***
Болконскому не спалось. Он с полчаса уже ворочался на подушке, снова и снова перебирал возможные варианты развития событий предстоящего сражения, потом вдруг незаметно скатывался в мечты о подвиге и воображал себя то полководцем, то знаменосцем, злился на себя за пустые мысли и снова пускался в размышления. На днях всему войску предстоит судьбоносная битва, а люди заняты низменными препирательствами и мелкими интрижками! Князь Андрей наконец оказался в самой гуще настоящего дела и теперь работал вовсю, организовывал, предлагал планы и давал советы молодым людям, которым ему так нравилось покровительствовать. Недавно попав на фронт, он уже успел понять, насколько важно присутствие смелого и толкового адъютанта при любом командире, и сколько возможностей предоставляет ему эта должность.Чувствовалось приближение чего-то по-настоящему грандиозного, и оттого Болконский все время находился в возбужденном деятельном состоянии. Полагая себя авторитетнее многих, он испытывал неприятное чувство презрения к грубым, неотёсанным солдатам и гусарам, отчасти из-за негативного опыта общения с некоторыми из них. И именно поэтому образ вспыльчивого, неопытного юноши, так забавно и совершенно по-детски конфузившегося в присутствии Болконского, вызывал столько интереса. Он читал Николая Ростова как открытую книгу, но чем-то этот молодой гусар все же зацепил его, и теперь Болконский не мог перестать думать об этом. «Неужто он действительно придет меня вызывать?» - посмеивался про себя Болконский. «Ну а если все-таки придет? В самом деле, не стреляться же мне с ним! А откажусь – начнет распускать слухи, придется по сто раз объясняться перед товарищами по штабу… Не вовремя он мне хлопот наделает. И вот нужно было ему в перепалку ввязываться!..» Однако сон не шел, и, на опыте зная, что в таком случае можно и не пытаться задремать, Болконский встал с постели, оделся (простой мундир и панталоны, но все аккуратно, из самой качественной ткани и выглажено насколько позволяли походные условия) и тихо вышел на улицу. Он собирался просто прогуляться, может, зайти к знакомым, если те еще не спят. На улице дышалось легко. После душного дома, пропахшего свечной гарью, холодный и влажный ночной воздух стал настоящей отрадой. Тихий перезвон сверчков, посеребренные листья берез и хруст песка под сапогами так не вязались с напряженной атмосферой, в которой люди были вынуждены проводить последние дни и которую сами же создавали, что Болконский невольно замечтался. Во всех почти окнах уже был погашен свет, и только во дворах лакеи еще прибирали лошадей, да из чьей-то приоткрытой двери доносились пьяные возгласы карточной игры. Князь Андрей дошел до самого холма, с которого была уже видна французская цепь. Открывавшаяся панорама широкого поля, мелькавшие вдалеке вражеские костры и бездонное небо, словно застывшее в многозначительном молчании, несли в себе глубокую тайну и предвкушение, и были поразительно созвучны внутреннему волнению князя Андрея. Он еще долго вглядывался в темноту, все больше и больше погружаясь в себя и в это доселе неизвестное ему чувство трепетной торжественности, важности момента. «Вот те, против кого на днях мы будем сражаться.» В то время Болконского еще мало волновали гуманистические вопросы. Война – это возможность проявить себя. Да, он хочет подвига, хочет славы. И он вполне достоин добиться этого. Пускай никто этого настроения не разделяет – для него все равно. Странный подъем сил вдруг обнаружил в себе князь Андрей. Казалось, сейчас он был способен совершить что угодно, расправиться с любой задачей. Срочно стало необходимо действовать. Да, он будет полезен, он будет лучшим. Адъютант при Кутузове, как-никак! И уж точно выше всяких солдат и гусар. Болконский нахмурился, скрестил руки на груди. Голубые глаза и гусарский доломан уже в который раз возникли перед внутренним взором. Как его, молодой граф Ростов? Отлично. Почему бы и не решить все недомолвки прямо сейчас? Уверенность в своей правоте и в то же время желание еще раз встретиться с Николаем, с высоты своего опыта и звания объяснить ему все, совершенно отчетливо обозначились в душе князя Андрея. Они ведь – страшно подумать! – чем-то похожи. Гордостью ли, или взаимным пренебрежением – этого он сейчас не мог сказать точно, но идея разговора по душам казалась столь заманчивой, что Болконский недолго думая направился прямо к дому Ростова, будучи совершенно уверенным, что застанет его не спящим.***
