With the Tongues of Men and Angels

Радость моя, ты мне поверь — Никто не верил в меня более, чем ты.

Кроули тосковал. Ужасно, невыносимо и банально тосковал, целыми днями просиживая в своей стерильно чистой лондонской квартире и отстранённо наблюдая за сводками новостей. С каждым днём они все больше напоминали вольный пересказ событий столь ненавистного ему четырнадцатого века, разве что с уменьшенным градусом жестокости и увеличенным градусом абсурдности. Хотя, казалось бы, что может быть абсурднее всей этой прошлогодней свистопляски с предотвращением конца света. Когда история с вирусом только начиналась, Кроули даже честно пытался вспомнить, кто из его бывшей конторы питал слабость к экспериментам с летучими мышами, но довольно быстро отбросил эту мысль как несущественную. В конце концов, тогда и речи не было о повсеместной самоизоляции и мировом кризисе, хотя Азирафель ужасно расстраивался за жителей столь дорогой его сердцу Восточной Азии. Но ангел был рядом — гораздо чаще, чем когда-либо, и осознание этого простого факта вытесняло из головы демона всё остальное. Если говорить откровенно, Кроули и этого было недостаточно. Хотелось ещё больше ангела рядом — и ближе. Их новые отношения выстраивались мучительно медленно, но страх одним неверным движением спугнуть и потерять Азирафеля навсегда укреплялся в нём шесть тысяч грёбанных лет (а два раза чуть не сбылся, и лучше об этих кошмарных часах и годах не думать вовсе, но почему-то не получалось), и Кроули старался быть очень осторожным. Словно Азирафель, вместе с тем невыразимым чувством, что иногда так явно вспыхивало в его глазах — хрустальная ваза на каминной полке. И Кроули учился быть терпеливым. И строил планы. В конце апреля, например, он хотел уговорить ангела поехать вместе в Париж, или в Будапешт — даже квартиру присмотрел, с видом на гору Геллерт. А ранней осенью можно бы было податься на месяц в Испанию или в Тоскану, скажем, в какой-нибудь винный тур с экскурсом в историю — Азирафель точно был бы в восторге. В последний вечер перед карантином они выпили, кажется, всё вино в одном из лондонских итальянских ресторанов, а ещё Кроули бессовестно поедал десерт у Азирафеля из тарелки пальцем (что сейчас казалось особенно безрассудным). И теперь демон проклинал себя на чём свет стоит за то, что после всё равно не решился принять приглашение на чай. Кроули мог бы потом «случайно» заснуть диване, как бывало уже не раз, а на утро Азирафель ни за что не отпустил бы его в пустую холодную квартиру, и они бы сейчас вместе пережидали всё это безумие, продолжая опустошать ангельский погреб. Но Кроули смиренно уехал домой на Бэнтли (которая всю дорогу услужливо проигрывала ему «Crazy Little Things Called Love», чтоб её!), а на следующее утро ангел как сквозь землю провалился. Поначалу Кроули всё это ужасно бесило. Хотелось взбунтоваться, вдохновить местных на какие-нибудь массовые карнавальные гуляния, как в старые добрые времена, и вообще всем своим естеством выражать несогласие с происходящим. Но чем больше он наблюдал за людьми вокруг, такими потерянными и несчастными, тем меньше хотелось омрачать им жизнь неизбежными последствиями собственного веселья. За последние дни смертные и без его помощи натворили столько глупостей, что усугублять это привычным мелким хулиганством было бы просто несправедливо и совсем не весело. Не говоря уже о том, что ангел залёг на дно, видимо, снова восприняв происходящее слишком близко к сердцу, и от этого Кроули было вдвойне тревожно и тоскливо. Без Азирафеля ничего не имело смысла, что бы он ни делал, и сейчас Кроули понимал это особенно ясно. До Армагеддона он ещё мог разграничивать рабочую рутину и их совместное времяпрепровождение, которое занимало пусть важное место в его жизни, но не заполняло всю её целиком. Теперь же мосты были сожжены, а Кроули окончательно признан предателем и несостоявшимся демоном, как когда-то давно несостоявшимся ангелом. К пьянящему чувству свободы вскоре присоединилось ощущение пустоты и полной растерянности, из которого теперь постепенно зарождался новый Кроули, незнакомый прежде ни Раю, ни Аду. И жизнь его была целиком и полностью завязана на присутствии невозможного, неправильного ангела рядом. Кроули вообще перестал видеть себя где-либо во времени и пространстве без Азирафеля. С ним хотелось без перерыва говорить, делиться новыми открытиями о человеческой природе, слушать его восторженные рассказы об искусстве