Клеточный уровень

Тьма наступает, когда опускается занавес. Аплодисменты отдаляются, отделяются и плещутся уже где-то по ту сторону от неё — белый, ничего больше не значащий шум. Дайна переводит дыхание, моргает несколько раз, стирая с сетчатки кислотные следы софитов, и хватает себя за левое запястье навязчивым жестом, словно убеждаясь в наличии пульса. Вечер окончен. Публика в восторге. Место. Пора возвращаться на место. Её провожатые уже ждут за кулисами, безмолвно и безлико — два енота, архар и панда в чёрных костюмах-тройках поверх чёрных рубашек. Под пристальными взглядами глаз в прорезях масок Дайна поднимается по узкой служебной лестнице, как на эшафот, по дороге снимая испанские сапожки усыпанных стразами шпилек — как всегда, на размер меньше, чем нужно. Больно ступать по осколкам хрустальных туфелек, да, Ариэль? Кричала бы в голос, да голос отняли. *** Её клетка — ровно десять футов на десять. Полукруглый золочёный купол, пышный слой опилок на полу, благоухающих сосновой стружкой, подвесные качели по центру и овальное зеркальце на стене с тремя привязанными к нему колокольцами. Когда Дайна увидела его впервые, то обещала себе скорее умереть, чем опуститься до такого, но уже через три недели научилась играть на них «Кампанеллу». Семнадцать раз за это время она пыталась разбить зеркало головой, чтобы вооружиться парой осколков — не получилось. Закалённое. Он обо всём позаботился. — Скажи: «Дайна дур-рочка», — требует он, трубочкой вытягивая губы. — Дайна дурочка, — едва слышно повторяет она. Ещё какая. Он отрезает дольку яблока и протягивает ей через прутья на острие ножа. Она аккуратно снимает её зубами. *** После того, как люди Чёрной Маски в щепки разнесли «Западню» и захватили Кассандру Кейн, а сам он наконец заполучил вожделенный камень, Роман Сайонис обрёл баснословное состояние, пополнив собой плеяду готэмских миллиардеров. Однако свой старый ночной клуб он не закрыл и не продал — каждый вечер, кроме понедельника, сюда по-прежнему приходят послушать его красавицу-фаворитку, его певчую Канарейку, Дайну Лорел Лэнс. Каждый вечер, как и прежде, она дважды выходит на сцену, мерцая в лучах софитов и услаждая слух и взоры его гостей, но лишь только опускается занавес, маски уводят её наверх и запирают клетку. Дайна Лорел Лэнс не видела неба вот уже пять недель и три дня. — Ты разочаровала меня, птичка. Ты очень, очень меня расстроила. Предательство своей приближённой Чёрная Маска наказал с присущим ему изуверским шармом: теперь её левое запястье охватывает тонкий металлический браслет, а шею — в точности повторяющий его чокер, такие органичные среди остальных её побрякушек. Только трое — он, она и Зсасз — знают, для чего на самом деле служит этот стильный с виду комплект, чутко следящий за количеством децибел в её горлышке и при превышении порога способный подарить ей в ответ разряд ровно в столько же миллиампер прямиком через сердце. Если она попытается применить свой голос как оружие, она умрёт. Если она попытается снять любой из обручей, она умрёт. Если она попытается бежать, Роман активирует ошейник. И она умрёт. Умирать Дайна совсем не хочет. Вот уже пять недель Дайна ждёт, что кто-нибудь из подруг придёт и вытащит её отсюда, но напрасно. Всё страшнее ей думать о том, где сейчас каждая из них, учитывая, на что способна фантазия Романа. На что они, в конце концов, рассчитывали тогда — горстка отчаянных девчонок против сотни наёмных убийц?.. — Что ты сделал с остальными? — спрашивает она в который раз, до боли вцепляясь в прутья. — Ответь, просто ответь, чёрт бы тебя побрал, неужели так сложно ответить?! Они хотя бы живы??? Роман молча улыбается и отрезает себе ещё яблока — плотная мякоть под лезвием издаёт краткий сочный хруст. *** Для Дайны отведён весь этаж, когда-то бывший приватной чилаут-зоной. Личная гримёрная, огромный гардероб, два комода духов и