Наша буква

      — Два парня на «А», пожалуйста!       Зал аплодирует, Дима и Серёжа за спинами хихикают, а сами «парни» синхронно играют бровями, выходя на свою игру.       Эту букву, первую в алфавите, называют их, но когда-то Арсений, чисто ради исключения предложил:       — А почему именно так? У нас в именах есть ещё одна общая буква, — кофе задумчиво плещется в бумажном стаканчике, и Шастун так же задумчиво молчит в ответ, делая глоток, — Например, «н».       — Ты на полном серьезе? Наша буква? — напиток возвращается к законному владельцу.       — Да не, просто интересно стало.       Им смешно, потому что и «а», и «н», и любая другая буква…       Никогда.       Абсолютное никогда, ноль, ничего — это их слова на "н". Это не может закончиться хорошо. Не имеет морального права перед женой одного и девушкой другого.       Именно поэтому после очередного интервью они жмутся в нетерпеливом поцелуе в машине, ударяясь локтями о все близлежащие выступы, и смотрят, как от частого жаркого дыхания запотевает водительское стекло, на влаге которого оставляют след узловатые пальцы. Поэтому локоть бьется о руль, колено тоже, носы ударяются буквально больно, и во всей этой смеси конечностей не хватает порядка, взаимности и, возможно, отношений, при мысли о которых с губ слетает, будто бы так и надо:       — Спасибо, что подвёз, Шаст. — и место на коленях тут же неприятно пустует, оставляя только одышку, пару синяков и эмоциональный раздрай.       Нельзя.       Они смотрят без остановки, оставляя лишнее за камерой. Касания, слова, даже взгляды — всё под строгим контролем. Все ведь взрослые люди, всё понимают и без всяких комментариев сверху.       — Не здесь, Арс, — тёмные углы Главкино многое видали, конечно, но и совесть надо иметь.       — Конечно, не здесь. Ты же как раз новую машину купил, да? — хитрый взгляд снизу, где неимоверно острые клыки находят голую кожу у ключиц, нежно терзая, — Большая, м?       — А ты проверь. — смешок превращается в стон, скрываемый лишь вовремя появившейся на губах чужой рукой.       Попову не нужно говорить дважды. Они прощаются со всеми, вежливо и со вкусом отшучиваясь про «поздний рейс», а потом относительно твердая рука поворачивает руль в сторону, давая минуту на то, чтобы сориентироваться.       — Неплохо. Сойдет. — голубые, почти синие в темноте глаза бегут по новым изгибам салона, тут же опуская на полную сидение, — Хороший выбор.       — Хороший для чего? — Арсений под заинтересованным взглядом Антона переползает (сняв обувь, аккуратист) на просторный задний ряд, оценивая.       — Для нас, — мужчина тянет на себя Шастуна, чуть запутавшегося в полуснятой куртке, приглашая. Подогрев работает хорошо — просто прекрасно — и верхняя одежда улетает в сторону, зацепляясь за спинку.       — На ручник поставил? — лишь мгновение, чтобы прекратить оставлять засосы на почти белой шее.       — Обижа-аешь, — ерзает на чужих коленях, ощущая через жёсткую ткань джинсов неплохой такой стояк.       Неудобно, хоть машина реально огромная, и приходится напрячь все свои силы, чтобы не свалиться с чужих бёдер. Арсений старается быть максимально нежным — насколько это возможно в их положении и без смазки — и каждый недовольный стон вознаграждает поцелуями и размашистой дрочкой в такт движению пальцев внутри парня.       Антон рад бы и сам, но он сейчас обеими руками с силой сжимает кожу салона, чтобы не понадеяться на дрожащие не только от напряжения ноги. Иногда он и сам не может понять, почему это так заводит, но из раза в раз размышления приходят лишь к одному:       Арсений.       — Блять, Арс, пожалуйста, — четвертый палец распирает на грани, и колено соскальзывает от пота, так что на помощь приходит лишь сильная арсова рука, — не льсти себе.       — Тоша-а…       Попов недоволен. Недоволен тем, что его заботу воспринимают так, даже если и на эмоциях. Поэтому, после помощи в установке колена на опорное место, кусается сильно, оставляя алый след в основании шеи, и продолжает растягивать. Кажется, он сейчас оглохнет от настойчивых стонов прямо в ухо, но терпения ему уж точно не занимать.       