Возрождения или чем там ещё он увлёкся в последние месяцы. А ещё обнимать, и сцеловывать эту его широченную улыбку с ангельских губ, но эта сторона их отношений могла подождать — до Будапешта, Тосканы, наступления нового столетия, неважно. Под полным нежности пристальным взглядом Азирафеля Кроули обретал себя, и только это имело значение. О чём-то подобном Кроули читал недавно в заумной книжке одного русского ученого, которую ангел зачем-то подсунул ему в конце прошлого года и до которой он наконец добрался, не зная, чем ещё занять себя в четырёх стенах. Всё осложнялось тем, что Азирафель всучил ему сразу семь томов в оригинале, уверяя, что «ни один перевод не передаёт метафизической глубины текста», чтобы это к небесам ни значило. Кроули старался (правда, старался!), но мозг с непривычки отказывался воспринимать кириллическое письмо, и Кроули приходилось с трудом продираться через каждое предложение. Самым увлекательным оказался четвёртый том — про Рабле и про карнавал. В конце концов, идея, что придуманное им когда-то осмеяние действительности может оказывать на души не только губительный, но и спасительный эффект, сегодня особенно утешала. Остальные части Кроули читал кусками в хаотичном порядке и давно бы уже бросил это занятие, если бы не подозрение, что именно Азирафель вдохновил ученого на добрую половину его трудов и потому питал к нему такую слабость. «…моя данность теряет своё предстоящее единство для меня, распадается, расслаивается в тупо-наличные фрагменты бытия. Остаётся приютиться в другом и из другого собрать разрозненные куски своей данности…» Кроули раздраженно захлопнул книгу и отбросил на прикроватную тумбочку, решив, что пора уже оставить попытки самообразования на карантине и уйти в спячку, скажем, до июня. Этот фрагмент был особенно заковыристым, но вместе с тем почему-то очень понятным. Ощущаемая им теперь так остро потребность в другом была самой что ни есть человеческой чертой, и от осознания этого факта Кроули становилось почти страшно. Как много-много лет назад, когда он впервые понял, что готов пойти ради Азирафеля на любые жертвы, а значит, вопреки демонической натуре, всё-таки умел любить. Тоже совсем по-человечески. Может, это и хорошо — становиться ещё больше похожим на человека. В конце концов, Всевышняя питала к смертным особую слабость, которой за всё время существования мира не удостоилась даже небесная канцелярия. Кроули не обольщался, что чем-то на эту Её особую любовь заслужил, но Господь ведь позволила им с Азирафелем предотвратить Апокалипсис, эффектно разорвать отношения с начальством и начать всё с нуля — вдвоём. Так почему же теперь, когда мир только вступил на новый виток развития, а они с ангелом только-только начали по-настоящему сближаться, Она решила устроить им всем очередное испытание на прочность? Неужели нельзя было подождать пару сотен лет и дать им с ангелом спокойно выяснить отношения? И почему Азирафель уже два месяца (целых два месяца!) молчит, словно Кроули ему совсем-совсем не нужен? И когда из этих мыслей его вырвал телефонный звонок вместе с таким знакомым именем на дисплее смартфона, несостоявшийся демон с трудом подавил радостный возглас, поднял трубку и делано раздражённым тоном произнёс: — Что? *** — Кроули?.. От неожиданности он чуть не выронил бокал виски, который собирался выпить перед уходом в спячку. После разговора с ангелом легче не стало, даже наоборот. Он, конечно, был рад услышать бодрый голос Азирафеля, который, в отличие от Кроули, проводил время вполне себе продуктивно: много читал, осваивал рецепты тортов из старинных кулинарных книг, даже умудрился провести воспитательную беседу со смертными, пытавшимися ограбить его магазин, ещё и сладостями их накормил! Всё это было так по-азирафелевски, что Кроули облегченно выдохнул — ангел явно воспринимал происходящее с апостольским смирением и вовсе не страдал. А он-то себе напридумывал, не хотел его беспокоить! Но если у Азирафеля всё хорошо, почему он вспомнил про демона только сейчас? Почему, стоило ему заикнуться о своём желании пробраться к ангелу в гости, тот моментально пошёл на попятную, привычно ссылаясь на дурацкие правила, которым они оба уже давно были не обязаны подчиняться? В конце концов, одно дело разгуливать по улице на виду у смертных, а совсем другое — без лишнего шума навестить самое дорогое тебе во вселенной существо, не причиняя никому вреда. Или для Азирафеля всё это выглядело иначе, и