украшений. Тренажёрка, джакузи, солярий раз в неделю. Инъекции, витамины, спа. — Чего же тебе у меня не хватало, а? На её косметологе и визажисте маски шакалов, её парикмахер — шимпанзе, а массажистка — лама. Им строго-настрого запрещено разговаривать с ней, их уши наглухо залиты воском для защиты от пения сирены. В её распоряжении сотни платьев и туфель для выступлений, сотни оттенков помады и тонального крема, сотни, сотни, сотни, но никто, кроме него и Зсасза, не видит её настоящего лица, не слышит её крика. — От тебя требовалась только одна простая вещь — никогда меня не обманывать. Просто быть рядом и не обманывать меня. Разве я так много просил? Жаль, что ты не ценила моего доверия, дорогая, пока оно у тебя было. Её дни расписаны по часам, но в этом расписании нет ни слова про еду. Роману нравится в женщинах хрупкая, предсмертная красота — анорексичная худоба, выступающие скулы, истончившаяся кожа, как на интерьерных масках в его гостиной. Поэтому все пять недель Дайна ест очень, очень мало. Как птичка. И только из его рук. *** Сайонис приходит в выходной день, садится напротив клетки, устраиваясь поудобнее, и берёт с блюда с фруктами большой краснобокий грейпфрут. — Спой-ка мою любимую, — говорит он, доставая нож. — Про шоу. Дайна закрывает глаза. Она очень хочет есть. — Спо-ой, светик, не стыдись, — ободряет Роман, делая первый надрез и впрыскивая эфирный аэрозоль в лучи софита. Тяжёлый цитрусовый запах заполняет ноздри, и железы под челюстью мучительно ноют от выделившейся слюны. — Давай, как там…? Empty spaces, what are we li-iving for... Он поёт не стараясь, но голос у него красивый — Дайна Лэнс кое-что в этом понимает. Тёмный, глубокий, созданный управлять толпой. Красивый, как вся его фигура, как эти на грани мужественности ухоженные лицо и руки. Роман и сам выглядит, словно диковинная райская птица: золотой принт по тёмной бирюзе, бриолиновый глянец в волосах, вензеля на перчатках. Оперение самца всегда ярче, так уж повелось. Дайна, как всегда, одета лаконично: канареечно-жёлтое боди, чёрное боа. Покачивается на качелях едва заметно, отталкиваясь от опилок босым носком. — Abandoned places. I guess we know the score, — подхватывает она надтреснуто-послушно. — On and on, does anybody know what we are looking for?.. Поначалу великий Меркьюри звучит а капелла бесцветно и жалко, но начиная с припева Роман принимается щёлкать пальцами в такт, и Дайна набирает больше воздуха в грудь. — The show must go on, The show must go o-on. Inside my heart is breaking, My makeup may be flaking But my smile, still, stays on… Сайонис увлечённо отбивает ритм ногой в лакированной туфле, разламывая грейпфрут пополам. Он откровенно наслаждается, по одной отправляя за щёку сочные, влажные дольки, и Дайне от этого зрелища сводит живот, но она не прекращает петь. Если уж начала, то нужно закончить, и закончить достойно. — My soul is painted like the wings of butterflies. Fairytales of yesterday will grow but never die. I CAN FLYYY, MY FRIEEENDS!.. Когда она с силой берёт верхние ноты, тоска искажает её лицо жестокой, подавленной страстью, и чокер горячо впивается в горло, но она выводит все легато, не преступая черту. Дрожащий от жажды голос рассыпается в кадансе на мурашки, обрывается, задыхаясь, и на обе щеки Канарейки ложатся тончайшей дорожкой блёстки, не предусмотренные макияжем. Роман откладывает недоеденный фрукт на блюдо и аплодирует ей из темноты, улюлюкая и свистя. — Ву-хуу!.. Браво, моя дорогая! Браво!!! — восклицает он с непритворным восторгом, поднимаясь и дожёвывая на ходу. Хлоп. Хлоп. Хлоп. — Конгениально!.. Ты заслужила свою вкусняшку, маленькая Ди. На, на, иди сюда… Он протягивает ей дольку грейпфрута на ладони, и Дайна жадно ест с его руки через прутья. Терпкий, горький сок течёт по его пальцам, и она так голодна, что ей приходится дочиста облизать каждый из них. *** Второй месяц