Часть 1
7 мая 2020 г. в 12:45
— Мы обсуждали сто раз… Это твой шанс.
— Ненавижу больницы… Не хочу в Аркхэм!
— Не называй ее так.
— Брюс, да какая разница!
— А раньше ты не мог отказаться?
И Брюс долго и нудно напоминает, почему они здесь, что им предстоит, напоминает, как славно он все запланировал и насколько оптимальный сейчас момент для лечения. И чем дольше он это говорит, тем отчетливее ощущение, что он разговаривает сам с собой.
Джокер хмуро чертит на полу зонтиком фигуры.
Брюс делает вид, что принимает его молчание за согласие. Он просит подождать и отправляется в долгий путь через приемное отделение, где ему надо много с кем поговорить и много чего уладить.
Какой бы комфортабельной не была больница, дух лекарств, чистящих средств и еще чего-то специфического (Джей бы сказал «крови»), делает эти белые стены зловещими.
— Теперь наконец мы можем уйти? — спрашивает Джокер, как ни в чем не бывало, когда он возвращается в больничный вестибюль.
«Да, черт возьми, — думает Брюс, — это же так просто — уйти. После всех оформлений, объяснений, оплат, долгой дороги… И что он скажет врачам? До свиданья? Мы заглянем, когда надумаем? Мы вообще творим, что хотим».
Но потом Брюс замечает, как веселенький оживленный Джей передергивает плечами, переминается, размашисто чертит что-то на полу зонтиком, как он сдерживает себя уже на пределе, и говорит ему совсем другие, успокоительные слова:
— Как хочешь. Все, как ты захочешь. Но давай вначале пойдем вон в тот прекрасный парк, к фонтанам. Немного успокоимся. А потом ты окончательно все решишь.
— Вот только не надо! — взвивается Джокер (проклятье, думает Брюс, а фраза была такой хорошей, такой продуманной). — Сейчас же прекрати разговаривать со мной, как с дефективным! «Пойдем, оденемся, приляжем, пустим слюни…» МЫ не будем успокаиваться. Ты и так спокоен, как доисторический удав. Намекаешь, что это я на нервах?!!! Почему так и не сказать: Джей, не сходи с ума! — после паузы он шипит: — Ты ведь думаешь, что я безумец?!
«Доисторический удав» делает еще более невозмутимое лицо. Внутри у него все клокочет и пузырится, как вулкан Этна.
— Идем в парк, — цедит он, вытаскивая Джея за руку на улицу.
— Зачем?! Чтоб опять полоскать мне мозги? Бэтси, чтоб опять было по-твоему? Ты знаешь, что ты тиран, хладнокровный убийственный тиран?! Ты просто давишь на всех своей правотой. Не выносишь, если жизнь идет не по плану. Нельзя быть таким твердолобым. И вообще — со мной так нельзя! Я, между прочим, ненавижу насилие!
«Ага, — думает меланхолично Брюс, — расскажи об этом своим жертвам».
— И я спокоен, чтоб ты знал. Я вот только что был совершенно спокоен. Это ты меня так довел. Даже святой на моем месте не выдержит. Если я говорю «не хочу» — меня никто не заставит. Даже ты, понял?! Я хочу домой. Я могу посмотреть на фонтаны, но это ничего не изменит. Мне не нравится эта дрянная больница. И я хочу домой!
— Хорошо, Джей. А пока что мы… — Брюс осторожно подбирет слова. — я и ты направляемся в парк.
Неожиданно Джокер замирает на месте. Глаза его сужаются. Брюс не знает, чего и ожидать.
— А где мой чемоданчик? — потрясенно говорит Джей таким голосом, будто его только что лишили фамильных драгоценностей. — Мой чудесный изумрудный чемоданчик с вещами?!
— Я оставил его на хранение в больнице.
— Ага! Вот оно как. Ясно-ясно. Хорошо же, Бэтси, — Джей гордо вскидывает голову. И умолкает.
Через пять минут тишины Брюс начинает нервничать. Его злость на сорвавшиеся планы утихает, а беспокойство постепенно нарастает. Кажется, они с Джокером только что поссорились. И Брюс совершенно не в курсе, — как часто бывает — почему.
— Вот уже парк.
— Как скажешь, Брюс, — тихо говорит Джокер. Определенно что-то происходит.
— Огромный парк, я бы с удовольствием обошел его весь… Здесь несколько сотен фонтанов, ты знаешь?
— Откуда мне знать, — шепчет Джокер.
И любой, кто его знает, догадается: лучше бы он кричал и размахивал руками.
— Ты хочешь, чтобы я вернулся за чемоданом?
Брюс после ночных игр с Джокером хорошо знает, что такое «стоп-слово». Но кажется, сегодня «чемодан» — это «пуск-слово», стартовое слово, такое, от которого взрываются бомбы и летят сигнальные ракеты.
