Electric Fizzing Prick Pistols, или как их там

Половина десятого, двадцать девятое сентября 1976 года, одна из комнат общежития Гриффиндора для мальчиков, пятый курс. В настоящее время – штаб для Совета по чрезвычайным ситуациям Мародеров. Джеймс Поттер (в беде; инициатор созыва Совета по чрезвычайным ситуациям), Сириус Блэк (в пубертате; неспособен вырастить даже козлиную бородку), Ремус Люпин (в страданиях; недавно ударился мизинцем о ножку кровати) и Питер Петтигрю (в неловкой ситуации; жертва шального заклинания недержания) сидели каждый на своей кровати и глядели друг на друга. Комната погрузилась в густую тишину, когда глава Совета многозначительно призвал всех к молчанию. Джеймс оглядел друзей и сказал: – Мои Слова стали черными. – Вау! – выдохнул Питер, затаив дыхание и скрещивая ноги. – Черт возьми! – сказал Сириус, который все еще был уверен в том, что использование ругательств в речи делало его более взрослым и грубым. – Эээ, да, вау, – отозвался Ремус, чтобы не отрываться от коллектива и не портить никому настроение. – Да, – торжественно сказал Джеймс, глядя на каждого из них по очереди. – Кто, черт возьми, сделал это, чувак? – спросил Сириус, как только истекла минута почтительного молчания. – Кто их сказал? Джеймс закрыл глаза и глубоко вздохнул. Снял очки и для еще большей драматичности медленно протер стекла футболкой, прежде чем, наконец, ответить. – Лили Эванс, – сказал он тихим низким голосом. Питер, как заметил Ремус, выглядел так, словно готов был обмочиться снова. Возможно, это уже произошло – сложно было сказать при таком слабом освещении. – Эванс? – негромко, но пронзительно пискнул Питер, сжимая колени и наклоняясь вперед. Он подавился воздухом и больше не смог выдавить ни слова. – Но она же пиздецки ненавидит тебя, приятель! – закончил за него Сириус. – Я… ну, ненависть – это довольно громкое слово, не так ли? – сказал Ремус, рассеянно обхватив ладонью серые Слова на другой своей руке, спрятанные под рубашкой и мантией. – Настоящая ненависть, – произнес Питер, глотая воздух и ослабляя хватку на коленях. – Неважно, – сказал Джеймс. – Она сказала мои Слова – они стали черными. Она моя родственная душа. Тишина снова обрушилась на них. Это, подумал Ремус, слишком сложно для понимания пятнадцатилеток. – А что… что насчет нее? – пискнул Питер. – Что с ее Словами? Они… ну, ну вы знаете… – Что, к черту, с ними может быть, Пит? – Я просто… Они тоже стали черными? Я имею в виду, вышла ли… получилась ли Связь? Сириус и Ремус уставились на Питера. Джеймс опустил глаза на свои коленки. – Я не знаю, – сказал он. – Но они ведь и не обязаны становиться черными одновременно, вы же и сами знаете? У моих родителей образовалась Связь только через двадцать лет после знакомства, у папы почернели Слова только после моего рождения. Кроме того, – продолжил Джеймс, – только то, что мои Слова стали черными, не значит, что то же произойдет и с ней. У нее на руке могут быть чужие Слова или… – он внезапно остановился, словно только осознав, что говорит. – Ох, Мерлин, – прошептал он, умоляюще глядя на Сириуса, – что, если у нее на руке не мои Слова? Что, если я нашел свою родственную душу, но она при этом не моя? Ну, то есть, вы понимаете, я не имею в виду образование Связи, но… – Заткнись нахрен, Джеймс. Конечно, у нее твои Слова на руках, – твердо сказал Сириус. – Даже если Эванс, – он споткнулся, потому что не привык произносить ее имя не как что-то неприятное, – пока не любит тебя, это все равно случится. Он встал и подошел к