Когда в кармане отложенной недалеко куртки находится презерватив, в голове уже нескончаемым эхом разносится чужое учащенное дыхание, сопровождаемое матами, и терпение лопается: Арсений буквально усаживает парня на член, надавливая поверх широкого движения. И Антон сразу же понимает, зачем была такая долгая прелюдия.       Стона нет. Как и вдоха тоже: в неудобной позе член входит совсем не так, как обычно, и Антон на пару секунд ищет воздух, пока влажные поцелуи по шее спускаются к ключицам. Попов, наверное, даже шепчет нечто успокаивающе-романтичное, но за шумом в ушах не слышно ничего.       Вот такие они, эти ваши «милые мужчины».       — Давай. — это, кажется, был весь запас, тут же отданный на единственный выдох, после которого слов не остается совсем.       Только мат и стоны, смешавшиеся со слюной и поцелуями, и рваные, но глубокие толчки, почти без нормальной амплитуды: иначе можно и головой удариться.       Невозможно.       Невозможно потом нормально приходить на интервью, делая вид, что неудачно упал. Да ещё и замерз, вслед натягивая кофту с горлом, а всё остальное можно.       Об этом они и говорят, сидя дома у Арса в Питере, пока остывает кофе и горячий после душа Попов, делающий разминку.       Разогревающую, наверное.       Антон не присоединяется, хоть ему, по правде сказать, это нужнее. Но есть железное, хоть и сомнительное, оправдание: он во время секса потянул ногу, и теперь просто валяется на диване, наблюдая за прекрасными точными движениями своего молодого человека.       Теперь — только так.       — Когда-нибудь я тебя точно заставлю заняться собой, — эх, если бы Шастун любил быть сверху так же, как и снизу, то точно оценил бы идеальную «собаку мордой вниз». — И ладно бы это было моё требование, но ты ж себя калечишь, дурачина.       — Ты сам мне ногу повернул, а отдельной зарядкой перед сексом я заниматься не намерен. — Попов просит сесть на ноги «потому что надо», и самому приходится додумывать, что это для упражнений на пресс, — Или я посреди прелюдии должен со стояком начинать растяжку делать?       — Да хоть бы и так, — мужчина не стесняется покрасневшего лица и продолжает между счетом, — может, неделю бы не сидел просто так.       Антон обиженно молчит, отмечая про себя, что Арс обсчитался в меньшую для себя сторону. А вот нечего было ультиматумы вводить.       Мерные покачивания, прилипшая черная челка ко лбу и глаза, намеренно выглядывающие душу — кажется, у Шаста реальный недотрах, потому что в пижамных штанах в какой-то момент становится неуютно.       — А-арс, — руки оглаживают удерживаемые лодыжки, поднимаясь к щиколоткам.       — Что, кот? — упражнение тут же прекращается в абсолютно неправильном положении: близко. Слишком близко.       — Я уже восстановился. Неделя прошла. Честно. — легкий поцелуй, но Арсений уклоняется, опираясь на руку.       — Нет, Тош, никаких, — смешинки гуляют в голубых глазах — я говорил, что минимум полторы, а тут и неделя лишь с натяжкой.       — Ну пожалуйста, — Антон поддерживает игру, целуя колено и потираясь о него щекой, — Я здоровее прежнего.       Рука продолжает гладить чувствительную кожу у косточки, и Попов позволяет поцеловать, но не губы, а мочку уха, мило хихикая.       — Никаких рисков для твоей ноги, — ноги же Арса расходятся, приглашая подвинуться ближе, но Шаст, к его удивлению, отодвигается дальше, тут же нависая на уровне бедер.       — Абсолютно никаких, — хищная в теории улыбка чуть кривится от нетерпения, и это возбуждает даже больше, заставляя приподнять бедра, чтобы шорты вместе с бельем покинули законное место.       Антон не хватает звёзд с неба в плане минета, но старается более чем, одной рукой поглаживая мошонку, пока член толкается в глотку. Не самое возбуждающее воображение действие, когда на пальцы начинает стекать собственная слюна.       