Рожденный в канун Рождества

Каждые двадцать восемь дней Элиза плакала. Плакала горько и долго, смотря в то окно их маленького уютного дома, что выходило в сторону леса. Плакала от страха, вызываемого отчаянием и любовью. Каждые двадцать восемь дней Ханс уходил в лес. Его не бывало по три дня, потом ранним утром он возвращался, изможденный, слабый и больной, отсыпался до следующего рассвета и вновь становился самим собой. Становился просто Хансом, мирным пахарем, любившим ее больше жизни. Люди на рынке говорили Элизе, что вновь слышали волков. И только Элиза знала тайну. Она рассеянно кивала, когда Толстый Торстен, деревенский пекарь, в который раз вещал о том, что волков пора бы извести. А то снова задрали трех овец и корову, так, глядишь, и весь скот изведут, и на что они все будут жить? Он укладывал в корзину душистые брецели, говоря о том, что надо бы заказать Клаусу-оружейнику такие хитрые тяжелые пули, что убивают волков наверняка. А тайна, которой владела Элиза, была такова: пули, что пришлось бы заказывать у мрачного Клауса, следовало бы отлить из чистого серебра. Еще знала Элиза, что тот волк, стоивший целой стаи в одиночку и каждый месяц по три ночи разоряющий деревню — это ее Ханс, несчастный Ханс, рожденный в канун Рождества. Который двадцать восемь дней был лучшим мужем на свете, и которому Элиза носила брецели, что пек Толстый Торстен. Они смеялись и пели, и любили друг друга. Но однажды пекарь рассказал ей, что в следующую ночь деревенские мужчины пойдут охотиться. Они не могут больше позволять волкам безнаказанно убивать скот, ведь так, кажись, и человека скоро загрызут! Испугавшись, Элиза спросила Торстена, что же они увидят ночью в лесу, и тот ответил: «Луна посветит». Вернувшись домой, она рассказала все Хансу, и просила его не ходить в этот раз в лес, а он грустно качал головой и убеждал ее, что останется жив. На следующий вечер, перед тем, как уйти, он поцеловал Элизу и прошептал: «Я люблю тебя», и она снова не смогла сдержать слез. Злая холодная Луна уже поднялась высоко, слезы кончились, и Элиза, не сумев уснуть, напряженно прислушивалась к звукам из леса. Где-то там, в темной чаще, охотники гонят Ханса в болота, в самые топи, где он, не пострадав от свинцовых пуль, утонет сам. Она, холодея, бродила по комнате, постоянно подходила к толстой двери, приникая к ней и касаясь бледными пальцами прочной медной щеколды. Она ждала зари, и боялась за Ханса больше, чем за себя. Защищаясь, Ханс может убить кого из охотников, и, впервые пролив людскую кровь, будет проклят навеки. Он никогда не сможет вернуть себе человеческий облик. Эта мысль не давала Элизе покоя. И потому, услышав яростный лай собак, увидев мерцающие огоньки факелов, окружившие темную фигуру вервольфа, мелькнувшего недалеко от ворот, она дернула штырь замка и выскочила из дома, крича о пощаде и христианском милосердии. Оборотень, услышав ее, обернулся. Бедная, бедная Элиза. (по мотивам старинной немецкой сказки)