кровати Джеймса, положив ему на плечо руку в успокаивающем жесте. Поттер с надеждой посмотрел на Ремуса. – Эээ, – беспомощно протянул Ремус. – По крайней мере, Эванс уже чувствует к тебе хоть что-то, да? – Да, – одновременно вздохнули Джеймс, Сириус и Питер. Ремус облегченно выдохнул. – Она будет твоей, приятель, – повторил Сириус, сжимая плечо Джеймса, чтобы молчаливо его поддержать. – Просто дай ей немного чертового времени, и все получится. – Тебе легко говорить, – ответил Джеймс, на лице которого все же так и отражалось смятение. – Твои слова почернели в первый же год. У тебя все схвачено. Лицо Сириуса вытянулось. Питер распахнул глаза еще шире. – То, что Кэролайн Болдуин сказала мои слова в первый год, не так важно… – Я думал, ты говорил, что это была Агнес Фезербоу? – вдруг вмешался Питер одновременно с тем, как Ремус произнес: – Разве это была не Кларисса Биксби? Сириус проигнорировал обоих и продолжил: – Важно то, что никто не знает, что именно заставляет Слова людей становиться черными в какой-то определенный момент – они просто, блядь, становятся. И я думаю, что теперь, пока Эванс очевидно не влюблена в тебя, у тебя появилось очень много времени для того, чтобы придумать, как это изменить. Она твоя родственная душа, Сохатый. Часть твоей души. Джем твоего тоста. Та твоя половинка, которая пропала без вести, а ты и не знал об этом, пока не отправился на ее поиски, а она вдруг не вернулась на место посреди обычного разговора. У тебя, черт возьми, есть шанс, Джеймс, прямо сейчас. Шанс всей твоей чертовой жизни. Питер, явно тронутый спонтанной страстной речью Сириуса, сунул под себя ноги, и Ремусу показалось, что он слышит мягкое перекатывание влажной ткани. Речь, кажется, нашла свой отклик и у Джеймса, который расправил плечи и решительно сжал челюсть, хотя эффект непоколебимой уверенности немного терялся из-за его сходства с влюбленной девушкой-пятикурсницей. – Ты прав, Сириус, – сказал Джеймс. Казалось, что у него открылось второе дыхание, следующие слова были твердыми, усиленными внезапной решительностью и волей, – абсолютно прав. Теперь, когда я нашел ее, Лили, мою родственную душу, я должен сделать все, что в моих силах, чтобы завоевать и сберечь ее. У меня есть, – здесь он быстро посчитал на пальцах не потому, что это ему действительно было нужно, а, скорее, для драматичности момента, – еще три года, чтобы сделать это, прежде чем мы закончим школу и мои специфические способы завоевания женщин заинтересуют уже Министерство, а не только директора Дамблдора. Хотя он все равно практически главный в Визенгамоте. – Вот это я понимаю, охрененный настрой, приятель! – воскликнул Сириус. Джеймс просиял, а Питер, кажется, даже заскулил в ответ. – Иди и заполучи ее, – сказал Ремус, пытаясь улыбнуться, но не в силах изобразить что-то действительно похожее на обнадеживающую улыбку. Он нервно чесал место на руке, где его собственные все еще серые Слова были неловко выцарапаны на коже и скрыты его одеждой так надежно, как это было возможно, – словно спрятаны под гипсом. В течение нескольких минут Совет в том же духе продолжал радоваться, выкрикивая одобрения, которые смешались с веселыми предложениями о том, как ухаживать за вспыльчивой Эванс. Пока Питер, вероятно, ставший слишком уж нетерпеливым после маринования в собственной моче, спросил, что именно сказала Лили. Даже обычно бестактный Сириус прошептал: «Черт», – и бросил взгляд на Джеймса. – Тебе не нужно говорить нам, если ты не хочешь, блядь, Джеймс, – сказал он. Слова – это