— За чемоданом?! — ахает Джей. — За тем, который ты за моей спиной оставил в больнице? Чтобы мы туда непременно вернулись, хочу я этого или нет?! Предатель! Ах, не утруждай себя. Ты ведь все уже решил, не так ли? Зачем эти игры…. «Как хочешь, Джей. Решай, Джей». А все будет так, как вбил себе в голову Бэтмен.
— Но ведь ты сам хотел в больницу…
— Может, изобьешь меня, чтобы я стал сговорчивей? Может, достанешь кляп? Наручники?
И сердце Брюса, который только что с удовольствием заткнул бы Джокера кляпом, нежно щемит, когда тот изящно протягивает тонкие запястья, отклонив голову в другую сторону, словно балерина.
— Жди здесь, на скамейке, — командует Брюс, и отправляется за кислотно-зеленым чемоданчиком.
Как же я умудряюсь расслабиться, думает он. Ведь знаю, что с Джокером ни один план до конца не доведешь. Так уже бы ничего не ждал. Нет, против воли появляются ожидания, расслабляешься, перестаешь опасаться сюрпризов.
Как я вообще мог подумать, что он спокойно даст уложить себя в больницу?
Как я вобще мог поверить в его намерения?
Хоть бы еще не сбежал никуда. Хоть бы ждал меня в парке.
Джокер не любит планировщиков. А Бэтмен — он все продумывает на два шага вперед. Именно в этом, а не в кулаках, его сила. Раньше это казалось непреодолимым препятствием. Теперь все иначе…
Брюс понимает, как по-идиотски выглядят глазами медперсонала все эти манипуляции с чемоданом. Как будто он — параноик или там хранятся алмазы, а не шейные платки, костюмчики и рубашки чудовищных расцветок: канареечные, фиолетовые, в красно-синих звездах, в черепах. И даже, кажется, одно боа, если только оно не дома.
Но он ощущает не то, чтобы вину, а некое замешательство от того, что оставил чемодан. Не хотелось таскать туда-сюда. Потому что в глубине души Брюс, действительно, надеялся переубедить Джея.
Он был уверен, что после парка они вернутся в больницу. Уверен, что им удастся еще раз спокойно все взвесить, и прийти к единственному разумному решению. Теперь — когда Джокер обиделся — на этом можно поставить крест.
В конце концов — а почему Брюс считает, что Джей должен поступать разумно? И — это же его жизнь, его здоровье. Ему придется терпеть. Значит, ему и решать.
— Все в порядке, — уговаривает себя Брюс, — Подумаешь — прокатились впустую. Поменяем билеты. Вернемся домой. Будем жить, как жили… Когда-нибудь дозреет.
До Джокера все у Брюса было по-бэтменовски просто: его ближние и подопечные обсуждать могли, что угодно и сколько угодно. А решал все равно он. Терпеливо выслушав посторонние мнения. Тут же о них забывая. Но Джокер на то он и Джокер, чтобы все с ним было иначе.
На скамейке его нет. Там только беспечно брошенная рубашка, а внизу — блестящие ботинки. Сам Джей лазит по скользким каменным плитам внутри фонтанного комплекса. Штанины слегка подвернуты, но промокли доверху. Брюс закатывает глаза, благо, отсюда его выражения лица не видно, а затем машет рукой беглецу. Тот наконец замечает его и машет в ответ. Уже что-то. Но спускаться не торопится.
Брюс присаживается на скамейку, какое-то время наблюдая сквозь солнечные лучи за худой фигуркой с копной мокрых волос.
Зеленых — так он упорно видит, хотя волосы давно синие. Какими они с Джеем были наивными когда-то. Когда пытались замаскировать его внешность, перекрасив в брюнета или шатена. Подобрав ему одежду в стиле «кежуал».
Вот именно тогда он и выглядел подозрительно. С его неистовыми жестами, странными движениями, разнообразным смехом…. Будто «звезда», которая хочет спрятаться от поклонников. Или беглый преступник, да. В любом случае невольно начинаешь присматриваться, что с этим человеком не так. То ли звать полицию, то ли просить автограф.
Сейчас же Джокер смотрится — как бы это сказать…. гармонично. Синяя шевелюра, иссиня-черные накладные усы и бакенбарды, черные круглые очки.
— Он музыкант…. джаз-рок, знаете? — отвечает обычно Брюс на недоуменные взгляды, и сразу все становится на свои места.
Иногда еще расспрашивают, что за группа, где и как их можно услышать, есть ли альбомы… И Брюс детально и охотно рассказывает, перегружая речь таким количеством подробностей (выдуманных, естественно), что люди пытаются поскорее отделаться от зануды.
Вообще они с Джеем выяснили, что лжет он не хуже безумного клоуна. Если не лучше. Потому что Джокер выглядит подозрительно, даже когда говорит чистую правду. А Брюс — убедительно, выдавая самую наглую ложь.
Он почти дремлет на солнышке, когда возвращается Джокер, по кошачьему отряхиваясь прямо на него. Холодные капли летят во все стороны.
Левая бакенбарда слегка отклеилась от воды, и Джей спокойно ее поправляет, будто маскироваться — самое естественное в мире дело. Будто ему нечего скрывать. Будто он не Джокер.