Смятение. Как еще назвать чувство, когда даже не знаешь, пишешь ты любовное послание или вызов на дуэль?! Нет, разумеется, он не влюбился в Болконского как в девушку, однако то чувство восторга и уважения, которое билось в его голове каждый раз, когда Николай вспоминал сегодняшнее столкновение, по-другому назвать было сложно. Чем больше он думал о своем «враге», тем больше им восхищался, и в итоге тот образ, который вставал перед ним, уже мало чем был похож на настоящего князя Андрея. Он хотел быть равным ему, хотел доказать, что достоин. Что уже не просто наивный ребенок, заигравшийся в солдатиков. В который раз Ростов мечтал о том, как они подружатся, и в который раз все его фантазии деформировались в настоящую ярость, когда он вспоминал этот снисходительный тон и насмешливую, нарочито вежливую улыбку. А самое главное – сам виноват. Сам полез на рожон. Как ему вообще мог понравиться этот сухой, горделивый человек?! Раздражение тем усиливалось, что причиной всех своих бед Ростов вновь обнаружил себя самого, но чувство собственного достоинства протестовало. Или все же Болконский первый начал?.. Невозможность докопаться до истины приводила в исступление, он ходил кругами по комнате, задувал и вновь разжигал свечу, опускал перо в чернила, а потом бросал его на пол. Шальная мысль завтра же ехать к Болконскому и объясниться, или вызвать его, или умолять простить – сделать хоть что-нибудь – уже перестала казаться столь глупой. И поэтому когда за спиной прозвучал приглушенный, чуть хриплый от долгого молчания голос, который так раздражал и так волновал Ростова, он даже не удивился. Николая бросило в жар, и он лишь обрадовался возможности поскорее высказать в лицо все те остроумные, как ему казалось, ответы на «оскорбление». – Князь Андрей Болконский! Чем обязан? – напряженно вопросил Ростов. В его голосе звучали даже нотки азарта: он чувствовал себя вполне подготовленным к предстоящему спору. – Прошу простить меня за столь поздний визит, однако смею надеяться, что не слишком потревожил Вас своим посещением, - Болконский многозначительно глянул за спину Николаю, который уже вскочил из-за стола и словно старался прикрыть собой разбросанные на нем листы. – Нисколько, – Ростов чуть замялся, не ожидая такой вежливости, и предоставил собеседнику право первому начать разговор. – Прекрасно. Думаю, нам обоим вполне известно, что мне хотелось бы обсудить… – князь Андрей говорил уверенно, но медленно, подбирая каждое слово. – произошедший сегодня конфуз я считаю досадным недоразумением, и хотел бы первым принести свои извинения, если вы считаете себя оскорбленным. Нарочитая вежливость Болконского немного сбила Ростова с толку. Ему хотелось поспорить, но дерзить в ответ на такую фразу было бы просто некрасиво. Николай вновь почувствовал, что им манипулируют: Болконский вел разговор как хотел. Пришлось подыграть. – Я… я в свою очередь приношу извинения, если в моих словах вы увидели оскорбление. Я ни в коей мере не умаляю достоинства штабных военных в целом и адъютантов в частности, и лишь хотел подчеркнуть различие той работы, которую мы с вами выполняем. – Не стоит кривить душой, уважаемый граф Ростов, – Болконский дружелюбно улыбнулся, словно пытаясь со своей стороны пробить ту стену взаимной неприязни, которая между ними оказалась, – ваше