очень личное, и люди обычно прятали их за модными браслетами или длинными рукавами своих одежд. Часто единственными людьми, которые когда-либо видели чужие надписи, были те, кто непосредственно присутствовал при родах человека, и сами родственные души друг друга. Но даже это не гарантировало раскрытия своих Слов. Это был обряд только между двумя, и люди хранили свои Слова. Это делалось не только ради уважения частной жизни других или избегания потенциально неловких ситуаций (прямо как эта), но и ради того, чтобы сохранить естественность разговоров в надежде, что Слова будут произнесены кем-то сами по себе, спонтанно и по-настоящему, а не специально для формирования Связи. Серые надписи становились черными, когда родственная душа человека, наконец, произносила то, что свяжет двоих вместе. Ремус не собирался когда-либо обсуждать свои собственные Слова с кем бы то ни было. Откровенно говоря, он не любил их. Они не были счастливыми, не были обнадеживающими или радостными, как в историях, которые он читал, в песнях, которые он слышал, или в шутках, которые ему рассказывали. Когда-нибудь любил кого-то, кого не должен был любить? Гласили они. Нет, это определенно не сулило ничего хорошего для будущей жизни и любви Ремуса. Хотя не то чтобы он сильно разбирался в этом из-за всей этой суматохи с его ежемесячным превращением в кровожадного монстра. Конечно, у него была родственная душа, но что, если это был вопрос, который она собиралась задать именно ему? Ремус предпочел бы вообще не рождаться со Словами. – Думаю, это останется между Лили и мной, приятель, – сказал Джеймс, неосознанно натягивая рукав сильнее. – Не то чтобы мне не хочется, ребят, просто я думаю, что это немного… ну, не знаю, личное. Или особенное. Или что-то в этом роде. – Бля, Сохатый, не волнуйся, – ответил ему Сириус. – Как и сказал Лунатик, просто иди и заполучи ее. ____ Прошло два года, прежде чем в Большом Зале Лили Эванс оказалась (не опять, а снова) жертвой серенады от «Звонкодырого хора стриженых кисок» Блэка и Поттера. Чтобы остановить безобразие, она бросилась к своим отвратительным преследователям аж с другого конца стола, чтобы свеженаманикюренными ноготками проделать в Поттеровском горле новую дырку для дыхания, но вдруг замерла как вкопанная: лиричное, полное страданий музыкальное приветствие Поттера сделало ее Слова на руке такими черными, каким бывает небо в глубокую полночь. Позже в тот же день они отправились на вечернюю прогулку по территории школы. Джеймс вернулся в комнату семикурсников около восьми с поникшей болезненной улыбкой на лице, которая тут же сменилась на гримасу отвращения. – Черт, что за мерзотный шум, Луни? – Кажется, – сказал Ремус Джеймсу, не отрывая взгляда от своей книги, – это Сириус купил себе гитару. – Именно так, – ответил Сириус, пытаясь удержать аккорд и эффектно провалившись. – Мне нужно что-то еще помимо мотоцикла, чтобы завершить мой образ. – Теперь-то он настоящий рокер, – сухо сказал Ремус. Сириус угрожающе направил на него гриф гитары и запульнул в него медиатором. – Вообще-то, панк-рокер, умник! – И думать не мог помешать твоей детской попытке «утереть нос The Man [1]», ошибочно отнеся тебя к другому жанру, прими мои самые искренние извинения. – Ремус, все еще читая, отбросил медиатор со своей кровати и, вытянув руку в сторону Сириуса, прижал средний и безымянный пальцы к ладони, изображая козу. – Fuck the police [2]. Сириус брянькнул достойным G7 [3] в знак солидарности. Джеймс только вздрогнул. – Слушай, Сириус, я