С каждым годом, конечно, все меньше риск, что кто-то его узнает.
А Брюс вообще вольная птица, к нему не может быть вопросов, почему он так резко уехал из Готэма. Обычное дело — миллионер отправился путешествовать.
Распродав при этом почти все? Да, миллионер решил стать дауншифтером. Тоже, знаете ли, бывает.
Так что единственный возможный вопрос — если сначала вычислить Джокера — какого черта этот славный миллионер уже который год прячет от врачей и правосудия одного беглого безумца.
— Не волнуйся, — обычно безмятежно говорит ему на это Джокер. — Если тебя будут судить, теперь признают таким же невменяемым, как меня. И мы будем вместе в Аркхэме.
— Возьми полотенце из чемодана. А то простудишься, — советует Брюс.
— А откуда ему взяться? Я не брал.
— Да уж, откуда, — ворчит Брюс, роясь в чемодане.
— Зачем? В больнице есть полотенца.
— Вряд ли там найдется такое — с зелеными человечками.
— Мое любимое, — умиляется Джокер, растирая волосы мохнатым куском ткани с салатовыми фигурками гуманоидов.
— Это исторический парк, Джей. Дворцовый. Я, конечно, видел, как в этот фонтан залазят дети и пьяницы. Но ты, вроде, ни к тем, ни к тем не относишься…
— Я выбирал ракурс, с которого можно снимать воду, была бы с собой камера. Надо будет сюда вернуться. Там очень интересный эффект получается от тройного фонтана…— объясняет Джокер, обуваясь.
— А еще мне надо было охладиться, — тихо добавляет он, присаживаясь рядом.
Брюс накрывает его руку своей и немного поглаживает, с удовольствием оглядывая голые плечи.
— Мы правда можем пойти домой? — неуверенно спрашивает Джей.
— Да. Можем. Думаю, обсуждать бесполезно. Поедем сейчас в гостиницу. А завтра — на самолет.
— А билеты?
— Купим, не волнуйся. Все решаемо.
— И ты правда-правда не будешь злиться? Не станешь мне это припоминать?
— Правда-правда.
— И уговаривать больше не будешь?
Брюс отрицательно качает головой.
Джокер начинает натягивать рубашку. И Брюс, понимая, что через секунду упустит момент его потрогать, трется щекой о мокрое плечо. При этом сканируя пространство — никто ли на них не смотрит.
Джей замирает. Потом отстраняется и натягивает рубашку. Берет сложенный зонтик (на небе ни тучки), молча постукивает им по земле. Что-то тихо напевает. Очень неразборчиво.
— Пошли? — спрашивает Брюс. — Или хочешь еще здесь побыть?
— А что бы со мной сегодня делали, если бы я вдруг там остался? — тихо-тихо спрашивает Джей.
— Диагностику, — отвечает Брюс.
«Ох» — думает он бессвязно, со страхом и надеждой. И еще: «Ох, опять».
— Всякие там датчики, просвечивания, анализы? — уточнят Джокер, поджимая губы. — Ненавижу больницы. Этот белый цвет. Запах. Всякие блестящие штучки, лязгающие в лотках. Смирительные рубашки. — он кивает себе на каждое слово. — Уколы. Таблетки. Многозначительные взгляды врачей.
— Я понимаю. Я тоже.
Зависает очень долгое молчание. Сам того не замечая, Джей потирает нос ручкой зонтика.
— А если мы сейчас вернемся в больницу… это будет странно? — спрашивает он.
— Все, что ты делаешь, странно, — ласково отвечает Брюс.
— Это не значит, что я согласен. Я фантазирую!
— А я ничего уже не предлагаю.
Самое страшное секретное орудие Джокера для Бэтмена — не яды, не ножи, не бомбы, а его глаза. Зеленые абсентовые глаза, которые сбивают с толку, когда кажется, что все делаешь правильно.
Которые выворачивают всю душу наизнанку.
Которые передают любые чувства с такой силой, будто ты чувствуешь это сам.
И когда он вскидывает глаза на Брюса — напряженные, пронзительные, беззащитные — странно хихикает, дергая плечом, и говорит: «Представляешь… забавно… кажется, я немного боюсь», Бэтмен готов уже абсолютно на все: бежать домой, бежать в больницу, взорвать к черту больницу (ну… не в буквальном смысле), остаться навеки в парке у фонтана.
Но в это же время он понимает, что не получится сделать так, как хочет Джокер. Потому что Джокер сам все еще не знает, чего хочет. Как всегда, как всегда.
Кто-то в нем очень хочет лечиться.
Кто-то хочет свободы и не дать запереть себя в четырех стенах. Даже на несколько дней. Кто-то в нем уверен, что врачи — злодеи, которые не помогут, а нанесут непоправимый вред.
Кто-то преданный, как ни странно, хочет угодить Брюсу.
Кого-то бесит вероятность прозябать несколько дней там, где абсолютно не весело, когда в голове столько занимательных идей.