на исходе, а она всё ещё жива. Видя, как Канарейка осунулась и поблекла, завсегдатаи клуба лишь снисходительно кивают друг другу — да всё ясно, наркотики всему виной, не иначе. Было бы странно, если бы Сайонис не подсадил свою певичку на белый, с его-то бизнесом. Наверняка уже давно расплачивается с боссом натурой. Тем временем Роман по-прежнему единственный, кто кормит её. Единственный, кто говорит с ней. Он говорит, что если она будет хорошо себя вести, то сможет снова стать его водителем вместо Зсасза, а значит, снова выходить наружу и видеть свет. Дайна готова на всё, лишь бы это случилось скорее. Если бы только Чёрная Маска действительно снабжал её кокаином, это хотя бы помогло ей заглушить вечный животный голод. Если бы только он действительно хотел её трахнуть, он бы уже давным-давно это сделал. Но вместо этого иногда, в разгар ночи, когда пол под ногами вибрирует от низких частот с первого этажа, он вваливается к ней с лонг-дринком в одной руке и с Зсасзом в другой, сдёргивает с клетки полог и выдыхает возбуждённо: — Смотри. И Дайна смотрит, как Виктор поцелуем впечатывает его в стену и шарит под его одеждой, как расстёгивает в спешке его ремень и опускается на колени, и как закрываются томно накрашенные чёрным глаза, когда обесцвеченный, ёжиком стриженный затылок подстраивается под ритм кисти с золотым «R.S.B.». Ревнивое желание заменить ему Виктора во всём вязко стекает по глотке и внутренней стороне её бедра, но кто она теперь такая — всего лишь певчая птичка в клетке, деталь его интерьера. Чтобы заглушить чужие горячие стоны, она исполняет «Get down, make love». Сайонис кончает первым — он обожает Фредди Меркьюри. *** Сегодня он попросил, чтобы она ждала его без одежды, и она делает именно так. Роман очень доволен тем, что видит. Он обводит взглядом её смуглое тонкое тело, касается ножом проступивших ключиц и рёбер, заглядывает в её ставшие огромными глаза на заострившемся лице. — Какая ты у меня стала красивая, птичка моя, моя девочка… Ну, как ты? Тебе хорошо у меня? Дайна кивает, кивает. — Ты больше от меня не упорхнёшь? Дайна качает головой. — Я снова могу тебе доверять? Дайна кивает несколько раз, глотая слюну. Тогда Роман протягивает ей в одной руке крупное, спелое манго без кожуры, а в другой — нож рукояткой вперёд. — Порежь его и отдай мне, — улыбка собирает крохотные морщинки в уголках его губ и век, обведённых чёрным. — Ну же. Смелее. Дайна берёт дары дрожащими пальцами и смотрит на них, не веря своим глазам. Манго в её руке обнажённое и скользкое, как человеческое сердце. Она может прямо сейчас съесть его целиком. Может беспрепятственно вонзить лезвие Роману между глаз. Может вскрыть себе яремную вену и покончить со всем этим. Но она не смеет ослушаться. Лезвие мягко входит в плод дважды — раз, два — деля его на три части. И Канарейка отдаёт их Маске. Все три. И нож. — У-умница, — хрипло хвалит Роман. Он зажимает дольку манго между зубами и подходит к прутьям клетки вплотную. Дайна очень, очень голодна. Когда она тянется вперёд и откусывает половину, сок течёт по его тёплым губам и подбородку. Она кусает ещё. Оранжевая мякоть лижет ей нёбо — ярко и сладко, солнечно-влажно — щиплет янтарной кислотой там, где прошлась по изнанке рта его наметившаяся к вечеру щетина. Чистое, чистое наслаждение, источник которого — Он. Когда она собирает языком все до единой капли, глотает и со стоном просит ещё, Роман смеётся, даже не думая отвечать на поцелуй. Две трети манго остаются в его руке, и он откладывает их на столик — туда, где она сможет их видеть, но не сможет дотянуться. — Дайна… хорошая? — с надеждой шепчет она сквозь прутья. — О-о, лучше всех, — отвечает Роман с улыбкой, любовно почёсывая её кончиком пальца по шее. — Никому такой бриллиант не отдам. Он тянет за кисть золотого шнурка, тяжёлым бархатом накрывая клетку. И когда опускается занавес, наступает тьма.