладонями и поначалу совсем невинного поцелуя со вкусом табака, алкоголя и чего-то присущего только таким случайностям, не покидает его до сих пор. И твёрдые и вместе с тем чуткие пальцы, уверенно сжимающиеся на его члене, обдающий жаром бессвязный шёпот вперемешку с глубокими поцелуями, оглаживающая поджавшуюся задницу ладонь – вот это он предпочёл бы забыть. Проснулся тогда Тёрнер от того, что где-то вдалеке громко хлопнула дверь – он всегда спал чутко, даже с дикого похмелья и после бессонной ночи. Просыпаться, чувствуя щекочущее шею дыхание и заброшенную поперек живота тёплую руку – очень приятно, даже если в голове ещё до поднятия век пульсирует глухая боль, а во рту гадкий привкус и ни капли жидкости. Понимать, что лежишь в постели с лучшим другом мужского пола – нихрена не приятно, особенно когда в голове мгновенно всплывают обрывки проведённой ночи, к горлу подступает тошнота из-за выпитого накануне, а член напряжён так, будто и не он ночью командовал парадом. Кое-как Эйдан выполз из-под руки Дина оставшись незамеченным, мутным взглядом осмотрел комнату и, борясь с дурнотой, подобрал разбросанную рядом с кроватью одежду и натянул её на себя (штаны – с трудом), и бесшумно вышел за дверь. Ну, как вышел – проще говоря, сбежал, не представляя, как смотреть в глаза «другу» и мечтая добраться до холодного душа. В голове наравне с адресованными самому себе проклятиями вертелась спасительная мысль о том, что до «самого главного» у них так и не дошло, ведь оба были слишком пьяны. Как будто то, до чего у них всё-таки дошло, даёт повод Эйдану радоваться. Он ввалился в трейлер, к своему счастью никого по пути не встретив – благо, была несусветная для выходного последнего дня рань, и кое-как подавил желание удавиться. Когда ближе к обеду почти перед самым отъездом в аэропорт в трейлер к Эйдану заявился помятый и грустный Дин, он был готов провалиться на месте. Когда О’Горман вдруг улыбнулся и дружески похлопал по плечу, спрашивая о самочувствии и степени готовности чемоданов, Тёрнер даже обрадовался. Тот решил сделать вид, что ничего не помнит (а может, и правда ничего не помнил?), и это было лучшим выходом. Как сказал Торин в фильме: «Я никогда так не ошибался в своей жизни…». Потому что через какое-то время, сидя в своей лондонской квартире в отсутствие Сары и слушая по телефону высокий голос Дина, рассказывающего о новой задумке для фотографии, Эйдан понимает, что очень хотел бы услышать что-то вроде: «Давай поговорим, Эйд. Это не было ошибкой». И до боли сжимает зубы, пока О’Горман увлечённо рассказывает о своём крайне забавном и приятном товарище – том самом, который тоже Тёрнер и тоже партнёр по съёмочной площадке. - Эй, ты здесь вообще? Эйдан даже вздрагивает от неожиданно прорвавшегося в мысли тихого голоса и лёгкого толчка в бок. Губы так и застыли в улыбке – он чувствует, как неприятно побаливают щёки, а он сам совсем отключился от происходящего в реальном мире. - Так-то лучше. Расслабься, Эйд, ко всему этому привыкаешь, - улыбается Дин и тут же разворачивается к отвечающему на вопрос Марку. От такой дружеской поддержки ему становится ещё более тошно, хотя, казалось бы – куда уж. По инерции он тоже разворачивается к говорящему и сталкивается со внимательными тёмными глазами Люка, сидящего в противоположном конце. Эванс вообще в последнее время часто оказывается рядом, и пусть сидят они сейчас по разные стороны, он всё равно чувствует на себе спокойный изучающий взгляд. Если бы у Эйдана не было других проблем, он бы решил, что статный англичанин подбивает к нему клинья (своей ориентации актёр не скрывал), но проблем и так было в избытке. Поэтому Тёрнер ничего такого не думал, не замечал, и без задней мысли стал проводить больше свободного времени с Люком: с ним можно было выпить, не опасаясь отмочить что-то ещё, поговорить ни о чём, а главное отвлечься от слишком своего