предлагаю тебе сдаться прямо сейчас. Оставь это профессионалам, тем же Electric Fizzing Prick Pistols [4], или как их там. Тебе никогда не удастся уговорить Крессиду Пайл трахнуться с тобой, сыграв ей серенаду на этой штуке. – А я думал, ты говорил, что Дейдра Бут – твоя родственная душа? – сказал Ремус, но его вопрос утонул в возмущенных воплях Сириуса: – «Electric Eels»! «Buzzcocks»! «Sex Pistols» [4], ты, необразованный конформистский мерзавец! – Оу, ранимый Бродяга, ну такой ранимый. Я и не думал, что у тебя раз в месяц начинаются эти дни! – Нет, – сказал Ремус, – эта сомнительная честь выпала мне. Он нахмурился, наконец, закрыл книгу, расшнуровал ботинки и откинулся на кровать. Сириус повернулся к Ремусу лицом, позволив гитаре повиснуть на ремне, перекинутом через плечо. Казалось, каждая часть его тела каким-то образом вдруг приняла озабоченное положение. – Да, это так, – сказал он и вдохнул, как будто решая, что сказать дальше, но затем только поджал губы и вернул внимание гитаре. Он провел рукой по задней части шеи, а потом положил ее на струны и изогнул пальцы под немыслимым углом, что, очевидно, будет способствовать развитию артрита лет так через сорок. А вот аккорд, который он сыграл, подумал Ремус, вполне мог стать причиной их глухоты прямо в настоящее время. [1] The Man – уэльская рок-группа, образованная в 1968 году. [2] Здесь и далее – гитарные аккорды [3] Fuck the police – популярное в рок-культуре протестное высказывание [4] Джеймс небрежно объединяет название трех рок-групп в одну, Сириус возмущенно называет правильные названия. ___ Сириус Блэк часто получал посылки странной формы по почте. Обычно это были запчасти для мотоцикла, который он «спрятал» под каким-то зачарованным кустарником далеко-далеко от замка на территории школы. Пакет, который он получил 9 сентября 1978 года, был тонким, плоским, квадратным и, судя по всему, фантастическим. Сириус успел выхватить его из лап ворона, прежде чем злобная птица нарочно швырнула его в кашу, и поднял его над головой как трофей. – Ты мог бы разразиться боевым кличем подальше от меня, Бродяга?! – воскликнул Джеймс, вздрогнув и поковырявшись пальцем в ухе, пытаясь прийти в себя после пронзительного крика, который вырвался из Сириуса от возбуждения и волнения. Сириус проигнорировал его и продолжил разрывать бумагу, тихонько и любовно заворковав, когда под ней появилась обложка. – Что у тебя там? – спросил Питер, наклонившись над столом, но Сириус осторожно и ревностно прижал альбом к груди, словно маленький ребенок. – Всего лишь самый ожидаемый сингл сезона, Пит, от самой талантливой группы среди когда-либо существовавших, – ответил он, лаская края альбома. Ремусу даже не нужно было смотреть, чтобы понять, о чем шла речь. – «Whizzpricks»? – уточнил он, скрывая улыбку и приготовившись к неизбежной реакции. – «BUZZCOCKS»! Серьезно, Люпин, сколько еще раз я должен говорить тебе… ой, хорош ржать, монархистская задница!.. ___ – Он играет это уже шестнадцатый раз за сегодня, – грустно сказал Питер, отрывая взгляд от развернутой перед собой Карты, когда в комнату вошел Ремус, в уши которого предусмотрительно были вставлены оранжевые наушники. Сириус стоял рядом с зачарованным проигрывателем Ремуса, замерев в красивой позе и выполняя, кажется, очень сложную серию движений, включающих потрясающе много вращений бедрами. Ремус даже почувствовал разочарование, что Сириус так низко опустил на ремне гитару, закрывая обзор. – ПРИВЕТ, ПИТЕР! ПРИВЕТ, СИРИУС! – крикнул Ремус, легко