«За обедом присутствовал великолепно показавший себя в боях на северном участке восточного фронта и получивший звание генерал-фельдмаршала фон Кюхлер, — записал в дневнике стенограф фюрера. — Говоря о пленных, он сказал, что было захвачено еще десять тысяч раненых. Однако в сводках эта цифра не фигурировала, поскольку на болотистой местности было совершенно невозможно оказать им помощь и они все погибли… Русские сражаются, как звери, до последнего вздоха, и их приходится убивать одного за другим».
— эй, юлик, слышишь? только не засыпай сейчас, хорошо? — тушенцов тормошит парня. — давай, — он садится рядом, закидывая чужую руку себе на спину, — нужно убираться отсюда. — сумасшедший, — на выдохе констатирует онешко, падая на холодную землю сзади и смотря в холодное злое небо, покрытое пепельными облаками. — юлик, прошу… — онешко прерывает тушенцова, протягивая свою руку к ладони руслана и из последних сил дёргая на себя. второй парень с тихим шорохом песка оказывается рядом, вдруг так же неожиданно спокойно всматриваясь в небосвод. они обречены, и руслана абсолютно не напрягает то, что юлик до сих пор продолжает держать его руку. — раненых убивают на месте, — тихо говорит юлий, большим пальцем аккуратно поглаживая огрубевшую кожу на запястье юноши напротив.«Взятых в плен сознательно обрекали на смерть. Убили бы всех, но немецкой промышленности понадобились рабочие руки. Гитлер согласился использовать пленных.»
юлика бы убили. руслана бы использовали на нужды государства. — я люблю тебя, — шепчет тушенцов, поворачивая к другу голову. семнадцатилетний на это лишь улыбается, поправляя самодельную повязку на животе, сделанную из куска чужого обмундирования, и слегка шипя. в карих омутах слишком много боли. онешко не нужно говорить, что он тоже, потому что младший и так это прекрасно знает. они одновременно вздыхают полной грудью, когда слышат вдалеке звук ломающихся веток и немецких голосов. руслан на секунду ощущает, как ледяной металл касается его щеки. — возьми, — протягивая потрёпанный тт, говорит онешко. — нет, стой, — он замолкает на полминуты и пистолет оставляет в своей ладони — прислушивается. фашистский грубый говор слышится всё более отчётливо. парень выдыхает: — я первый. — подожди, — тушенцов задыхается, видя как юлик приставляет дуло к подбородку. — стой, стой, — руслан слегка переваливается на парня и тревожит рану, заставляя его вновь зашипеть, целует: отчаянно, потому что в первый и последний раз. смазано и быстро, вкладывая в это действо все остатки сгорающей души, онешко отвечает. ему до безумия больно сейчас; ему страшно. они даже не закрывают глаз, боясь упустить последнюю возможность заглянуть в них, утопая в трясине боли. боль-боль-боль. в глазах руслана читается самая настоящая преданность и любовь, которой они оба лишатся в любом случае: по своей или вражеской воле. — пока, — тихо шепчет руслан, соприкасаясь своим с широким лбом юлика. этот мальчик всегда был умным и дружелюбным. таким руслан его запомнит. немцы ищут раненых. немцы ищут пленных. грунт хрустит под спиной, когда руслан вновь ложится рядом с онешко. крепко сжимая грязную ладонь в своей, юлик осознаёт грязь ситуации. безобразно. михалыч бы назвал его трусом. их обоих. только михалыча уже несколько дней нет в помине. дуло неприятно холодит кожу, время тянется словно кисель, а шаги вражеского отряда слышны будто в замедленной съёмке. пора. пистолет тт имеет короткий лёгкий спуск. разработчики не соврали. тушенцов жмурится, отворачиваясь и слыша гул в ушах. он, стараясь не смотреть на то, что осталось от головы любимого человека, забирает оружие себе. отряд близко. выстрел привлёк внимание. руслан собирается с мыслями. вновь жмурится, смаргивая слёзы, и считает до десяти. — hey, gib auf! — на краю окопа появляется силуэт — да, именно силуэт, потому что в глазах стоит какое-то месиво из слёз, песка и земли — молодого офицера; на фуражке изображён орёл, на что тушенцову красноречиво наплевать. — huren, — выдыхает он и жмёт на курок. тишина. пленных больше нет.