и чужого одновременно Дина. Последний, к слову, в очередной раз звонко хохочет, закидывая руку на спинку стула Эйдана, и Тёрнер снова проклинает собственную чувствительность: даже через куртку и футболку он чувствует невыносимое тепло. Раздавать автографы понравилось Эйдану чуть больше, ведь из-за бесконечной вереницы людей вертеться по сторонам Дину особо не удавалось, так же, как и на групповом фото. Актёров расставляли по росту, так что О’Гормана закономерно усадили на стул, а Тёрнера поставили поближе к центру, рядом с отчего-то веселящимся Эвансом. И стоило ему тоже расслабиться и начать получать удовольствие от происходящего, пришло время фотографий с «Фили и Кили» и вот тут он понял, что день ещё может стать хуже. Конечно же он не ревнует к поклонницам, только завидует им: они могут запросто обнять Дина прямо перед всевидящим оком камеры, подставить щёку и получить невинный поцелуй, схватить его за руку и смущённо протараторить глупое, но искреннее признание. Они могут, а он - нет. Большинство из них видят О’Гормана в первый и последний раз, а Эйдан провёл с ним бок о бок полтора года, но так и не сказал то, что уже большую часть времени настойчиво вертится на языке. Он попытался это показать, пусть даже смелости придала убойная доза алкоголя, но его даже не удостоили ответом. Делать вид, что ничего не случилось гораздо проще, чем напрямую сказать «нет». Тёрнер украдкой смотрит на напарника, который в коротком перерыве между фотосессиями схватился за воду. Дин характерно для себя запрокинул голову чуть назад, прикрыв глаза и жадно глотая, открывая красивую шею и беззащитно подёргивающийся кадык. Совершенно некстати вспоминается момент из одной-единственной ночи и рефлекторно сжатый пластик громко трещит – Эйдан даже не заметил, когда тоже успел схватить бутылку. - Всё в порядке? – мгновенно реагирует Дин, отставляя воду на стоящий вне кадра столик. - Нормально, - кое-как проговаривает Эйдан, переводя помутневшие глаза на смятую бутылку. И не замечает, как О’Горман мгновенно оказывается рядом и легко сжимает ладонью его плечо: - Неправда ведь. Эйдан готов поклясться, что это самый неудачный момент из всех, что мог выбрать О’Горман для проявления дружеского сочувствия. Упрямое желание добраться до истины в серых глазах бесит, ведь, чёрт возьми, разве не этот самый человек предпочёл игнорировать его чувства ради собственного спокойствия? Хрена с два ему, а не спокойствие! - Отлично всё, - цедит сквозь зубы он едва слышно, чтобы не привлекать внимание сидящего неподалёку фотографа и персонала, и резко ведёт плечом, заставляя Дина убрать руку. Тот растерянно приоткрывает рот, явно намереваясь что-то сказать, а потом на лицо быстро натаскивается маска безразличия и он с кривой улыбкой говорит: - Супер. Но его лицо мгновенно преображается, стоит в павильон залететь двум мелким мальчишкам в футболках с принтами Фили и Кили. Эйдан знает, что Дин любит детей и улыбается сейчас искренне, с восторгом расспрашивая мальчуганов о пластиковых мечах. Тёрнеру стоит огромных усилий присоединиться к разговору и не оскалиться на фотографии слишком свирепо – невысказанное раздражение продолжает закипать внутри. Как Эйдан доживает до вечера, не убив при этом так же раздражённого Дина, он и сам не может понять. - Что вы сегодня такие нервные? – как бы между прочим спрашивает Грэм, когда они вдвоём выходят из бара покурить. Точнее — это Эйдан покурить, а Мактавиш просто выразил желание подышать свежим воздухом. Сейчас Тёрнер понял, зачем. - Мы? - Вы. Ладно, ты в последнее время всегда такой - можешь не отрицать, но с Дином-то что? Эйдан честно задумался и не смог понять, о чём же толкует Грэм. После завершения парной фотосъёмки Тёрнер быстренько присоединился ко втихую распивающему коньяк из маленькой фляги Эвансу. Люк был в добром расположении духа, весел и открыт, и на его фоне Эйдану