махнув им рукой. – Скажи ему остановиться, – сказал Питер, хватаясь за голову. – ЧТО ТЫ СКАЗАЛ? – снова закричал Ремус. – Я сказал, скажи ему остановиться! – Питер плюхнулся назад на свои подушки. – ДУМАЮ, КТО-ТО ДОЛЖЕН СКАЗАТЬ ЕМУ ОСТАНОВИТЬСЯ! – крикнул Ремус в третий раз. Питер застонал, а Сириус в этот момент особенно сильно толкнулся назад к проигрывателю и случайно выбил иглу из пластинки. Ремус подождал, пока Сириус закончит ругаться, а затем осторожно вытащил наушник из одного уха. – Ты выглядишь каким-то потрепанным, как будто пьяным, Хвост. Голова, что ли, заболела? – спросил он. Питер продолжил стонать и спрятал лицо в подушках. – У меня вот-вот заболит голова! – сказал Сириус, откидывая волосы с глаз. – Я целый день пытаюсь повторить песню, но каждый чертов раз я забываю сыграть G4 в конце! А потом мне приходится ставить пластинку с самого начала, потому что я не могу допустить, чтобы стерлась только одна ее сторона, вы же понимаете! И прекрати свои мерзкие вопли, Пит, ты орешь, словно мартовская кошка! Звуки, доносившиеся со стороны постели Питера, сразу же стали громче, и действительно очень походили на отчаянное мяуканье. Сириус снова обратил все свое внимание к проигрывателю и поставил иглу. – Ну, у тебя определенно получается все лучше. Да, Бродяга, – сказал Ремус, бодро засовывая наушник обратно в ухо и улыбаясь, когда бедра Сириуса снова вернулись в поле зрения. ___ Одну неделю и пятьдесят семь повторов одной и той же песни спустя (Ремус великодушно делился своими наушниками со всеми нуждающимися) Сириус Блэк ворвался в Большой Зал и стремительно бросился к гриффиндорскому столу. – Джентльмены, – сказал он, сияя, и сел за стол. – Я выучил песню! – Поздравляю, приятель, – сказал Джеймс. – Передай курицу? Питер подтолкнул ему блюдо, пока Сириус продолжал восседать неподвижно с гордым видом. – Вы все должны послушать. – Думаю, мы уже наслушались, разве нет? – сказал Питер, по лбу которого скатилась капля пота. – Лунатик еще не слышал! Он носит эти свои дурацкие наушники все время, – сказал Сириус, явно задетый его словами. – А Сохатик проводит все свое время с Бездушной Эванс [5], и я точно знаю, что он тоже не слышал. – Почему бы тебе не сыграть это для Матильды Смитерс? Ну, знаешь, твоя родственная душа? – предложил Питер. – Я думал, ты сказал, что это Кендра Уинстон? – сказал Ремус в тот же момент, когда Джеймс пробормотал: – Разве не Каллиста Беккет? Сириус нахмурился, а потом какая-то мысль осенила его. – Луууунииии, – сказал он, вытягивая гласные так сильно, как только мог, прежде чем повернуться к Ремусу и включить – о, Мерлин, только не это – свои беспроигрышные щенячьи глазки. – Сириуууус, – ответил Ремус, чувствуя себя слабым. Он очень, очень слабый. – Даааай мне сыграть для тебяяяя? Ремус сделал вид, что его тарелка с курицей невероятно интересная. – Пожаааалуйста? – Сириус наклонился, и всего лишь одного его дыхания, коснувшегося кожи за ухом Ремуса, очевидно, было достаточно, чтобы он согласился на все, что угодно. – Ладно, – сказал он безвольно. Только одна мысль успела пробиться сквозь дымку в голове, и он уточнил: – Но только один раз. Губы Сириуса растянулись в широчайшей торжествующей улыбке, и Ремус чуть не подавился кусочком курицы. Джеймс зачерпнул вилкой пюре. – Ты и я, Питер, – сказал он, – должны придумать способ избежать этого. [5] SoulMATE переводится как «родственная душа», а здесь в оригинале используется SoulLESS, что можно объяснить тем, что Лили пока не очень хочет быть родственной