отношение к должности адъютанта вполне можно понять. Ростову показалось унизительным это покровительственное обращение: он упорно не хотел признать, что столь высокопоставленному человеку искренне интересно общение с ним. Однако восхищение благородством князя Андрея заиграло с новой силой. Он всей душой желал наконец поговорить с ним как с равным, а для этого придется самому пойти на контакт. Словно делая одолжение, Ростов произнес: – Вероятно, мое мнение сложилось из-за недостаточной осведомленности о Вашей деятельности. – О, это легко исправить! Думаю, мы можем познакомиться ближе и устранить все предрассудки, разумеется, если вы не против уделить мне немного своего времени, – с готовностью просиял князь Андрей и сделал шаг навстречу своему собеседнику. Болконскому все больше нравился Николай Ростов: ему показалась близкой эта гордость, чувство собственного достоинства и в то же время искренность, с которой он выстраивал суждения. Что мог сказать Ростов? В душе он уже ликовал, но надо было держать лицо и не позволять этому адъютанту относиться к нему со снисхождением. –Разумеется, буду несказанно рад Вашему обществу. Он широким жестом указал Болконскому на одно из кресел, и сам сел за второе такое же. – Что ж, я знаю, какое впечатление должность адъютанта может производить на… на других офицеров. Однако должен сказать, что мне и самому не слишком нравится выполнять чьи бы то ни было приказания. Что я действительно ценю – это возможность быть полезным общему ходу дела. К моей величайшей радости, это положение позволяет мне проявить себя, а раскрытие способностей каждого человека дает огромное преимущество нашей армии. Я думаю, вы со мной согласитесь. Болконский нисколько не лгал. Он лишь составлял свою речь так, чтобы вызвать отклик у Ростова, и не прогадал. – Полезно для армии? Несомненно. Признаться, я не задумывался над этим вопросом в таком ключе. Я и сам готов на что угодно пойти во славу русского оружия и Государя императора, – Николай завел излюбленную тему своей преданности Александру I. – Готовы на подвиг? Болконский резко поднял взгляд и уставился в глаза Ростову. Неужели этот простой гусар, этот мальчишка, способен понять его тягу к самопожертвованию?! Пускай и в разных целях, но все же… – Да, на подвиг, на смерть! Это священная обязанность каждого русского человека! – Ростов распалялся все больше. – Поверите ли, но схожие мысли посещают и меня. Я, правда, стремлюсь не столько к служению императору, сколько к общей славе и любви народа. Знаете ли вы, каково это – чувствовать, что тебя уважают, что тобой восхищаются? – Я немало знаю о том, как восхищаться другими… Они проговорили еще пару часов. О взаимных чувствах не было сказано ни слова, но глубокое уважение и взаимопонимание сквозили в каждой фразе, в каждом жесте. Болконского влекла безупречная честность Ростова, а из обрывков его рассказов князь Андрей понял, с какой нежностью относится Николай к своей семье – качество, за отсутствие которого всегда винил себя Болконский. Ростов же видел перед собой благородного, сильного человека, готового на все ради своей цели. Оба офицера осознали, что нашли друг в друге того, кто поймет все их мысли. Знатное происхождение, схожесть порывов и, главное, общее стремление к великим делам сблизили их, а разность характеров добавляла разговорам остроты. На середине очередного монолога о важности познания себя, который Болконский произносил уже интимным шепотом (разумеется, вызванным исключительно располагающей к этому атмосферой пламени одинокой свечи и нисколько не сидящим перед ним чудесным Ростовым), Болконский вдруг услышал тихое посапывание. Николай заснул прямо в кресле, смешно морщась от мешающего света и раскинув светлые кудри по мягкой спинке. Князь Андрей остановился, не закончив слова, и еще пару минут любовался человеком, которого теперь уже мог назвать своим