не хотелось казаться совсем уж унылым, поэтому он громко хохотал, старался не замечать то и дело придерживающие его локоть сильные пальцы и ещё больше старался не оглядываться на Дина. Собственно, именно поэтому он и не смог сказать, что же произошло с напарником — к своему стыду он этого даже не заметил, полностью сосредоточившись на попытках выбросить его из головы. - Ты как ребёнок несмышленый, Эйдан, - качает головой Мактавиш и Тёрнеру почему-то становится совсем тоскливо. Пелена наигранного веселья спала и теперь мысль о том, что он испортил Дину день, противно грызёт нутро. - Я не хотел влезать не в своё дело, но если хочешь что-то изменить, то стоит не побояться хотя бы об этом сказать. От таких слов Эйдан даже поперхнулся дымом — откуда такая проницательность? И пусть Грэм всегда даёт дельные советы, пусть сейчас он действительно прав, но это совсем не меняет того, что шансов у Тёрнера нет. И возможно это даже к лучшему, ведь напрасные надежды гораздо хуже, чем трезвое осознание реальности. - Я подумаю над этим. Возвращаемся? Эйдан докуривает сигарету в один затяг и бросает бычок в урну. - Иногда мне кажется, что думать вы не умеете, - вздыхает Мактавиш себе под нос и идёт следом за уже скрывшимся в уютной обстановке бара Эйданом. Как назло первый, кого видит Тёрнер – это, конечно же, Дин с невыносимыми непроницаемо-стальными глазами, от которых становится совсем не по себе. И в следующий момент, пока в голове набатом бьётся мысль «это-не-вы-но-си-мо», будто чёрт из табакерки выпрыгивает Эванс. - Вот ты где! Я только что раздобыл бутылку отличного бренди, как насчёт распить его тет-а-тет? Люк уверенно укладывает руку на плечи Тёрнера и пытается увлечь за собой — Эйдан ещё успевает заметить, как Дин досадливо хмурится и сжимает губы в тонкую линию. А в голове будто щёлкает тумблер и Эйдан, не задумываясь, что же им движет, широко улыбается Люку и отказывается: - Извини, сегодня был тяжёлый день и мне больше всего на свете хочется спать. Даже больше, чем отличного бренди в приятной компании. В другой раз, ладно? Эванс растерянно замирает и через мгновение убирает руку. Проводит пятернёй по и без того приглаженным волосам и вдруг понимающе-лукаво улыбается: - Конечно. Тогда удачи, Эйд. Тёрнер растерянно смотрит на уже удаляющегося по направлению к Нэсбитту Люка и запоздало проговаривает что-то отдалённо напоминающее «и тебе». Потому что возникает чувство, что сегодня все сговорились, чтобы подтолкнуть его сделать очень опрометчивый и очевидно глупый шаг. Опомнившись, Тёрнер разворачивается и направляется к столику, за которым сидит большинство коллег, где извиняется и откланивается, стараясь не смотреть на ехидно ухмыляющегося (с чего бы?) Дина. Ему вдруг действительно захотелось побыть одному – подумать обо всём и лишить себя возможности натворить очередные глупости, а ещё лучше уснуть и забыть обо всём хотя бы до завтрашнего утра. Лежать на кровати и пялиться в потолок, кое-как различимый лишь благодаря свету ночного города, льющему из не зашторенных окон, - совсем плохая идея. Потому что именно в это время в голову приходят по-настоящему бредовые идеи и до противного честные мысли. Сейчас Эйдан вполне может признать, что неправ гораздо в большей степени, чем Дин: тот по-настоящему дорожит их дружбой и не хочет всё рушить возможной неловкостью из-за выходки Эйдана. Он же не виноват, что не чувствует того же, что одолевает вообще слишком эмоционального Тёрнера. Ведь Дин – это пример внутреннего спокойствия и скромной уверенности, он будто сама точка опоры – постоянен и твёрд в решениях, мягок и улыбчив с товарищами, в отличие от взбалмошного Тёрнера, слишком резкого в суждениях, острого, нарочито громко смеющегося и не знающего даже того, чего же хочет он сам. О том, чтобы заснуть не может быть даже и речи – закрывать глаза ещё хуже, чем вглядываться в белесый