душой Джеймса. ___ Дело в том, что у Сириуса Блэка действительно был отличный музыкальный слух. Не то чтобы Ремус в последнее время часто слушал его, потому что на нем всегда были эти прекрасные спасительные наушники и все такое, но в любом случае, приватным выступлением Сириуса действительно можно было насладиться. Признается ли он когда-нибудь в этом? Нет. – Ну, что у тебя? – Ремус закрыл за собой дверь комнаты и прислонился к ней спиной, скрестив руки на груди. – Песня от «Buzzcocks», – сказал Сириус, садясь на край своей кровати и укладывая гитару на колени. – О, я наслышан о группе, – сказал Ремус. – Дай угадаю, ты хочешь сыграть их последний сингл? Я слышал, что это любимая песня Хвоста. – Ха-ха, – сказал Сириус. – А теперь заткнись и дай мне настроиться. – Прошу, – ответил Ремус, делая небольшой приглашающий жест рукой. Когда его волосы падают на лицо, подумал Ремус, он действительно немного похож на настоящего рокера. Сириус начал играть вступительный рифф, и Ремус удивился, что вместо мощного гимна рок-н-ролла, которого он ждал, Блэк заиграл что-то медленное, словно балладу, словно… песню о любви. – Ты отвергаешь мои истинные чувства; ты заставляешь чувствовать себя ненужным, и мне больно, – запел Сириус, но магия в тот же момент была разрушена. – Ох, как же трогательно, – сказал Ремус. Сириус бросил на него быстрый взгляд, но продолжил играть. – Но если я начинаю спорить, то сразу рискую потерять тебя, а это еще хуже, – пропел Сириус, переходя к припеву. – Когда-нибудь любил кого-то, когда-нибудь любил, любил кого-то, когда-нибудь любил кого-то, кого не должен был любить?.. [6] Кровь Ремуса похолодела, в то время как Слова на его руке раскалились докрасна, и его губы раздвинулись, издавая только мягкое «о», которое осталось незамеченным, потому что Сириус был увлечен вторым куплетом. Первой мыслью Ремуса было, Я, конечно же, не буду созывать Совет по чрезвычайным ситуациям Мародеров по этому поводу. Его второй мыслью было, хотя это определенно чрезвычайная ситуация. – Мне нужно идти, – сказал он внезапно, и его голос звучал неприятно громко для собственных ушей. – Я… – он шарил за спиной в поисках дверной ручки, – я просто… у меня есть… Он едва услышал фальшивый аккорд и то, как Сириус окликнул его. [6] Песня группы «Buzzcocks» Ever Fallen in Love ___ – Дерьмо, – шептал Ремус, уставившись на свою руку, закатав рукав до локтя, – пиздецкое дерьмо, блядь, блядь, пиздец. Доказательства были неоспоримы. Слова Ремуса стали черными. – Ну, конечно же, черными [7], – сказал он, невольно хихикая, хотя впору было бы обливаться слезами. – Говоришь что-то обо мне? – сказал голос за спиной. – Как, черт возьми, ты нашел меня? – недоверчиво спросил Ремус, сразу же дернув рукав вниз и оборачиваясь. – Не прошло и пяти минут! Сириус пожал плечами. – Джеймс и Питер оставили мне карту. – Оу, – сказал Ремус. – Ну а теперь отстань. Я собираюсь предаться небольшой истерике и очень хочу сделать это наедине с собой. – Боюсь, ничего не могу поделать, – грустно сказал Сириус. – Твоя истерика началась еще в комнате, поэтому и закончится при мне. – Тебя это не касается, – сказал Ремус. – А я вот думаю, что очень даже касается, – ответил Сириус, выпрямляясь. – Вот я играю тебе лучшую песню столетия, и ты убегаешь еще до того, как я успеваю закончить припев. При этом сжимаешь свою руку так, будто в нее вцепилась шишуга, и ты не можешь от нее избавиться. Скажи, что мне сделать, чтобы помочь. – Ничего не сделаешь, – быстро сказал Ремус, – абсолютно