Кровопролитие

      Это началось в Афганистане, когда Джон впервые получил ранение. У него странно кружилась голова, и затяжная вспышка боли, отчаяния и беспомощности, которая преследовала его и во сне, и во время бодрствования, постепенно притуплялась, становилась всё слабее, как и исчезающие звуки окружающего мира. Голова опустилась вниз, и он увидел, как струйка крови стремительно стекает вниз по ноге. Как будто переизбыток чувств и эмоций смешался с этой кровью, покидая тело вместе с ней. Джон был очарован, но отодвинул эту мысль куда подальше.              До следующего ранения.       В этот раз он не видел растекающуюся на плече кровь, но мог чувствовать её, плавно покрывающую кожу, собирающуюся в ложбинке на спине. И это напоминает о том, каково это – быть собранным и ладить с рассудком. Это пьянит, поэтому очередная вспышка боли в тот момент, когда коллеги-медики поднимают его тело, едва ощутима. Конечно, ничего особенного увидеть было нельзя – солнце совсем зашло за горизонт, оставив эту часть планеты в полутьме, и на этой мысли Джон потерял сознание.       Только после долгого и выматывающего лечения от брюшного тифа Уотсон решает взяться за дело. Каждый раз, когда он видит, как вносят очередного солдата, его руки тянутся, чтобы работать, чтобы лечить и исправлять, но вместо этого он оказывается прикованным к этой жалкой кровати. И каждый раз, когда солдата выносят обратно, без сапог, каски и с небьющимся сердцем, его руки сжимаются в кулаки, а мысли о том, что он мог бы спасти этого человека, не покидают голову. Это щемящее чувство вины только усиливает отчаяние, кружащееся в сознании, и иногда Джону кажется, что это самое сознание полностью состоит из вины, отчаяния, отвращения к собственной слабости и беспомощности. Уотсон бьёт кулаком по низкому столику рядом с кроватью и с удивлением отмечает, что эмоции исчезают, рассеиваясь в пустоте, когда вспоротая разбитым стеклом кожа начинает сочиться кровью. Странная связь, которую он не может понять, задумавшись во время того, когда медсестра бинтует его руку, смотря с укором и неодобрением.       Джон просит побриться. И когда его рука, не столько скользя, сколько изгибаясь под неестественным углом, особенно сильно давит, Уотсон обнаруживает, что взглядом упирается прямо в завиток жидкости, алой струйкой незатейливо окрашивающий линию челюсти. Легко смотреть на себя, не видя тех, кому позволил умереть. Легко с первой же недели после того, как его срочно отправляют обратно.       Изящный выход из положения.       И Уотсон легко его принимает.                                                                         ***       Он устал и слегка пьян, голова всё ещё идёт кругом от криков драки. Джон опять проиграл больше, чем до этого, и теперь каким-то образом должен найти деньги до конца недели. Воспоминания вытесняют все здравые мысли, а дыхание перехватывает под тяжестью отвращения к самому себе, давящему на горло. Кажется, он должен был предложить подраться. Это вызвало бы прилив крови, выброс адреналина, но он не может думать, когда собственный разум многотонным грузом давит на череп, грозясь расколоть его на две половины, словно чёртов орех.       Это привычка.              Привычка находить свою сумку, не глядя брать скальпель, не думая прижать его к тонкой коже бицепса, заставив тонкую дорожку крови расслоить поверхность эпителия. Поначалу это никогда не причиняет боли: абсолютная тишина, приятная до бегущих по спине мурашек, никак не напрягает, пока красные колодцы за секунду до того, как тонкими полосами пролиться вниз и вызвать вспышку боли, разрушают воспоминания. Огромный вихрь эмоций собирается воедино, высвобождаясь из тела через кровь. Он вздыхает и опускает руку, прислоняясь головой к стене с глухим стуком. Другая ладонь поднимается, пальцы сильно сжимают порез и оказываются перед глазами, окрашенные красным. Облегчение и прощение: Джон вспоминает о практике кровопускания, которую использовал на пациенте, и подносит фаланги ко лбу. Три отметины рассекают кожу алыми всполохами. Только бы это продолжилось…                                                                         ***       Холмс чрезвычайно нудный, и Уотсон думает, что теперь он, кажется, всегда будет полон тех неправильных эмоций, которые оседают под кожей крепко и остро, впиваясь отвратительными ржавыми крючьями. Он знает, что облегчит боль, но должен быть осторожен, чтобы суметь скрыть это от Шерлока. У него ведь так мало того, о чём Холмс не знает, и он уверен, что это останется его личным маленьким секретом. Он ждёт, когда Шерлок уснёт, и уходит в свой кабинет, чтобы наконец почувствовать облегчение.       