И все это — только вершина айсберга джокеровских желаний, страхов и фантазий, куда Брюс не умеет заглядывать. Но именно ему предстоит помочь Джею свести воедино все эти разнонаправленные векторы.
С тех пор, как Бэтмен не сражается с Джокером, ему приходится все время защищать Джокера от самого Джокера.
— Чего именно ты боишься? — терпеливо спрашивает Брюс.
— Боли — нет. Боль я люблю, — застенчиво улыбается Джей. — Беспомощности? — он смотрит так, будто Брюс должен знать ответ. — Я там буду один…
— Вовсе нет. Я буду околачиваться рядом, насколько возможно. Мы можем быть вместе все время, когда ты свободен. Даже вечером я могу уходить, когда ты уснешь.
— Вряд ли я смогу спать в больнице, — качает головой Джокер, напряжено похлопывая себя по шее ручкой зонтика.
— Может, давай уже сегодня отдыхать? Вернемся к этому вопросу завтра?
— Нет, что ты! Я не могу все время ждать, когда наступит завтра. Лучше сразу. Если не сейчас, то никогда!
Положим, «всегда, никогда и навеки» — все это Брюс слышит каждый день. Так что просто пропускает мимо ушей.
— Там на первом этаже чудесное кафе, — рассказывает он. — Можно просто попить кофейку и решить, что делать дальше. Ты почувстуешь шаг за шагом, чего хочешь на самом деле.
— Например? — Джей покусывает нижнюю губу, а пальцы будто играют мелодию на ручке зонтика.
— Например, посмотреть тропические растения на вашем этаже — там целый мини-сад. Посмотреть твой номер (Брюс боится сказать «палату»). Как там? Сможешь ли ты там немного пожить? Можно ли его сделать поуютнее? Хотя бы увидеть все своими глазами.
Я не буду давить, обещаю. В любой момент мы сможем развернуться и уйти.
— Между прочем, я могу пожить несколько дней, где угодно, — с вызовом замечает Джокер. — Я же не потомок аристократов, как некоторые. Ты даже представить себе не можешь, где и как я ночевал!
Но Брюс молчит, не попадаясь в ловушку — стоит начать возражать или хоть рассуждать на другие темы, и на больнице можно ставить крест.
Обычно Джокер делает отвлекающий маневр, когда хочет сказать что-то важное. И хочет помешать себе сказать это важное.
Поэтому Брюс просто молчит.
— Видишь ли… — испуганно говорит Джей. — Пока не попробовал, всегда есть надежда. А что, если не получится, не поможет? А что если станет только хуже?
Они немного молчат, потому что у Бэтмена нет на это ответов.
— … что если я стану — хи-хи — просто ужасным… и ты возьмешь и разлюбишь меня… И будет уже не-по-пра-ви-мо…
Это даже слушать страшно, тем более Джокер произносит последнее слово зловещим
шепотом.
Брюс взмахивает руками, но Джея прорывает — он начинает тараторить, не давая ему и слова вставить:
— Нет, ты меня не прогонишь, я знаю. Будешь терпеть любого. Но, видишь ли, я хорошо чувствую разницу. Я слишком все чувствую. Я не позволю жить со мной по привычке или из жалости, словно с больным домашним животным, которое рука не поднимается усыпить. И тогда я не знаю, что я с собой сделаю. Но что хуже всего: я не знаю, что я с тобой сделаю. Это просто запредельно для меня, Брюс. Случится что-то страшное. Крах. Наше с тобой светопреставление. И все это — если мы вернемся по этой дороге. Путь в никуда начинается с этой дороги в больницу. Если мы поедем домой, хуже точно не будет. Ничего не изменится.
— Ладно. Тогда домой?
— Ох, Брюс… Если б все было так просто! Я ведь не прощу себе потом, что у меня был шанс, а я его не использовал. А вдруг все получится? А вдруг с этой дороги в больницу начинается новая счастливая жизнь? Как мне знать? Как мне выбрать?
«Drama queen», — нежно думает Брюс.
— Все будет хорошо.
— Это просто слова. Ты не можешь знать!
— Мы столько раз обсуждали… Мне кажется, можно было уже определиться.
— В самом деле? — удивляется Джокер. — Я честно все взвешивал и выбирал. Но то было дома. То были версии. А сейчас все происходит на самом деле. Говорить о смерти и умирать — не одно и то же.
Брюс накрывает ладонь Джея своей, переплетает пальцы, и непробиваемым «бэтменовским» голосом говорит:
— Все будет в порядке. Хуже не станет. Это лучшая клиника, это врачи, которых я тысячу раз проверил, с лучшей репутацией. Если не поможет, попробуешь другое лечение, в другой раз. Надежда всегда есть. И потом — мы вместе. Тебе не надо выбирать самому. Все хорошо. Мы вместе.
Он немного боится, что Джокер опять заведет песню о насилии и деспотизме, но тот выглядит умиротворенным.