ничего. И вообще нет ни одной причины, чтобы вообще что-то делать. Сириус отвернулся от него, и Ремус не смог понять выражение на его лице. Он выглядел грустным, но в этом ведь не было никакого смысла. – Я не тупой, Ремус, – сказал он. Ремус неловко повел плечом. – Я никогда и не считал тебя тупым. – Я знаю, что я на твоей руке. Ремус даже не смог выдавить никакого протеста – настолько был шокирован. – Впрочем, все в порядке, – продолжил Сириус, снова поворачиваясь к Ремусу и глядя в его лицо, – потому что ты тоже на моей руке. – Не смей, – начал Ремус, почувствовав, как в груди вспыхнул гнев. – Даже не думай… – Я серьезно, – перебил его Сириус, подняв руку, чтобы заставить его замолчать. – Это ты. Еще в первый год, когда мы только встретились, это было первым, что ты мне сказал. Джеймс даже был свидетелем. – Но ты говорил, что твоя родственная душа – Нэтали Грентем! – резко сказал Ремус. Это все, должно быть, просто жестокая шутка. В любую минуту Джеймс и Питер выскочат оттуда, где прячутся с тех пор, как закончили обедать, и скажут: ха, попался на этот раз, Лунатик! Сириус закатил глаза. – Я лгал, придурок. Что, ты думаешь, я должен был сказать тебе вместо своего имени тогда, когда мы были нежными одиннадцатилетками? Привет, приятно познакомиться, ты моя родственная душа – так что ли? Конечно, нет. И, конечно, это ты. Прочти их, – сказал Сириус, закатывая мантию и протягивая руку. – Откуда ты знаешь? – сказал Ремус, опустив глаза вниз, хотя совсем не хотел этого делать. – Ты не знаешь… ты не можешь быть… – Ремус остановился, увидев Слова, такие же черные, как и его собственные, и внезапно почувствовал слабость. – Кто угодно мог сказать это. – Но ты ведь не «кто угодно», верно? – Я… Сириус, это не я. Я мог сказать это однажды, когда мы познакомились, еще в первый год. Но это не значит, что я действительно сказал это. Сириус наклонился к нему. – Я знаю, что сказал. Именно ты, а не кто-то. – Я никто, и это не я на твоей руке. У меня тоже никаких определенных местоимений, так что просто… хватит, ладно? Прекрати это… – Ты на моей руке, Ремус, – сказал Сириус, сжав рукой запястье Ремуса и потянув его за рукав. Ремус не сопротивлялся, казалось, он вообще был не в силах пошевелиться. Он не знал, были ли паника или страх нормальной реакцией на прикосновения якобы родственной души. Сириус посмотрел на черные Слова, написанные на коже, с полуулыбкой. – О, слава Мерлину, – сказал он на выдохе. – На мгновение я подумал, что мог ошибиться. Эта неловкость отрезвила Ремуса, заставляя его стряхнуть оцепенение. Он выдернул руку с негромким «Эй!». Сириус рассмеялся. – Ну, всегда была возможность, что ты действительно просто не мог больше слушать мое пение, – он почти пришел в себя, судя по шуткам, и снова протянул свою руку. – Ты помнишь это? Ремус моргнул. Он помнил. Он знал – да, это они. Это его слова на руке Сириуса, неопровержимое доказательство сформировавшейся Связи. Он помнил Сириуса Блэка в Большом Зале во время приветственной церемонии первокурсников, когда тот нанес особенно хорошо продуманное оскорбление Джеймсу Поттеру. И Ремус тогда говорил, не задумываясь, не представляясь. – Могу сказать, мы будем друзьями, – сказал он снова, сейчас, семь лет спустя. Читая Слова, написанные на руке Сириуса с самого рождения. Сириус посмотрел на него и переплел пальцы их рук. – Может, немного больше, чем просто друзьями, – сказал он. Ремус улыбнулся.

Конец [7] Всеми любимая игра слов с фамилией Сириуса: black – черный, Sirius Black – Сириус Блэк.