Жалкой псине, жалкая смерть.

      Бледный синяк медленно проявлялся на лице Влада, по мере того, как он смывал грим. Нос слегка опух от вчерашнего удара, — коснувшись кончиками пальцев болящего места, он тихо шипит, продолжая аккуратно смывать косметику, — это было почти не заметно, точнее заметно только для него, даже Ира этого не увидела. Хотя, что она видела дальше своего носа? Вихров до сих пор помнил те мелкие вибрации, что бегали по его руке, после удара по её лицу. Он не гордился этим поступком, но и не стыдился его. Это было правильно.       — Так было нужно, Кеша, — шепотом продолжил он свою мысль, смотря в небольшое, замыленное зеркало.       Вчерашнее событие, до сих пор трогало его ум. Стас, человек, которому он многим обязан, человек, которого он считал своим другом, ударил его по лицу и выгнал взашей как псину. Поступок Шелеста можно было понять, Влад обвинил его в собственных страшных убийствах, осознание этого вызывало рыдания.       В нём просыпалось что-то или кто-то. Влад не отрицал свою вину, он потонул в ней в тот момент, когда впервые махнул топором, — закрывая глаза, он видит Серёжку, и его душу рвёт на части, — но каждый раз, когда на него обрушивалась волна этого неудержимого гнева и расчётливости, казалось, что разум Вихрова отходил куда-то в сторону, но возвращался довольно быстро.       Он чувствовал себя одиноко и что его разум сгорает, охваченный пламенем противоречивых мыслей. Их слишком много, слишком много и эмоций, в которых он просто не может разобраться.       — Я смотрю ей в след, ничего в ней нет, — тихо пропел он, улыбаясь сквозь слёзы, которые всё-таки прорвались. Волна отошла, и вот он снова наедине с собой. Дрожащими руками Влад надел перчаточную куклу. — Ничего страшного, Кеша, мы это переживём… «Конечно, Влад! Ты главное топорик припрячь!» Мы уедем за границу и станем людьми с большой буквы… «Конечно! А кто на пути у нас встанет, тот тут же и ляжет. Аха-ха-ха!»       Он чувствовал, как менялся, как преобразился ход его мысли, как терпел метаморфозы его ум, и это было сродни искусству.       И он трепетал пред новым собою. Этот новый он забирал всё больше места в сердце. Вихров уже не понимал: кого он любит, кому доверяет, кто его друг.       — Я просто хотел жить хорошо, понимаешь?.. — он улыбнулся цветастой кукле, которая ему активно закивала. — Здесь не выживешь без денег. Нет, никак. Разве я этого не достоин? Я ведь хороший. Я ведь хотел лучшего для себя, но не так! Не так!       Его плечи сотрясались в тихих рыданиях, а маленькая тряпичная ручка гладила его по щеке.       Где настоящий Вихров? Тот высокий парень, что немного горбится, когда не на сцене, вжимая голову в плечи. Что иногда немного глуповат, но самую малость, и хочет всем помочь. Или тот, что спокойно ставит своего друга к стенке¹, тот, кто со смехом взахлёб и бьёт топором людей или же просто бьёт ту, что столько времени любил. Или любит? А Соня? И её он любит?       Сжавшись в комок на стуле, Влад тихо скулит, будто побитая собака, но поднимает голову уже Топор, Газовик или как его ещё называли?       Эта волна была самой крупной. Она душила, забирая кислород, или может давала ему вторую жизнь?       Директор лежит на полу, уже мертвый, но ещё истекающий кровью. Как странно (забавно), ему не жаль. Смех медленно распирает.       — Мы ведь хотели как лучше, — мужчина достаёт из-за пазухи куклу. — И сделаем как лучше.       — Влад… — Ира говорит это еле слышно. Голос пропал. Её лицо обезображено рыданиями и синяками. Он побил её, жаль? Наверное, он не уверен.       — Молчи! — волна становится более темной, как во время бури или шторма.       Вихров машет руками, пытается всплыть, хватает ртом воздух, а воздух пропитан запахом поездов и перемен. Всё уже давно пошло не по плану, всё разрушилось, разбилось, как чашка об пол, но можно ли её собрать обратно?       Первых вздох, позвонить Ире, не бросать, простить. Второй вздох, сдаться, просто сделать это. Третий и победный, суд. Волна отошла, оставляя Влада наедине с десятью душами, что стоят за его спиной, царапая её кинжалами мести.       — Мальчика, Серёжу жалко. Он до сих пор мне сниться. Наташку было тяжело убивать… Остальные людской мусор, — соль океана въелась ему в кожу, стала его частью и, кажется, он больше не боится того себя, что сделал это.       Нет. Страшно. Когда говорят это. Когда говорят, что тебя ждёт расстрел. Очень страшно.       С губ срывается крик, с глаз слёзы, а с головы несколько прядей, что остаются в его сжатых кулаках.       За этот месяц его щёки сильно впали, глаза стали будто стеклянными, движения резкими. Влад больше не говорил с куклой, он сам стал, как кукла ожидающая, когда же она последний раз выйдет на сцену перед тёмным ящиком.