другом. Тусклые блики в волосах, приглушенный ночной шум за окном и приятное удовлетворение разговором слились в одно теплое впечатление. Решив, что будить Ростова и уж тем более самому перекладывать его на кровать будет недопустимой фамильярностью, Болконский осторожно поднялся с кресла. Движимый любопытством, он тихо, насколько это позволяли сапоги и скрипящий пол, подошел к письменному столу, за которым застал вечером Ростова. Беспорядок бросался в глаза: разбросанные письма и стопки бумаг, полупустая чернильница с испачканным ободком, пожеванный от волнения кончик пера и, наконец, чуть смятый лист с «посланием». Из всего написанного Болконский смог разобрать только «Князю Андрею Болконскому…», «уважая вашу позицию» и «… удовлетворения». Все остальное было залито кляксами, перечеркнуто или написано совершенно нечитаемым почерком. Он мог бы посмеяться над наивными фразами, но почему-то это письмо затронуло самые потаенные чувства в князе Андрее. Он резко одернул себя, провел руками по лицу, словно снимая наваждение. Не столько мысль о том, что произошло бы, если бы Ростов действительно решил продолжить противостояние, мешала ему, сколько сам факт того, что он вообще способен размениваться на такие сентиментальные мелочи. Теперь он уже сам понимал, что просто разойтись по своим дорогам им с графом Ростовым никак не удастся, а что делать с внезапно возникшей связью он решительно не знал. К тому же сейчас, накануне грандиозного, как ему казалось, события, углубляться в тонкости психологии было для него просто кощунством. Болконский осторожно коснулся кончиками пальцев письма, еще раз с теплотой взглянул на мирно спящего Ростова, а потом потушил свечу и поспешно вышел из комнаты.***
Смотр войска произвел на Ростова неизгладимое впечатление. Близость императора и его проницательный взгляд, который Николай принял за попытку диалога, довели благоговение перед правителем до опасного предела. Впрочем, в подобном настроении находилась бо́льшая часть войска. После вынужденного бездействия во время взятия Вишау, Ростов просто не мог позволить себе вновь остаться в резерве, а потому просил прикомандировать его к первому эскадрону. Сонливость ночного дежурства мигом слетела после опасной вылазки к французской цепи, и Николай в попытках утихомирить волнение прогуливался возле стоянки своего полка, уже мысленно раскаиваясь за то, что завтра будет не выспавшимся. Ни звука, только гулкий топот копыт его лошади, да редкий перезвон стремян. Пронизывающий холод ночи, пришедший на смену влажному и теплому вечеру, предвещал туман. Темный силуэт человека в полной гусарской форме, даже в полусне уверенно державшегося в седле, со стороны выглядела весьма красиво, но Ростов и не думал об этом. Снопы искр и крики «Vivel’empereur!» («да здравствует император!») все никак не шли у Николая из головы. А еще среди несвязных мыслей то и дело вспоминался князь Болконский, с которым хотелось говорить до бесконечности и которого Ростов вряд ли встретит в ближайшее время. Он вновь погрузился в состояние транса, и еле успел свернуть, чтобы не наехать на человека в белом мундире. Он запоздало вздрогнул и натянул поводья, вглядываясь в темноту. Человек что-то недовольно вскрикнул и споткнулся. – Болконский? Андрей, это ты? Прости, я сейчас! Ростов моментально оказался на земле и кинулся к другу. – На тебе лица нет! Что-то случилось? Что ты здесь делаешь? По неизвестной для себя причине, Николай пришел в радостное волнение, словно встретив старого друга, и забыл обо всех формальностях. – Да… Рад тебя видеть! А ты все спишь, я смотрю? – Болконский уже пришел в себя и хитро улыбнулся, видимо, найдя удобный случай отвести душу и развеяться. – Ладно, будет тебе шутить, - проговорил Ростов, не подавая виду, что смутился: воспоминания прошлой встречи все еще были слишком свежи. Как и его сестра, он был проницателен от природы, и