— Давай сделаем так, — продолжает Брюс, не сбавляя уверенности. — Я хочу кофе. Конечно, мы можем получить его, где угодно. Но от того, что мы выпьем чашечку в больнице, Армагеддон ведь не начнется?
Джей улыбается и качает головой.
— Если ты переночуешь один раз в больнице? Если пройдешь обследование, а потом мы уйдем домой, не будет еще этого твоего «необратимого»? Метеориты не посыпятся на Землю? Саранча не падет с небес?
Джей благодарно хихикает и качает головой.
— Вот и давай решать проблемы по мере их поступления.
…. И — да, они возвращаются в больницу с растреклятым зеленым чемоданчиком, на который косится медперсонал. Они пьют паршивый больничный кофе — зато с бельгийским шоколадом, который Брюс с утра припас специально для такого случая. Если живешь с Джокером, стоит всегда иметь козырь в рукаве.
— А электрошок в обследования не входит? — хихикает Джей.
Брюс только закатывает глаза.
Потом Джокер соглашается посмотреть растения на «своем» этаже. И это действительно красивый и ухоженный, местами цветущий мини-сад. Джокер задумчиво нюхает цветы и нервно теребит, обрывает листья. Брюс оглядывается, не видит ли персонал. Мелочь, конечно, но так у Джея всегда — даже не замечает, когда начинает разрушать то, что ему нравится.
Все силы в последние годы уходят на то, чтобы не дать Джею разрушить их отношения. А он раскачивает лодку изо всех сил, и не потому, что не может сдержаться ради другого, а потому что это — самое ценное, что есть у Джокера.
Брюс не хочет, но может представить, что они расстались. Это была бы плохая, бессмысленная, бестолковая (без этих искристых зеленых глаз) жизнь. Для Брюса все бы ахнуло куда-то к чертям в пропасть, но он может представить себе, что будет дальше.
А Джей — не может. Он способен нафантазировать сто тысяч вариантов собственной смерти («я бы не хотел, чтобы от меня осталось мертвое тело — фу, беее. Вот бы взорваться, как только остановится сердце, как фейерверк, вжухх»).
А полный разрыв с Брюсом представить не может. Зажмуривается и молчит.
Нет для Джея никакого гипотетического «после», никакой жизни и даже никакой смерти. После разрыва с Брюсом — лишь гигантская пустота, вселенская «черная дыра», до краев наполненная горячей болью.
И он постоянно неосознанно раскачивает лодку: заставляет Брюса ревновать, флиртуя направо и налево, бесит его, обрушивается волнами истерик, донимает своими капризами.
Джей ухитряется доводить все до абсурда, настраивая Брюса против… Бэтмена: «Куда подевался мой Мыш? Ах, я безутешен, как соломенная вдова. Только его я любил от души — черного, мрачного, прыгающего по крышам…. Но он не вернется. А ты, плейбой, мне не нужен» — и Джей театрально заламывает руки.
Не зря говорят: с кем поведешься… Брюс чувствует, что у него расщепление личности.
И каждый раз попадается, ворчит, ревнует к самому себе, к тому, кем он был раньше, и однажды даже сказал в сердцах: «Ну и убирайся к своему Бэтмену», чем вызвал неистовый хохот Джея. Хохот на полдня, не меньше.
Джокер проверяет, насколько лодка крепкая, что еще она выдержит, сможет ли Брюс подхватить их отношения в последнюю минуту, сможет ли Джей сам восстановить равновесие. Не потому что хочет разрушить. А потому что хочет знать, что это невозможно разрушить, потому что нуждается в надежности и защищенности.
Так уж повелось: если Джокер кричит «Сделай это наконец, убей меня» на самом деле он кричит «Спаси меня».
Но Брюс тоже не знает всего. Как Джокеру хочется иногда сделать что-нибудь совсем уж экстремальное … такое, знаете ли, необратимое, непереносимое.
То, что не прощают.
Преступить черту.
Инсценировать смерть и спрятаться где-то на месяц. И посмотреть, как будет Брюс без него. Или сходить налево. Не то, чтобы хочется, наоборот, трудно себе представить. Просто для них это пограничная черта. Во множестве пар измена — дело житейское. Но только не для них.
Джокер бы измену не простил никогда. Именно Бэтмену.
Хотя если представить себе… это же Бэтмен… рано или поздно простил бы?
Вот и Брюс не простит, просто не сможет больше верить… Или сможет?
Что еще такого, запредельного? Можно убить кого-то на глазах у Брюса. Не то, чтобы хочется — просто это нарушит их негласную договоренность. Джокер никого не убивает с тех пор, как они вместе. Правда, Брюс никого не спасает — есть равновесие в природе.
Джокер часто представляет все эти запретные ситуации. И немного дальше.
Как он после непоправимого вымаливает прощение и пытается добиться понимания.
Сможет ли Брюс его выслушать среди всего этого ужаса?