потолок. Всё, на что хватило сил – это зайти в душ и так и улечься с мокрыми волосами на застланную кровать в затасканной домашней футболке и шортах. Обычно он довольно легко засыпал на новых местах – привычка из бурной юности и актёрского настоящего, но сегодня явно не тот случай. Эйдан прислушивается к тихому неровному звуку, будто кто-то пытается попасть ключом в замочную скважину, и ему вдруг думается, что это уже начало сна – сам не заметил, как уснул среди всех этих метущихся мыслей. Даже тихое чертыхание за дверью не заставляет его усомниться в своём предположении, и когда с характерным щелчком поворачивается ручка и между дверью и стеной появляется щель с бьющим из неё светом, он думает только о том, что забыл запереть дверь. Но во сне ведь может случиться что угодно – верно? Из-за слепящего искусственного света Тёрнер не может видеть, кто быстро просачивается в комнату и это его ничуть не тревожит. Когда по стене с тихим шорохом начинают водить пальцами – скорее всего в поисках выключателя, в нём начинают зарождаться смутные сомнения, ведь для сна всё это слишком детально. Когда раздаётся щелчок, оглушительный вкупе с ошеломляющим привыкшие к темноте глаза светом, Тёрнер крепко зажмуривается и понимает, что это ему совсем не снится. Когда раздаётся высокий знакомый возглас «Эйд!» становится совсем не до смеха. Кто-то сегодня решил над ним знатно поиздеваться, и Тёрнер уже возненавидел всеми фибрами души этого шутника, даже если это Его Величество Случай. - Ты чего развалился тут? Эйдан кое-как приоткрывает правый глаз и смотрит на скрестившего руки на груди О’Гормана. Вся поза выражает недовольство, но он прекрасно видит, что коллегу немного пошатывает и долго сохранять неподвижное положение ему чертовски неудобно. - Это мой номер, а значит – моя кровать. Логично? Тёрнеру до неприличия хочется нахамить Дину и хоть как-то отомстить источнику своих проблем, но ситуация вдруг начинает казаться ему даже забавной. - Как это твой номер? Шестнадцатый? - Пятнадцатый, горе-математик. Я понимаю, что весь мозг ушёл в творчество, но не до такой же степени! Вообще-то номерки в этом престижном отеле были и правда неразборчивыми со множеством лишних линий в начертании цифр, так что обвинил он Дина, который ещё и немного навеселе, совсем уж несправедливо. Эйдан почувствовал себя старым ворчливым дедком, разговаривающим с распоясавшимся молокосом, и понял, что его окончательно понесло. Видимо, день был слишком напряжённым и его мозг временно отключился. Или это всё-таки сон. - А ключ? - Было открыто, пить меньше надо. Эйдану вдруг подумалось, что такое заявление О’Горман вполне может парировать – ведь это именно Тёрнер напился в тот раз до чёртиков и полез целоваться, но тот такой очевидной возможностью не воспользовался. То ли посчитал это слишком неудобным, то ли просто не подумал. - Чёрт. Извини, что помешал – ты наверное кого-то ждёшь? А вот тут Тёрнер не выдержал и в открытую выпятил глаза на несущего совсем уж неприкрытую ересь с издевательской интонацией друга: - Чегооо? С чего ты взял? - Ты валяешься на засланной постели в одежде, хотя всем сообщил, что дико устал и хочешь спать, на столике стоит бутылка виски с двумя стаканами и закуской, ты явно принял душ и не собираешься баиньки…логично? - Даже слишком, - подтверждает тот и начинает ржать. Абсурдность ситуации поражает. - Тогда я пошёл к себе, - резко бросает Дин и немедленно разворачивается к двери. - Подожди, Шерлок, я должен тебя разочаровать, - насмешливо тянет Тёрнер и отрывает тело от кровати, свешивая босые ноги на пол. – Никого я не жду, просто не спится совсем. Плечи Дина вдруг как-то странно обмякают – он больше не напряжен, но всё-таки не оборачивается. - В любом случае, извини за беспокойство. - Когда это было беспокойством, если нет грима в пять утра? - Последние три недели? – Дин оборачивается и Тёрнер