сколько бы адъютант не пытался скрыть свою озабоченность, интуиция подсказала Николаю, что его собеседника что-то беспокоит. Отчасти из любопытства, отчасти из желания оказать поддержку, он осторожно переспросил: –Есть какие-то опасения? Болконский сначала неохотно, а потом уже с энтузиазмом, стал рассказывать: – Ну… дела у нас не очень, по правде сказать. Ты наверное не знаешь: я только что с военного совета. Вейротер как заведенный втолковывает всем эту диспозицию, Ланжерон гнет свою линию… сидели до ночи, да так ничего и не решили. Рисковать исходом целой битвы, рисковать людьми только из-за своих убеждений – я не понимаю, почему Кутузов не вступился! Да и меня не выслушали, а ведь были же отличные идеи. Несмотря на то, что Ростову эти имена мало что говорили, по общему тону Болконского было понятно: ничего хорошего не предвидится. Информация из самого верха командования, которую обычный гусар не мог бы узнать, одновременно и будоражила подробностями, и заставляла беспокоиться. Все веселое предвкушение первого сражения, обернувшегося вдруг не таким уж и победоносным, мигом пропало. Князь Андрей, всегда непоколебимый, стоит перед ним и мучается внутренними противоречиями, а он, Ростов, ничего не может сделать. Необходимость вывести друга из угнетенного состояния, а заодно и самому взбодриться, пробудила в нем решительность. – Значит, все зависит от нас. Мы сможем, слышишь? Сам же говорил: исход битвы решают люди. Солдаты готовы на все, я жажду и смогу отличиться, а ты обязательно найдешь место своему подвигу! Разве не этого ты так страстно желаешь?! Болконский молчал, и Ростов все повышал голос, стараясь докричаться до него. Спустя несколько секунд тишины, не нарушаемой даже растворившимся вдали эхом, он наконец откликнулся: – Пожалуй. Знаешь, ты прав. Сейчас, перед моментом смертельной опасности, в мыслях остается только самое главное. Я могу, я хочу пожертвовать всем ради своего Тулона, и пусть командование спорит сколько угодно: во время битвы мне же будет проще взять все на себя. Болконский встрепенулся, поправил шпагу и улыбнулся, даже несколько залихватски. В его глазах, отражающих лунные блики, мелькнула обновленная решимость, и это радостное настроение передалось и Ростову. Болконский вдруг показался прекрасным и в то же время недосягаемым: точеная фигура, облаченная в белый мундир с летящими полами плаща, растрепанные на ветру волосы и острый, уверенный огонек во взгляде из-под темных ресниц, направленный куда-то в небо. Николай был еще недостаточно уверен в том, что́ позволено и что́ не позволено между ними, но, повинуясь внутреннему позыву, он в два шага преодолел расстояние между ним и князем Андреем и, прикрыв глаза, порывисто обнял его. Он вложил все свои поддержку и обожание в этот жест, и потому едва скрыл восторг, когда почувствовал, что его обнимают в ответ. Уверенно, с благодарностью. Как равного. Рука в мягкой перчатке осторожно прошлась от спины к плечам, тронула светлые кудри. Князь Андрей медленно выдохнул и замер, словно не желая расставаться с чувством спокойствия и защищенности. В душе Николая разлилась щемящая теплота. Он наконец добился своего, он сейчас, глубокой ночью, стоит и крепко обнимает Болконского, того самого Болконского, которого так презирал и которым восхищался, и Болконский ему благодарен, он готов на него положиться. Это доверие, эту связь уже не разорвать. Твои чувства взаимны – какое тут еще нужно объяснение?! – Завтра будет знатная заварушка! – мигом снимая очарование, иронично усмехнулся Болконский и хлопнул Ростова по плечу. – Бесспорно! И удачи тебе, – Николай с нежной улыбкой смотрел на своего друга. – Тебе тоже. Когда знаешь, что не одинок, когда рядом, пусть и в другом эскадроне при другом командовании, есть человек, который поддержит самые безумные твои идеи, чувствуешь себя увереннее. И поэтому утром 20-го ноября 1805 года, среди тумана, среди пестроты лент, орденов и бело-желто-черных плюмажей, среди ружейных выстрелов, криков на трех языках и топота, под развевающимися знаменами, были помимо Наполеона и Александра I еще два человека, находящихся в том счастливом расположении духа, в котором все кажется возможным и все удается.***