Будет ли Джею что сказать? Сейчас ему кажется — он говорил бы, как никогда красноречиво, из последних сил, вывернулся бы наизнанку, только бы его поняли, только бы не бросили…
Но на деле Джей ведь может замкнуться от ужаса и мычать что-то невнятное.
Перед смертью люди редко говорят осмысленно. Джокеру ли не знать…
И что бы он сказал, например? Что это эксперимент? Что он это сделал не потому, что хотел, а потому что боялся сделать? Или боялся бояться? Устал думать: а что бы случилось, если…
Да способен ли кто-либо вообще это понять, кроме него самого?
Тем более Бэтси — такой неискушенный, совсем без двойного дна.
Думая так, из будущего «за чертой» Джей остро ощущает все, что имеет сейчас: убаюкивающее, обволакивающее ощущение уютного дома, брызги впечатлений от их свободных поездок, свечи, зажженные на подоконнике, искры радости от сюрпризов и всех тех неожиданностей, которые не устроишь себе сам, следы четырех босых ног — рядом — на пляжном песке, голос Брюса, когда они засыпают, его запах, если уткнуться в шею…
Нечто нежное и теплое, что тянется от Брюса к нему и обратно, трепещет, растягивается, но не рвется…
Ночи — темные, острые, страстные, с привкусом крови, так похожие на битвы, с упоительными победами и такими сладкими поражениями…
Если все поставить на карту, что победит — принципы Бэтмена или этот теплый живой комок между ними, который некоторые называют любовью?
Джокер почти уверен, что смог бы получить прощение.
Нет, он не настолько наивен, чтобы думать, что все обойдется извинениями и беседой.
И это не постельные забавы, чтобы говорить о наказаниях. Слишком все серьезно. Он сам уже верит в принципы Бэтмена — без них тот просто распадется, их нельзя разрушать.
Но Джокер, случись непоправимое, впадет сам в такое отчаянье, так распластает себя перед Брюсом, что страданиями и муками ожидания все-таки заслужит прощение.
Ведь это будут все еще они. Они — как же им можно порознь?
С другой стороны, абсолютной уверенности нет.
Бэтмен, он сначала делает — потом чувствует, когда уже не исправить.
Дразнить его страшнее, чем играть с огнем. Или с порохом.
И потому Джокеру так с ним интересно, все эти годы интересно.
Раньше, когда они еще воевали, Джей неправильно ставил вопрос, думая, что Бэтмен хочет его убить, но не разрешает себе из принципа.
А он не хотел. С самого начала был к нему не равнодушен.
И при чем тогда принципы?
Объяснять принципами то, что и так хочется делать, легко и приятно.
А вот теперь, если бы пришлось отрезать от себя Джея, совсем неизвестно, что будет сильнее — принципы или эта безумная тяга друг к другу?
Но ведь даже тут нет простых ответов. Никогда их почему-то не бывает у Джокера.
Если Брюс все-таки примет его и простит, то почему? Потому что — любит без условий, без вопросов, ценит выше всего? Вы-би-ра-ет? Об этом Джокер, очевидно, и мечтает всю жизнь. Страшно даже подумать.
Ему и без того трудно поверить в любовь. Каждое утро он убеждается в ней, когда теплая рука сквозь сон ложится на его бок…
И потом ищет бэтменовскую любовь в десятках мелочей, которые ревностно подмечает во взглядах, жестах, словах (с этим у Брюса хуже всего), поступках… Подмечает-копит-бережет в памяти.
Но этого все равно недостаточно, чтобы быть уверенным, что ты — любим.
Чтобы не начинать эту «слежку» каждое утро заново.
Чтобы не бояться, что уже надоел, или Брюс остыл, или звезды станут не так, и наступит просто такой плохой день — безлюбовный.
Так что — не до изысков, не до безусловной любви.
Пусть уж как-нибудь, как-нибудь.
А если Брюс после непоправимого примет его, потому что сломается от этой безумной тяги?
Не Бэтмен, а подранок, не уважающий сам себя, примет Джея, такого же изломанного. И заживут они со своей инвалидной любовью… Жуть.
Или — так и не примет?
Если что — Бэтмен ведь может рубануть по живому, отрезать его от себя, закрыться навеки, а там уже в своей бэт-пещере (не в буквальном смысле, а в той, что припрятана в его сердце) будет обливаться кровью один. Но назад не пустит.
И как это — больше никогда не прикоснуться? Не дотянуться хоть пальцем? Не уткнуться носом?
Бэтмен, он такой — способен отгрызть себе лапу, как волк в капкане.
А Джей — меньше, чем лапа? Или больше?
Джокер даже ощущает, как будет задыхаться от осознания того, что все испортил. Допроверялся. Доэксперементировался. Больше нет выбора.
Остается лишь умереть — без фейерверков, без взрывов, без феерии.
Вряд ли Джею в такой ситуации хватит сил даже наложить на себя руки. Просто тихо подохнет от тоски, как Хатико.
Как все это в его духе! Зачем-то ему это надо — быть непоправимо виноватым. То злодеем, то разрушителем отношений — не важно.