видит иронично приподнятую бровь и полное отсутствие улыбки. От такого вида силы Эйдана совсем покидают и он в растерянности закрывает лицо руками, устало опираясь локтями о колени. Такое неприкрытое желание выставить всё произошедшее ничем, никак не влияющим на их взаимоотношения случаем, совсем не укладывается в голове. - Ты сам знаешь, хватит. - Что хватит? Раздаётся тихий скрип открывающейся бутылки и приятный плеск жидкости по стенке стакана – в этот момент Эйдан тоже чувствует жизненно важную необходимость выпить. После приступа немотивированного веселья последовал приступ апатии и это совсем не удивительно для его изменчивого характера. - Держи. Тёрнер не глядя хватается за холодное стекло стакана и вливает в себя крепкую жидкость. Лучше от этого не становится, но потом если он что-то ляпнет можно списать на виски. Хотя, он уже и так слишком много на него списал, сам того не желая. - Можешь сказать о чём ты? - Не заставляй меня об этом говорить. О’Горман громко красноречиво вздыхает, будто пытается добиться внятного ответа от маленького ребёнка, но Эйдан ведь может быть упрямее любого мальца, и через четыре однотипных перебрасываний словами, и без того нервный Дин срывается: - Тёрнер, ты вообще ебанулся! Можно ответить нормально что случилось, ты сам не свой, у меня такое чувство, будто я тебе в душу насрал и сам не заметил! Дождаться таких почти криков и крепких словечек от уравновешенного и в совершенстве контролирующего себя Дина стоит многого, и только это заставляет Эйдана смотреть прямо в искрящиеся бешенством глаза стоящего совсем рядом напарника, чуть задирая голову вверх. Оказывается, смотреть на такого Дина – с широко распахнутыми глазами, гневно раздувающимися ноздрями, раскрасневшегося и разъярённого (как только уже пустой стакан о стену не швырнул?) – само наслаждение. - Я всё понимаю, мы не виделись полгода и у тебя появились другие интересы, кроме как выслушивать занудные бредни уже надоевшего напарника, но можно об это прямо сказать?! Нахрена выставлять всё так, будто в этом я виноват, от каждого прикосновения дёргаешься, улыбаешься через силу – откуда это всё? До Эйдана медленно начинает доходить смысл всего того, что невнятной скороговоркой проговаривает О’Горман со своим невыносимым новозеландским акцентом, и от этого появляется ощущение неправильности происходящего. И так же медленно сбавляет обороты громкость диновых словесных вывертов, оставляя неясный осадок. - Знаешь, это невыносимо. Я думал, что узнал тебя настоящего, но ты оказался другим. Не знаю с чем вся эта хрень связана, но мне надоело ревновать тебя к этому чертовому Эвансу и ломать голову над тем, что я сделал не так. Можешь забыть всё сказанное, я пошёл. Слова о ревности доходят до обалдевшего Тёрнера моментально, окончательно запутывая и объясняя одновременно. Поэтому он успевает выпалить Дину в спину то, что так упрямо засело в голове: - Тогда зачем ты делаешь вид, что ничего не было? Уже как будто в сотый раз за эту ночь Дин резко оборачивается – мизансцена продолжает повторяться – и Эйдан вдруг понимает, что тот и правда не помнит. Он конечно отличный актёр и может сыграть даже такое искреннее удивление, но сейчас это совсем бессмысленно, и наедине они никогда друг другу не демонстрировали актёрское мастерство. - Повтори. - Ты ведь не помнишь, да? – тихо спрашивает Эйдан и затравленно озирается по сторонам. То, что Дин просто забыл события той ночи – это самое верное объяснение всему, и он должен был понять это раньше. Но сейчас Тёрнер уже не уверен, что хочет напоминать и видеть, как растерянность в серо-голубых глазах сменяется неприятием, или как О’Горман начнёт хохотать – разве можно такое принимать настолько близко к сердцу? «Ты как ребёнок, Эйд. Мы же взрослые люди, всякое бывает…». - Так напомни, - хрипло проговаривает Дин, и это звучит совсем как просьба, даже