Кроули не был столь же необходим ангелу, как он — ему? Долгие годы Кроули не смел даже надеяться на иное положение вещей, но теперь-то всё было по-другому. Или нет? Желание заснуть минимум до июля увеличилось во стократ, чтобы не думать так много и перестать слышать у себя в голове этот восторженный ангельский голос. Может, хоть после карантина Азирафель снова подпустит его к себе ближе, чем позволяла пресловутая социальная дистанция. Или наоборот, нужно будет держаться с ним нарочито холодно и отстранённо, и посмотреть, как он отреагирует, заметит ли вообще разницу… Вот только прямо сейчас Азирафель был здесь, что называется, во плоти, стоял в дверях его кабинета, держа в руках конверт, какую-то бумажную коробку и плед в шотландскую клетку. — Ты прости, что я так, без приглашения, я стучал, перед тем как войти, но мне никто не открыл, — смущенно затараторил ангел, переминаясь с ноги на ногу. — Я принёс тебе кусочек торта! В нём совсем нет муки, зато есть варёные апельсины и миндаль, а ещё малина, правда, её пришлось наколдовать — как вишню, какой-то дефицит свежих ягод в округе сейчас… — Ангел, — ошарашено проговорил Кроули. — Ты… ты же сказал… — Что это против правил, да, я знаю. Но дело в том, что я… написал тебе письмо. И решил, что будет несправедливо обременять местного почтальона дополнительной работой, ему и так сейчас тяжело, и лучше я доставлю тебе письмо сам. — Письмо? — поднял брови Кроули. — После того, как позвонил по телефону? — Ну, писать-то я начал уже давно, когда нам всем только запретили выходить на улицу, а сегодня решил ещё и позвонить, чтобы услышать твой голос не только в моей голове, — губы Азирафеля дрогнули в смущенной улыбке. — Понимаешь, мне так проще: когда я пишу, я как бы объясняю тебе (и самому себе заодно) всё, что со мной происходит. А в последнее время чувств и эмоций стало так много — новых, непонятных… То есть, я знаю, что такое любовь, я же ангел, в конце концов! Но она теперь какая-то… совсем человеческая, знаешь? Мне нужно было время, чтобы всё это осмыслить. А потом я услышал твой голос в трубке, и ты был таким несчастным! Ещё и спать собрался до лета, а у тебя в квартире так холодно всегда, и вот, я принёс плед, у меня в магазине их всё равно целая стопка… Во время этого пламенного монолога Кроули хватало только на то, чтобы переводить осоловелый взгляд с лица Азирафеля на коробку с тортом в его руках и обратно, изо всех сил сдерживая желание вскочить на ноги и сгрести в охапку это совершенно невозможное эфирное создание, которое тоже слишком много думало. — Ангел, — хрипло выдохнул он. — Я… я тоже. Совсем запутался. А в следующее мгновение Азирафель сам в два счёта пересёк комнату, аккуратно пристроил коробку и конверт на столе и примостился на подлокотник кресла, в котором сидел демон. И Кроули почувствовал, как на его плечи опускается шерстяной плед, а вслед за ним такие родные, заботливые руки — сначала осторожно, как бы спрашивая разрешения, но стоило демону доверчиво податься навстречу, как объятья стали крепче, а дыхание Азирафеля защекотало макушку, рассыпая мурашки по всему телу. — Мой бедный, потерянный, несчастный Кроули, — шептал Азирафель где-то у него над ухом. — Самый-самый прекрасный ангел на свете… Кроули так много хотелось ему сказать. Что он потом непременно попробует приготовленный Азирафелем торт с варёными апельсинами и миндалём. И внимательно прочитает письмо, когда ангел будет занят каким-нибудь другим важным делом, чтобы тот не смущался. Что у него так по-человечески перехватило дыхание от всех этих сумбурных признаний, и он готов дать Азирафелю сколько угодно времени, чтобы во всём разобраться, только пусть не пропадает совсем. Иначе он не вынесет. Ведь только Азирафель один во всей вселенной видел Кроули таким, каким его когда-то, ещё до начала времён задумала Всевышняя, и каким он сам себя увидеть никогда бы не сумел. Вместо этого он обхватил Азирафеля за талию и притянул ближе, заставляя сползти с подлокотника к себе на колени, и уткнулся носом в его ключицу, жадно вдыхая знакомый запах любимого существа. В кольце ангельских рук было так спокойно и уютно, что все тревоги и сомнения отступали на второй план. Приютиться в другом, чтобы заново обрести себя — да, пожалуй, без влияния Азирафеля тут не обошлось. Главное, не признаваться ангелу, что он всё-таки открывал книжки этого одухотворённого русского ученого. А то ещё предложит вместе почитать «Бесов» в оригинале.