Может, когда ломаешь все подряд, проще обмануть себя, что один плохой день — просто наказание за грядущие преступления?
И эта чертова справедливость все-таки существует, и принесет что-то хорошее, пусть не ему, разрушителю, так хотя бы кому-то… пусть бы — Бэтси. Хорошему правильному Бэтси.
Вот сколько искушений внутри Джокера. Сколько идей.
И — знал бы кто! — чего ему стоит ничего этого не делать. Все силы последние годы уходят на то, чтобы не дать разрушить отношения самому себе.
… Стерильно-белая палата Джею ожидаемо не нравится. Однако он соглашается тут побыть до вечера, чтобы почувствовать, чего он хочет дальше.
Доктору они этого, естественно, не говорят.
Брюс и так растрачивает все свое красноречие, чтобы объяснить утреннее отсутствие Джея. А тот во время разговора лишь время от времени слегка кивает головой. Загадочная особа, принц в изгнании…
И кто из них, называется, аристократ, а кто похож на грабителя с крыш и темных переулков? Кто — непонятно откуда взялся в этом мире? У Брюса никогда не бывает таких изящных движений, такой прирожденной грации.
Доктор отправляет Джея на все пропущенные утром обследования, и тот бросает прощальный взгляд, будто его ведут на заклание, а Брюс ободряюще улыбается.
— От УЗИ еще не умер ни один безумный клоун, — думает он.
И — приступает к работе. Можно было кого-то нанять, но он — опять же без всякого аристократизма — предпочитает все делать сам.
Собирает и привинчивает к стенам два огромных зеркала.
Раскладывает вещи Джокера, включая те, что Брюс припрятал в своем рюкзаке: гигантскую раковину, ярко-красную шкатулку с фиолетовым ободком и желто-голубым ножками, которую он сделал для Джея когда-то сам (и догадайтесь, кто ее сам когда-то выкрасил). И даже любимый ночник, без которого Джей не засыпает дома, — вращающийся, с проекциями звездного неба.
А потом Брюс принимается методично, квадрат за квадратом покрывать белые стены пестрыми наклейками кислотных цветов — со смайликами и картами и еще черт знает с чем, он даже не вглядывается, но Джокеру точно понравится.
С медперсоналом новый дизайн палаты согласован несколькими купюрами.
В конце лечения Брюсу еще предстоит все это ликвидировать, так сказать замести следы.
Перед приходом Джея он включает приятную музыку.
И тот, слегка растерянный после обследований, удивленно оглядывается по сторонам. Эта пестрая палата больше не безликая, с первого взгляда видно: она — именно для Джокера.
Они ужинают, болтают о том, о сем, сидят в обнимку, читая детектив, а потом Брюс на кресле дочитывает его вслух, пока Джей засыпает — то есть сонно мечется по кровати, разбрасывая руки и ноги.
И только когда тот окончательно проваливается в сон, Бэтмен покидает больницу и на такси едет по ночному городу в отель.
Назавтра они проводят много времени вместе. И вообще не говорят о грядущем решении. Пока Брюс не спрашивает как бы между прочим:
— Что будем делать завтра?
— Да, — говорит, опустив голову Джей.
Не очень разборчиво. Но Брюс понимает, что переспрашивать, уточнять, лезть с разговорами категорически запрещено.
И Джокер целый день ведет себя, как ни в чем не бывало. Как будто они безмятежно отдыхают на курорте.
Только утром он просыпается рано.
Брюс уже здесь — специально пришел, чтобы побыть с ним до операции. Джей, кажется, принимает все это, как должное.
Он рассказывает сон — и очень много хохочет, встряхивая свежевымытыми, пахнущими кокосовым шампунем синими волосами. Ходит из стороны в сторону по палате, поправляет наклейки, выглядывает в окно, кусает кончики пальцев, много-много говорит о серфинге.
Брюс знает, почему он сегодня такой сияющий, колкий, пьянящий, искристый, словно брют. Джей просто напросто боится наркоза.
Боится, когда что-то делают с его бесчувственным телом, и он не может контролировать и выбирать.
А еще — не выносит ожидания, хотя его не так уж много — всего лишь раннее утро. Но очевидно, он не спал большую часть ночи.
Если бы в этой больнице знали, что будут оперировать Джокера, и к каким последствиям раньше приводили его вспышки гнева, им, наверное, занялись бы еще ночью…
А так Джей просто усердно напрашивается на ссору, критикуя взгляды Брюса на меры предосторожности в серфинге и оспаривая выбор surfboard, который им предстоит по возвращению домой.
Брюсу все это кажется неважным и далеким, ему хочется помолчать, но он почему-то совершенно уверен, что Джокеру надо дать разрядить на чем-нибудь свое напряжение. И он продолжает ему возражать, пока наконец не иммитирует поражение в споре, обещая, что Джей выберет для серфинга все, что ему только заблагорассудится.