мольба, произнесённая таким до неприличия глубоким голосом, что у Тёрнера мгновенно пересыхает во рту. И Эйдан понимает, что О’Горман точно не станет смеяться – хотя бы потому, что и говорить ему ни о чём не нужно. Только показывать. Дин умеет по-настоящему удивлять. Он встает с кровати и делает два шага вперёд, всматриваясь в резко расширившиеся зрачки, что особенно заметно в светлых глазах – и дело не в алкоголе, он знает. Как знает то, что в этот раз всё будет по-другому. Тёрнер склоняется чуть вперёд и целует горячие губы, уже чуть приоткрытые в ожидании. Через несколько секунд отстраняется, чтобы увидеть реакцию Дина и окончательно не сорваться с тормозов. Дин облизывает губы и с совершенно шальными глазами спрашивает: - Когда? - В последнюю ночь перед отъездом. - Я был уверен, что это очередной сон, - виновато улыбается О’Горман, и Эйдан чувствует, как с треском натягивается и разрывается узел внутри. – Не нужно было уходить. Вместо очевидного ответа Тёрнер снова накрывает его рот своим, не отдавая себе отчёта в том, что практически вжимает в себя Дина, обхватывая его руками и вцепляясь в тонкую ткань футболки, потому что в голове прокручивается слово «очередной». И чувствует, как тот запускает пальцы в ещё влажные после душа спутавшиеся волосы и едва ощутимо тянет в сторону. - Это на самом деле? Тёрнер и сам не уверен, что это так, но обещает утром никуда не исчезать, тем более что это его номер. Дин посмеивается и притягивает его к себе, ловя губами выдох и заставляя сделать ещё два шага вперёд, чтобы непостижимым образом не глядя найти выключатель и вырубить ставший лишним свет, а затем вновь три шага назад. Эйдан знает, что кровать теперь находится лишь в одном шаге, и делает его, плавно заваливаясь на постель вместе с хихикающим чудовищем, которое уже добралось до пуговиц рубашки. А потом у них уже не хватает ни сил, ни выдержки, чтобы смеяться или перекидываться комментариями, потому что одежда оказывается на полу, кое-как стянутая подрагивающими руками и расстёгнутая путающимися пальцами. Они уже сплетаются обнажёнными телами, теряя остатки разума и стеснения, комнату заполняют только сорвавшиеся вздохи и нетерпеливое постанывание. Эйдан совсем неопытен в отношениях с мужчиной, но это не мешает ему понимать, чего хочет Дин, может быть потому, что тот хочет абсолютно всего, что может ему предложить Тёрнер. И это желание полностью взаимно. - Давай, Диин, - выстанывает Эйдан, которого с плеском накрывает новым ощущением внутри себя, которое кажется постыдным только поначалу, а потом он будто тонет в этом окончательно, без возможности вынырнуть и вдохнуть. - Рано,- шепчет тот, утыкаясь лбом в острую ключицу Тёрнера и до скрежета сжимая зубы, чтобы не воспользоваться предложенным раньше времени. А в голове у обоих идёт обратный отсчёт, подходящий к концу одновременно, когда сдерживаться больше не может ни один, и всё заканчивается в тот миг, когда их имена сливаются в один протяжный стон. - Полжизни за сигарету, - едва отдышавшись заявляет Эйдан, настолько расслабившийся и буквально растёкшийся по кровати, что искать на полу свои штаны с вожделенной пачкой кажется едва ли не походом на Эребор. - Честно? - Что? - Полжизни. Эйдан удивлённо заглядывает в кажущиеся совсем тёмными глаза и поддаётся очарованию момента. Он слаб к такой многозначительности и особенно к Дину, поэтому не задумываясь произносит что-то очень похожее на признание в любви: - Тебе хоть весь её остаток. О’Горман изумлённо приоткрывает рот и, кое-как справившись с удивлением, улыбается: - Тебя никто за язык не тянул, а я не могу не воспользоваться такой удачей. Эйдан следит взглядом за медленно обходящим кровать Дином, мысленно ощупывает и запоминает плавный изгиб спины и узких бёдер, восхитительно округлую задницу и идеально очерченные ноги… И думает о том, что совсем не против того, чтобы сдержать слово.