Знамя. Ранение. Небо. Смена ценностей. Болконский повзрослел и помудрел в одно мгновение, старательно спрятал поглубже всю свою жизненную энергию и все стремления. Но он никогда бы не подумал, что выбраться из тяжелой апатии, переродиться ему помогут не только восторженные, наивно-счастливые и вдохновляющие речи Пьера, не только любовь к этой прекрасной, нежной Наташе, но и аккуратно сложенные вчетверо листы бумаги, полностью исписанные мелким, почти ученическим почерком, с умильно дрожащими буквами на самых важных и волнительных фразах. Ростов писал ему постоянно, рассказывал о полковой жизни, которую успел полюбить, справлялся о здоровье. И никто не умел так понять Болконского, с таким вниманием отнестись к его мыслям.***
– Ах, как мы счастливы видеть вас! Премного благодарны, что не лишили нас своего почтенного общества! Анна Павловна Шерер улыбнулась с привычной притворной вежливостью и повела гостей к образовавшемуся вокруг одного из популярных в тот момент дипломатов политическому кружку. Вместо того, чтобы включаться в разговор, Болконский подошел к неуклюже стоящему чуть в стороне человеку, который с легкой полуулыбкой снисхождения прислушивался к очередному спору консерваторов и либералов. Они встретились глазами, и с того разом спало оцепенение. – Болконский! – наплевав на все правила приличия, воскликнул Пьер и приветственно приобнял друга за плечи. – Наконец ты решился приехать! Ну рассказывай же, как твои планы? Что Кутузов? Собираешься опять в армию или тут служить будешь? Пьер засыпал князя Андрея вопросами, искренне радуясь его возвращению. – Ничего, жив, как видишь, – Болконский облегченно улыбнулся. – вот, позволь представить, граф Николай Ростов. Вы, должно быть, знакомы? Ростов поднял руку в приветственном жесте. – Пьер, рад тебя видеть. – Да, мы с ним друзья детства, можно сказать, – усмехнулся граф Безухов, – да и вы, я смотрю, сошлись характерами. Очень рад. Хорошие люди должны держаться вместе. Никого не хочу осуждать, но сил нет больше слушать этих самодовольных умников. Да еще и Элен снова устраивает салоны каждый вечер, в моем, между прочим, доме! – продолжал посмеиваться Пьер. Он позволял себе такие полушутливые высказывания только между самыми близкими людьми. Все трое понимающе переглянулись, а потом князь Андрей решил показать Ростову, как правильно вести себя в свете (читать: изображать таинственное молчание, потом вставлять пару крамольных фраз и с удовольствием наблюдать за взрывающимся спором). А что еще прикажете делать в политических салонах? Ростов и Болконский еще не раз встречались в Петербурге, на войне и, конечно, в Отрадном. Дружба все крепла: и когда князь Андрей слушал, как Николай поет дуэтом с сестрой, и во время совместной охоты (Болконский охоту не слишком любил, но находил в ней некоторый азарт), и при чтении книг вслух, гостям или домашним. Два молодых, полных сил, но уже опытных офицера всегда были в центре внимания, несмотря на то что светская жизнь теперь не казалась им столь интересной. Часто споря, они никогда не расходились в по-настоящему важных вопросах, и через некоторое время уже понимали собеседника с полуслова. Им было чему друг у друга поучиться: Ростов стал более тактичным и спокойно-уравновешенным, а Болконский перенял у Николая чувствительность, тонкость восприятия, которой, впрочем, обладал с рождения. И как бы это иногда ни было неприятно, в критических ситуациях научился проявлять благородство не только в гордости, но и в благоразумии, что привело к несколько иному разрешению судьбоносных моментов…