Джокер внезапно перестает бегать, садится рядом и одними губами произносит: «Страшно», растерянно глядя на Брюса. А тот обнимает Джея и шепчет на ухо: «Я буду за дверью. Все под контролем. Все в порядке, чудушко. Ты очень сильный. Потерпи еще чуть-чуть — за тобой идут, уже время».
Когда входит санитар с каталкой и медсестра, Джокер так радостно кидается к ней, будто ждал ее на свидание, и забрасывает вопросами о ее духах, косметике и еще какой-то чепухе, о которой она охотно рассказывает.
И Брюс идет за ними по коридору до самой операционной, слушая всю эту болтовню, и только в самом конце Джокер оглядывается на него. А Бэтмен повторяет: «Я рядом».
Как будто от этого зависит их жизнь.
Джокер не любит планировщиков, раздумывает Брюс, пока идет операция. А Бэтмен — он все продумывает на два шага вперед. Именно в этом, а не в кулаках, его сила.
Раньше это казалось непреодолимым препятствием.
Пока они не узнали друг друга поближе.
Пока не поняли, что видят мир одинаково.
Абсурдный? Безумный? Не совсем, не совсем. Даже Джей говорит так только в моменты отчаянья.
На самом деле судьба — это огромный бушующий океан, слепая, но прекрасная стихия, убийственная и животворная, топящая гигантские корабли и поддерживающая, когда плывешь, ее можно бояться и восхищаться, и даже, если поверить в невозможное, в магию, с ней можно подружиться.
А они вдвоем с Джеем — словно дети на песочном пляже, думает Брюс.
Только синеволосый мальчик бросает в океан камушки, прыгает на волне, зачарованно глядя на брызги.
А мальчик в черной ушастой шапочке строит на берегу песчаные замки. Он не стратег, а тактик, он мыслит на два шага, но не так наивен, чтобы посвящать жизнь какой-то единой цели, рваться к ней, не глядя по сторонам, стараться подчинить себе мир, победить других или самого себя… Океан свободен, его не подчинишь.
Нет, Брюс не планировщик. Он знает, что особо крупная волна в любой момент сметет его замки. Но также он знает, что они прекрасны. Прекрасны здесь и сейчас.
И синеволосый мальчик, выйдя на берег, завизжит от восторга, глядя на них, пока океан не слижет подношение, не превратит все опять в горку песка…
Джей так не умеет. Но теперь у него есть Брюс, чтобы показать ему эту красоту.
А у Брюса теперь есть Джей, чтобы, когда ему захочется оплакать свои замки, утащить его за собой веселиться в океан, в эти разрушительные волны, распадающиеся на фейерверки брызг… И это тоже красиво.
— Все получилось, чудо, — ласково шепчет Брюс Джокеру, когда тот начинает приходить в себя после наркоза.
Джею мерещится вкус разных коктейлей, его знобит и он с трудом понимает, о чем речь. Но понимает, что Бэтмен, как и обещал, рядом.
— Доктор сказал: «пластика» прошла успешно, — рассказывает Брюс. — Нет, в зеркало смотреть еще рано. Но когда отеки сойдут, шрамов больше не будет. Только тоненькая ниточка на левой щеке. Сможешь наконец отказаться от бакенбард. Спокойно плавать и заниматься серфингом, не боясь, что они слетят. Все получилось! Ты сделал правильный выбор, мой синий лохматик. Не улыбайся — пока нельзя.
Без шрамов шансы, что Джокера опознают после четырех лет затишья в Готэме, стремятся к нулю. Данных на него нет, свои отпечатки он умудрялся стирать из всех баз данных.
С тех пор, как Бэтмен и Джокер, поговорив по душам, в одну ночь взяли и уехали, прошло немало времени…
Брюсу приходилось давать о себе знать, делать вид, что он путешествует, постепенно распродавать недвижимость и переводить активы, а то в Готэме чуть было не решили, что миллионера похитил Джокер.
Похитил, конечно, в какой-то мере, но не так, чтобы все могли это понять.
Где они только не жили — там, где интересно Джею и где их точно не стали бы искать: в Австралии, на Гоа, на разных экзотических островах.
Конечно, под чужими именами, по поддельным документам. Да, не по закону. Но Бэтмен не упирался в закон, когда он не оставлял вариантов. Иначе раньше он бы не ловил преступников, а просто ждал правосудия.
Отдать по закону Джея в Аркхэм Брюс просто не мог. Он не безумец. Он просто другой.
И весьма даже мил, когда счастлив и любим.
От этой инаковости электрошоками не лечат.
И в этой дорогой иностранной клинике, в которой пластические хирурги творят поистине чудеса, они уже выглядят совершенно обычной европейской гей-парой.
Теперь, когда шрамов нет, возможно, Джей наконец поверит в то, как он красив для Брюса, и все его гигантские комплексы, запрятанные за бравадой, перестанут подпитываться отражениями в зеркалах.
Теперь внимание будет сразу цепляться не за губы, а за эти удивительные кошачьи зеленые, абсентовые сияющие глаза…
… Нет, я не знаю, откуда у тебя эти шрамы. Но главное — что их больше нет.