Скальпель – старый друг, знакомая тяжесть в руке. Бедро иссечено бледными шрамами от предыдущих сеансов. Он плавно проводит тонкую линию по верхней части, двигаясь по диагонали: от внутренней стороны коленной чашечки до внешней поверхности бедра. Как всегда, порез поразительно красный, и Джон переводит дыхание, ожидая, когда эмоции начнут угасать. Он всегда ждёт, что кровь, сочащаяся из раны, будет тёмной, как все его чувства, но при этом останется окрашенной бурым, смехотворно яркой. Уотсон бесстрастно наблюдает за тем, как жидкость стекает вниз по ноге. В этот раз получилось довольно глубоко; изначально он планировал не это, но, вероятно, было бы лучше, если бы прошло немного времени. В лучшие дни Джон иногда задумывается над тем, не стало ли это зависимостью, - всего на ступень выше, чем семипроцентный раствор Холмса, - но отмахивается от этой мысли, как от наваждения. Нельзя сравнивать – это помогало ему существовать, в то время как привычки Холмса служат только для саморазрушения.                                                                         ***       На следующий день происходит неожиданная погоня – или она неожиданная, по крайней мере, для Уотсона – и Джон чувствует, как с каждым шагом трескается тонкая корочка на только начавшем заживать порезе. Это чувство не незнакомое, оно облегчает волну эмоций внутри него. Однако, поселившись на Бейкер-стрит, он забывает о том, что предательское пятно на брюках быстрее обнаружит кое-кто другой. Холмс приходит в ужас от мысли, что не заметил ранение раньше, и в одну секунду оказывается возле кресла, положив руки на бедро Джона.       Чтобы остановиться в недоумении, ведь пальцы натыкаются на кусок бинта. Холмс хмурит брови, смотря на Уотсона с явным осознанием того, что рана не новая.       - Когда? – обвиняющим тоном интересуется Холмс.       - Случайность, ничего серьёзного, - отмахивается Джон, но Шерлок наверняка заметил, что он не рассказал ему правду.       Холмс поднимается на ноги, одна его рука всё ещё лежит на кровавом пятне.              - Почему ты не сказал мне?       Он явно сбит с толку тем, что впервые за столько времени ничего не понимает, но Джон и не собирается объяснять.       - Я не буду отчитываться перед тобой, Шерлок, - кажется, это звучит слишком грубо, потому что Холмс напрягается, поджимая губы, и судорожно пытается найти в глазах Уотсона хоть какое-то объяснение. Всё, что он находит, его не удовлетворяет, и он становится более решительным, намереваясь получить верные ответы.       - Джон, - надавливает Шерлок. – Почему ты не обработал это должным образом?       Уотсон не может ответить, потому что не хочет, чтобы Холмс знал о нём это.       - Я обработаю сейчас, - отвечает он и поднимается, заставляя Шерлока отступить. Он идёт в свой кабинет так быстро, как только может, оставляя Холмса сидеть на полу – сейчас он достаточно хорошо понимает его, чтобы знать, что тот не оставит это просто так. И вездесущий Холмс прав: если кровь просочилась сквозь брюки, вероятно, стоит перевязать получше.       Он стягивает брюки до того, как слышит звук провернувшейся дверной ручки.       Тишина длится буквально пару секунд.       - Джон. Ты запер дверь.       - Да, - отвечает он. – Я знал, что ты попытаешься пойти за мной, поэтому предпочёл сделать всё самостоятельно, - он устраивается в кресле и теперь видит, что один из пластырей отклеился и повязка сместилась в сторону.       - В таком случае, замечательно, что у меня есть запасной ключ, - после этой фразы Джон чувствует, как сердце подскакивает к горлу, заходясь в бешеном темпе; он встаёт, отчаянно пытаясь прикрыться до того, как Шерлок зайдёт, но тот неотвратимо возникает в дверном проёме, глядя на длинный порез на бедре Джона взглядом, полным беспокойства. И… непонимания?       - Боже, - шепчет Шерлок. – Кто это сделал?       Джон стоически молчит. Теперь он не сможет сказать ровным счётом ничего, чтобы исправить ситуацию – остаётся только молиться – тщетно, бесполезно – чтобы Шерлок не заметил старые шрамы. Он прикрывает глаза и садится обратно, раздумывая над тем, что отдал бы многое, чтобы сейчас в руке было лезвие, которым можно было бы…       Шерлок шагает вперёд и опускается на колени, чтобы осмотреть ногу.       - Выглядит скверно, хотя порез чистый, и под таким странным углом… - Джон буквально может услышать щелчок от складывания паззла в голове Шерлока, когда тот замечает белёсые линии, рассекающие его бедро. Руки Холмса по-прежнему придерживают ногу. – Джон? – он нерешительно выдыхает, всем своим видом пытаясь попросить убедить в том, что его суждения ошибочны. – Что… - Шерлок нервно сглатывает. – …откуда это?       Уотсону кажется, что он физически не может на это смотреть, но всё равно продолжает пялиться, завороженный умными глазами. Он вздыхает. Значит, это конец. Холмс вытянет это из него словами или действиями, сложит вместе, как головоломку, и всё, что останется – ждать дальнейшей реакции.       - Дедукция, Шерлок, - отвечает он. – Как думаешь, откуда они взялись?       Гениальный детектив сейчас выглядит по-настоящему пораженным.       - Они сделаны под углом, - начинает он. – Количество и глубина указывают на то, что… - Холмс замолкает на какое-то время перед тем, как выдохнуть: - Всё указывает на то, что это сделано твоей рукой.       Джон издаёт жалкий звук, очень отдалённо похожий на смешок.       - Великолепно, Холмс. Как и всегда.       Но Шерлок этого не слышит.       - Почему? – голос звучит надломлено, напугано, и Джон не думает, что когда-либо видел или слышал, что Шерлок сконфужен. – Зачем ты делал это? И так много? В этом нет никакой логики!       И теперь Уотсон по-настоящему смеётся над Холмсом, пытающимся найти логику в чём-то настолько одновременно простом, запутанном и таком эмоциональном, как вот это.       - Боже, Шерлок, - отвечает он. – Вряд ли я смогу тебе это объяснить. Почему ты выбираешь раствор кокаина, когда есть другие способы отвлечься?       Холмс раздражён таким сравнением – даже не нужно смотреть на него, чтобы это понять.       - Здесь нет ничего общего, - начинает он, но Джон не позволяет.       - Вряд ли это хуже. По крайней мере, моя привычка никому не причиняет вреда и позволяет мне существовать, а не впадать в ступор, как твоя.       Холмс выглядит нагруженным и, кажется, не может собрать все аргументы воедино, потому что хоть логика указывает на истину в словах Джона, эмоции – инструмент, который он использует крайне редко – всё ещё пытаются отрицать факты. Джон наблюдает за нерешительностью в его глазах, и тот просто сокрушенно закрывает их, когда упирается лбом в колено Джона. Его рука не останавливается, прослеживая рубцы на ноге, и он слишком близко. Это слишком, и Уотсон не должен чувствовать себя так.       Точно не должен.       - Я могу остановиться, - шепчет Шерлок, и Джон не уверен в том, что правильно расслышал. Холмс поднимает голову и смотрит на Джона подозрительно, тревожно яркими и слезящимися глазами. – Я могу остановиться, - повторяет он, и Джон вздыхает. Он прижимает пальцы к этим предательским губам и наконец говорит правду.       - Не можешь. Как и я. Это зависимость, Шерлок, и ни у кого из нас нет причин на то, чтобы пытаться избавиться от неё.       Шерлок выглядит дико. Джон видел его во всех настроениях, но это не могло сравниться ни с одним из них. Он отталкивает руку Джона и привстаёт на коленях.       - У меня никогда не было причин, - поправляет он. – Но… Джон, - это мольба, это обещание в голосе. – Я мог бы их найти, - и он наклоняется вперёд. Руки упираются в бёдра Уотсона, чтобы найти точку опоры для того, чтобы столкнуться губами.       С л и ш к о м.       В голове сплошной хаос, все здравые мысли разлетаются в разные стороны сознания, попадая туда, куда не должны. Псы-демоны, там, глубоко внутри, заинтересованно поднимают головы, учуяв слабость, и утробно рычат, натягивая вожжи контроля, которые, кажется, уже не принадлежат Уотсону.       Джон подрагивает, раздираемый желаниями. Он легко мог принять то, что ему предлагают, чересчур легко. Но он пошёл легким путем, и он знает, куда он приведёт. Джон откидывается назад одним плавным движением.       - Нет, - произносит он в нагретый воздух между их губами. Дыхание вибрирует в опасной близости возле рта Шерлока. Тот снова нагибается вперёд, заторможено, и… - Нет, - снова повторяет он, проверяя слово, смакуя его завершенность.       Холмс вздрагивает.       - Джон… - говорит он опять, будто это единственное, что он способен произнести. Руки всё ещё отслеживают шрамы, рассекающие ноги, и Джон понимает, что всё больше не будет так, как раньше. С этого момента нет пути назад и, возможно, вперёд – тоже. Он не может дать Шерлоку то, чего хочет сам, но, вероятно, сможет дать то, чего сам Шерлок желает.       Он наклоняет голову и позволяет своим губам снова коснуться губ Шерлока.       - Это не сделка, - шепчет он в поцелуй. – Мы не меняем наши зависимости на то, что даём друг другу. Это не так работает; если ты найдёшь причину, это не значит, что найду я. Ты сможешь это принять?       Холмс кивает, и Джон знает, что он врёт, но уже слишком поздно.                                                                         ***       Первое время они осторожничают друг с другом, прощупывая границы, но вскоре всё становится так же нормально, как было до этого. Они ближе друг к другу при дневном свете, и ещё ближе ночью, при свете керосиновой лампы – именно под этим светом Уотсон обнаруживает, что Холмс хорош почти как хирургическая сталь. Достаточно хорошо, чтобы успокоить его, но это не отменяет необходимость в другом. То же самое с воздержанием Шерлока от кокаина, но это, безусловно, замедляет рост давления.       Теперь Холмс увидел каждый дюйм его тела, тщательно пометил глазами, пальцами, губами, и Джон уже не так остерегается, пытаясь прикрыть покрывающие тело шрамы. Шерлок постоянно прикасается к нему, трогает отметины, будто напоминая себе о чём-то. Уотсон его не останавливает – у него своя собственная фиксация на внутреннем сгибе локтя Шерлока, на синих венах под тонкой кожей. Он долго удивляется отсутствию гематом и следов от уколов, поэтому замечает нервное постукивание пальцев Холмса о поверхность стола, частые взгляды на каминную полку и отсутствие футляра. Шерлок преодолевает ломку с почти шокирующей лёгкостью, и если он проводит чуть больше времени, глядя на Джона, чем полагалось бы, если проводит по его шрамам с чуть большей частотой и более сильным нажимом, чем раньше, то это немного более чувствительнее обычного.       Что ж, Джон сделает одолжение, никак это не комментируя.              В первый раз, когда Холмс обнаруживает участок недавно порезанной кожи, он выглядит разбитым, и взгляд, который он бросает на Джона, полон горечи предательства.       Прежде, чем он успевает заговорить, рука Джона оказывается у его рта:       - Помни. У нас не было уговора, - говорит он. Холмс замирает, глаза прикрываются, рука прижата к линиям порезов, растянувшихся на груди Уотсона: от затвердевшего соска до края грудной клетки. Всю оставшуюся ночь он чрезмерно сосредоточен, и Джон понимает, что с трудом переносит вид такого Шерлока – проводящего рукой по свежему порезу, - не может вынести дрожь его пальцев, эхом отражающуюся на его лице, не может перенести то, как он сдерживает свои эмоции: как скрывает страх, беспокойство и гнев, окаймляющих радужную оболочку глаз. Джон не может вынести этого, поэтому рука тянется к скальпелю – беспомощная смесь вины, сожаления и отвращения начинает пожирать его днями и ночами, не покидая разум вместе с вытекающей из тела кровью. И всё ещё, всё ещё, никаких кратеров на сгибе локтя Шерлока, и Джон недоумевает, как тому удаётся сдерживаться.                                                                         ***       Однажды ночью, ночью, когда всё пошло не так, и когда не осталось сил, чтобы сдержаться; ночью, после того, как они проводили Лестрейда и его команду; после того, как миссис Хадсон в отчаянии отходит от дел, Холмс кладёт ладонь на руку Джона и видит кровь между своими пальцами. Джон не знает, что это: изнеможение, неудачное стечение обстоятельств или просто точка невозврата, но Шерлок просто не может собраться с силами, закрыв глаза и глубоко вздохнув. Он падает на Джона, и они сплетаются на диване, чужие слёзы текут по горлу Джона, когда Холмс проигрывает в битве со своими эмоциями.       «Шерлок сдался» - думает он, и, кажется, эта мысль ранит. Разум кристально чист. Руки тянутся к голове Шерлока, пальцы путаются в волосах, когда Джон чуть тянет за них, что увидеть лицо Шерлока.       - Ты – весомая причина, - говорит ему Джон, и Холмс понимает смысл сказанного не сразу.       Это не конец зависимости, Джон знает, но, может быть, это начало сделки…