Но Попов стонет так довольно, запрокидывая голову, и губы кусает, мутно глядя из-под ресниц, что остается тереться через штаны о чуть ребристый коврик для арсовых занятий, собственным мычанием выбивая новые вздохи.       — Как нога?       Неожиданный вопрос сбивает с ритма, и приходится отвлечься, тыльной стороной ладони убирая с покрасневших губ слюну.       — Чего?       — Ты говорил, что у тебя нога в норме.       Для раскрасневшегося Арсения, судорожно убирающего с мокрого лба челку, член которого истекает смазкой и слюной сейчас прямо на свежую футболку, эта нога в норме когда угодно.       — Кондомы в тумбочке под столом, тебе ближе.       Антону, оказывается, многое ближе. И растягивать себя самостоятельно под настолько пристальным взглядом, что, кажется, к нему невозможно привыкнуть, и надевать на член Попова презерватив, по пути надрачивая, чтобы вызвать пару неявных вскриков, когда под кончиками пальцев оказывается нежная кожа у головки. И насаживаться аккуратно, опираясь на соскальзывающую под ладонями футболку, чтобы в итоге потерять равновесие и со вскриком перенести опору на пол, шлепаясь ягодицами об арсовы бёдра.       — Шастун… — мужчина одновременно и взволнован, и пытается не засмеяться, — Боже мой, ты в порядке?       Приходится прерваться в таком интересном положении и перевести дыхание, чтобы редкие смешки переросли в легкие поцелуи, а те в свою очередь — в полноценные, жаркие, нужные.       Антон не просто в порядке. Он приятно разгорается, пока чужие пальцы сминают худые бёдра, оставляя следы, и покачивают на члене, заставляя царапать поверхность коврика под ними короткими ногтями.       Нереально.       Для такого, как Шаст, это и правда нереально. Здесь нет ни выгоды, ни чистого физического влечения, ни «ну, с ним прикольно».       Они могут с утра устроить генеральную уборку на кухне, потому что кое-кто решил сварить чертову сгущенку к блинам, не захотев покупать уже вареную, а вечером не вылезать из спальни, наслаждаясь моментом близости и просто друг другом.       — Ты в следующий раз купишь мне новую кухню.       — Обязательно.       Укус, поцелуй, горячий язык проходит по линии подбородка, чтобы дойти до мочки, а дальше предоставить дело губам. Ухо под касаниями горит, как и всегда, и это из раза в раз одинаково прекрасно.       Незабываемо.       Уже который год закоулки Главкино учтиво скрывают нетерпеливые вздохи и жаркие полустоны, от которых запотевают надетые после линз очки. Антон скрывает раскрасневшееся лицо в плече, сразу же открывая простор для творчества Попова.       Если не считать, что не прошли старые укусы.       Они не подростки, чтобы так глупо задерживать съемочный процесс, но понежничать все равно хочется: вздернутым носом Арс трется об основание шеи своего парня, вдыхая запах кожи, смешанный с чем-то косметическим.       После моторов у них будет целый вечер, день, неделя, месяц — столько, сколько они захотят, чтобы поддаться искушению.       А сейчас ладони шарят по спине, поднимая и так выправившуюся из штанов рубашку, и нет никакого подтекста в мягких поцелуях, чуть портящих грим, и мимолетных нежностях, таких как слова и почти невесомое дыхание на коже.       — Я тут себе машину недавно купил. Вчера буквально забрал, — Антон старается не пачкать тоналкой черный арсов пиджак, хоть тому явно всё равно на такие мелочи.       — Да что ты говоришь, Тош? — где-то недалеко слышатся шаги, и приходится еще сильнее вдавиться в стену.       — Ага. Хотел предложить подвезти, чтобы ты оценил размер салона. — издевается, но довольно целует так удачно попавший под губы лоб, задерживаясь на мгновение.       — Но меня Серёжа уже решил везти… — лукавая улыбка скрывается в чужом воротнике, пока пальцы вырисовывают узоры на спине, соединяя позвонки.       — А как же твой парень на «А»?       — А как же мой парень на «н»?       Они смеются, оправляя одежду, и сталкиваются в коридоре со Стасом, кажется, вообще ничего не заметившим.       Всё-таки хороша эта буква «н». Так много хороших слов с неё начинаются. Например…       Навсегда.